Победа (броненосец)
«Побе́да» — эскадренный броненосец несколько усовершенствованного типа «Пересвет», являющийся гибридом крейсера и броненосца и предназначенный для длительных самостоятельных действий в океане. Участвовал в русско-японской войне и стал одним из японских трофеев.
Содержание
Основные характеристики
Нормальное водоизмещение фактическое 13 320 т, по проекту 12 674 т; длина наибольшая 132,4 м, по конструктивной ватерлинии 130 м, между перпендикулярами 122,3 м; ширина 21,8 м; осадка по проекту 7,93 м, фактическая с нормальным запасом угля 8,25 м. Коэффициент общей полноты 0,576; увеличение водоизмещения на 1 см осадки 20,55 т; площадь грузовой ватерлинии 2038,8 м²; площадь мидель-шпангоута 121,8 м².
Скорость проектная 18 уз, средняя на испытаниях 18,5 уз; мощность машин проектная 14 500 индикаторных л.с., на испытаниях 15 578 и.л.с.; дальность плавания расчётная 10-уз ходом 5600 миль. Запас угля нормальный 1142 т, полный 2155 т.
Вооружение: четыре 254-мм, одиннадцать 152-мм, двадцать 75-мм, двадцать 47-мм и шесть или восемь 37-мм пушек, два 63,5-мм десантных орудия Барановского, пять 381-мм торпедных аппаратов.
Бронирование (крупповская сталь): главный пояс 229—178; верхний пояс 102; траверзы 178—102; палуба 82,6—50,8, гласис 127; башни 229; барбеты 203; казематы 64; рубка 229 мм.
Описание конструкции
Корпус
Корпус «Победы» весьма сильно отличался от предыдущих кораблей своей формой; фактически этот броненосец был построен по новому теоретическому чертежу. А вот конструкция в целом особых изменений не претерпела: главными отличиями стало изготовление штевней, рулевой рамы и кронштейнов гребных винтов из стали, а не бронзы, и отказ от деревянной и медной обшивки подводной части корпуса, а также уменьшение высоты жилой палубы на 356 мм. Вес корпуса составил 4798 т против 4956 т у «Пересвета». Изменение водоизмещения на 1 см осадки для «Победы» составляло 20,65 т против 20,55 т у двух других кораблей серии.
Продольный набор корпуса включал вертикальный киль длиной 89 м из листов толщиной 12,7 мм, склёпанный из двух 15,9-мм листов горизонтальный киль и по пять стрингеров с каждого борта. Продолжением киля служили форштевень и ахтерштевень.
Основу поперечного набора составляли 116 шпангоутов. Между 18-м и 96-м шпангоутами простиралось двойное дно высотой 0,99 м; на всём этом протяжении шпация была равна 1,22 м. В нос и корму, до 18-го и после 96-го шпангоутов, двойного дна не было, а шпация составляла 0,9 м. Бимсами служили швеллеры высотой от 203 до 254 мм; вблизи башен они подкреплялись дополнительными продольными рёбрами.
Ближайший к горизонтальному килю пояс наружной обшивки имел толщину 22,2 мм, а толщина остальных девяти поясов по мере удаления от киля уменьшалась с 19,1 до 12,7 мм. Листы наружной обшивки укладывались «край на край», имели длину не менее 6 м и ширину в средней части корпуса 1,22—1,6 м.
Водонепроницаемые переборки делили корпус на десять отсеков: таранный, носовых погребов боезапаса, подбашенный носовой, три котельных, два машинных, подбашенный кормовой и румпельный. Они располагались на 29; 41,5; 53,5; 66; 75 и 84-м шпангоутах, точное положение ещё трёх переборок (двух в носу и одной в корме) неизвестно, они должны находиться примерно в районе 10, 20 и 90-го шпангоутов. Бортовые угольные ямы имели продольную переборку и вместе с находящимся в них углём давали дополнительную защиту. В переднем машинном отделении по диаметральной плоскости также проходила продольная переборка.
В надводной части корпус делился на два межпалубных пространства тремя палубами: нижней (броневой), жилой (батарейной) и верхней, выше которой на протяжении двух третей длины корпуса проходила четвёртая палуба — навесная, являвшаяся продолжением полубака. На всю высоту от броневой палубы до второго дна размещались машинные и котельные отделения, погреба боезапаса, провизионные кладовые, помещения подводных минных аппаратов, рулевое устройство.
Бронирование
Главным отличием «Победы» от двух предшествующих кораблей — «Пересвета» и «Осляби» — являлось улучшенное бронирование. Снарядостойкость бронеплит при в целом той же толщине повысили путём перехода на закалку по методу Круппа.
Главный броневой пояс по ватерлинии состоял из плит высотой 2,35 м, при нормальной осадке уходящих под воду на 1,44 м. Плиты, защищавшие машинно-котельные отделения, имели толщину 229 мм, постепенно утончаясь под водой до 127 мм. В районе башен стояли более тонкие плиты, имевшие в надводной части толщину 178 мм, которая под водой уменьшалась до 102 мм. Главный пояс замыкался на 18-м и 96-м шпангоутах броневыми траверзами из 178-мм плит; его длина составляла около 95 м.
Над главным поясом был расположен верхний пояс, состоящий из 102-мм плит, замыкавшийся траверзами ломаной формы на 35—37 и 77—82 шпангоутах. Он был значительно короче главного пояса (около 49 м) и защищал пространство примерно от первой дымовой трубы до кормовых казематов 152-мм орудий включительно. В эту зону попадали основания дымоходов и цилиндры главных машин корабля.
Горизонтальная защита была представлена карапасной бронепалубой из хромоникелевой стали, простиравшейся на всём протяжении корабля и имевшей скосы не только к бортам, но и к оконечностям. В ряде источников указывается толщина бронепалубы «Победы» до 127 мм, что, однако, представляется невероятным из-за резкого роста её массы, в то время как этот броненосец имел наименьшую из всей серии строительную перегрузку. Вероятно, такую толщину имел лишь гласис над машинным отделением, а в остальном палуба была подобна применённой на «Пересвете». На протяжении броневой цитадели её края упирались в нижние кромки главного пояса, а толщина составляла 38,1 мм брони плюс 12,7 мм стальной настилки, что в сумме давало 50,8 мм. Вне цитадели толщина брони составляла от 38,1 до 57,2 мм, а толщина настилки — 25,4 мм, что в сумме давало защиту толщиной от 63,5 до 82,6 мм (более толстыми выполнялись скосы бронепалубы).
Определённую роль в горизонтальной защите играла также жилая (батарейная) палуба, бывшая крышей верхней цитадели. Её толщина в пределах цитадели составляла в основном 63,5 мм, уменьшаясь до 50,8 мм в казематах 152-мм орудий.
Башни главного калибра защищались 229-мм бронёй, а их барбеты — 203-мм. Крыши башен имели толщину 50,8 мм.
Относительно защиты казематов 152-мм орудий данные противоречивы, но похоже, что на «Победе» толщина бортовых бронеплит составляла 63,5 мм (вероятно, применялась обычная хромоникелевая сталь: закалять плиты такой небольшой толщины тогда ещё не умели). От продольного огня казематы были защищены носовым и кормовым траверзами, перекрывавшими два межпалубных пространства — от навесной до батарейной палубы. Толщина носового траверза составляла 127 мм, кормового — 102 мм. Внутренние переборки казематов имели толщину 38,1 и 19 мм. Навесная палуба, служившая крышей верхним казематам, имела над ними толщину 20,3 мм. Сами казематные орудия имели щиты толщиной 63,5 мм.
Боевая рубка защищалась 229-мм бронёй и имела крышу толщиной, вероятно, 50,8 мм. От кормовой боевой рубки, имевшейся на первых двух броненосцах, отказались.
На пространстве между батарейной и верхней палубами дымоходы защищались 51-мм или 38-мм бронёй (данные разнятся), однако до навесной палубы эта защита доведена не была. Аналогичной бронёй прикрывались и элеваторы боеприпасов, проходившие выше бронепояса.
Артиллерийское вооружение
Главный калибр включал четыре 254-мм орудия с длиной ствола 45 калибров, установленные в двух башнях производства Путиловского завода (сами пушки изготавливал Обуховский завод). Башни своей формой и деталями конструкции отличались от установленных на предыдущих кораблях серии. Угол наведения каждой башни по горизонтали составлял 270°, а вот с углами вертикального наведения полной ясности нет. Дело в том, что испытания пушек «Пересвета» выявили недостаточную прочность и самих орудий, и станков, из-за чего был уменьшен пороховой заряд, увеличена масса ствола (на «Победе» поставили пушки весом в 27 т) и введено ограничение на максимальный угол возвышения. Технически орудия первых двух кораблей могли наводиться в пределах от −5° до +35°, а для «Победы» обычно указывается максимальная величина +25°. Однако остаётся неясным, является ли эта величина техническим пределом (башни этого корабля, как уже отмечалось, отличались от башен первых двух броненосцев) или же это было «административно-приказное» ограничение.
Штатный боекомплект включал на один ствол по 80 выстрелов: 23 бронебойных и фугасных, 26 чугунных и 8 сегментных (по другим данным, 75 выстрелов на ствол).
Средний калибр включал одиннадцать 152-мм орудий системы Канэ с длиной ствола 45 калибров. Восемь из них располагались в четырёх двухъярусных казематах по углам верхней цитадели (пушки стояли на батарейной и верхней палубах; крышей казематов служила навесная палуба), ещё два — в двух центральных казематах на верхней палубе (по одному с каждого борта), а последнее — в носовой части под палубой полубака, но защищалось лишь щитом.
На каждую пушку приходилось по 180 выстрелов: по 47 бронебойных, фугасных, чугунных, 31 сегментный и 8 картечных (по другим данным, 220 выстрелов на ствол).
Противоминный калибр был представлен в первую очередь двадцатью 75-мм пушками Канэ с длиной ствола 45 калибров. По восемь таких орудий стояло в средней части корабля на батарейной и верхней палубах между казематами 152-мм пушек (по четыре орудия на борт на каждой из палуб). Оставшиеся четыре стояли на навесной палубе под носовым и кормовым мостиками (по два орудия на борт). Боекомплект 75-мм орудий включал по 125 бронебойных и 175 чугунных унитарных патронов на ствол.
Помимо 75-мм, на «Победе» имелась многочисленная малокалиберная противоминная артиллерия, включавшая 20 47-мм и шесть или восемь 37-мм пушек Гочкиса. По восемь 47-мм стояло на батарейной и навесной палубах, оставшиеся четыре размещались на фор-марсе. К каждому 47-мм орудию полагалось иметь 540 стальных и 270 чугунных гранат. 37-мм орудия предназначались главным образом для вооружения катеров и шлюпок (по одной пушке на каждый из четырёх паровых катеров и двух баркасов).
Для вооружения десанта имелись две 63,5-мм пушки Барановского, а также семь пулемётов.
Минное вооружение
Корабль имел три надводных и два подводных минных аппарата. Один надводный аппарат находился в носу, два других — по бортам в районе 45-го шпангоута. Подводные аппараты размещались в трюме между 26-м и 30-м шпангоутами. Боекомплект включал по шесть мин Уайтхеда для надводных и подводных аппаратов (они различались длиной — 5,6 и 5,2 м соответственно).
Для вооружения катеров предусматривались съёмные аппараты для самоходных и метательных мин (по два). Боекомплект включал четыре 4,58-м самоходные мины и шесть метательных. Кроме того, катера можно было вооружить шестовыми минами (в трюме хранилось 8 штук с зарядом 6,75 кг каждая).
В минном трюме на 13—19 шпангоутах хранилось 50 сфероконических мин заграждения.
Силовая установка
Три главные паровые машины тройного расширения были установлены в индивидуальных отсеках. Ход поршня для всех машин составлял 990 мм, диаметры цилиндров высокого, среднего и низкого давления — 965, 1420 и 2130 мм соответственно. Контрактная мощность всех трёх машин составляла 14 500 индикаторных л.с.
Паром механизмы обеспечивали 30 паровых котлов Бельвиля модели 1894 года с общей поверхностью нагрева 4036,5 м² и площадью колосниковых решёток 129,36 м², размещённые в трёх котельных отделениях. Давление пара на выходе из котлов достигало 17 атм. Тяга обеспечивалась дымовыми трубами высотой от колосниковых решёток 27 м, предусмотрено было и искусственное нагнетание воздуха (вентиляторы составляли избыточное давление в пределах 12,7 мм водяного столба), применяемое для достижения машинами полной мощности.
Машины вращали три четырёхлопастных бронзовых гребных винта. Бортовые винты имели диаметр по 4,88 м, средний — 4,72 м. Гребные валы могли разобщаться от машин с помощью специальных муфт.
Оборудование
Электроэнергию напряжением 105 В (сеть постоянного тока) вырабатывали четыре динамо-машины с силой тока по 1000 А и две по 640 А, находившиеся на батарейной палубе в районе 62—63 шпангоутов. Общая мощность судовой электростанции составляла 555 кВт.
Боевое освещение было представлено шестью прожекторами Манжена диаметром 75 см с электрическим дистанционным управлением. Кроме того, 40-см прожекторы устанавливались на катерах. Два прожектора были установлены на носовом мостике, ещё два — на площадке спереди средней дымовой трубы, последние два — на площадке в нижней части грот-мачты один над другим.
Электрическим приводом были оснащены орудийные башни, рулевое устройство, элеваторы подачи боеприпасов, шпили, вентиляторы (часть из них имела запасные паровые приводы) и др.
Все корабли серии оснащались телефонами системы Колбасьева и электрическими колоколами громкого боя.
Водоотливная система включала девять водоотливных турбин производства Балтийского завода производительностью по 750 т/ч, а также паровые насосы системы Вортингтона (по 172,6 т/ч) 12,7-см помпами Стона.
Якорное устройство включало четыре становых якоря Мартина весом по 7 т. Цепи из звеньев калибра 63,5 мм имели длину 70 саженей и весили по 11 т. Запасные якоря хранились по бортам в носовой части.
Фок-мачта «Победы» первоначально изготавливалась для «Осляби» в качестве грот-мачты и имела, как и на прочих кораблях, боевой марс. А вот на грот-мачте марса не было, он присутствовал только на «Пересвете». Стеньги на «Победе» располагались впереди мачт, а не позади их, как на «Ослябе».
Плавсредства включали четыре паровых катера (два более крупных именовались минными, поскольку предполагалось их вооружать аппаратами для стрельбы самоходными минами Уайтхеда; «обычные» паровые катера вооружались метательными минными аппаратами), два 20-вёсельных баркаса, по два 16- и 12-вёсельных катера, два 6-вёсельных яла и два вельбота. Длина минных катеров составляла 15,2 м, паровых — 12,2 и 10,4 м. По бортам в средней части навесной палубы размещались сначала паровые, затем минные катера и баркасы, спускавшиеся на воду S-образными шлюпбалками. Остальные шлюпки размещались на кильблоках на кормовом мостике и опускались стрелами, закреплёнными на грот-мачте.
Экипаж
По штату численность экипажа составляла 28 офицеров и 750 нижних чинов.
Проектирование, постройка и испытания
После утверждения кораблестроительной программы «для нужд Дальнего Востока» достаточно «неожиданно» выяснилось, что разработать проект более мощного корабля, чем уже строящиеся «пересветы», за короткий срок не представляется возможным. Между тем, освободившийся на Балтийском заводе после спуска на воду «Пересвета» стапель необходимо было занять работой, поэтому на совещании 11 января 1898 года (здесь и далее даты даны по старому стилю) было принято решение построить третий корабль по усовершенствованному проекту, которому дали имя «Победа». Правда, в марте 1898 года генерал-адмирал великий князь Алексей Александрович приказал изучить вопрос о возможности замены 254-мм орудий на 305-мм на всех трёх кораблях, однако сама по себе подобная замена уже представляла большую сложность, ну а требование продолжать строительство прежними темпами было и вовсе невыполнимо, поэтому от этой идеи пришлось отказаться. В результате на «Победе» ограничились совершенствованием существующего проекта.
Одним из важнейших отличий стал отказ от деревянной и медной обшивки корпуса, а также понижение высоты жилой палубы на 356 мм, что позволило снизить вес корпуса на 158 т и увеличить почти на 100 т запас угля. Бронзовые штевни, кронштейны гребных валов и рулевую раму заменили на стальные. Бронирование было усилено переходом на закалку стали по способу Круппа, хотя его толщина в целом осталась той же самой. Отказались от кормовой боевой рубки, но существенно увеличили толщину брони носовой (со 152 до 229 мм).
Строительство началось 18 мая (руководил строительством корабельный инженер В. Х. Оффенберг), официальная закладка состоялась 9 февраля 1899 года, а 11 мая 1900-го «Победу» спустили на воду. При отдаче левого якоря цепь лопнула, однако корпус был остановлен одним правым якорем.
Официальная проба механизмов состоялась 6 октября 1901 года. При мощности правой, средней и левой машин 5245, 5320 и 5013 индикаторных л.с. (суммарная 15 578 и.л.с., средняя частота вращения 107,5 об/мин) была достигнута средняя скорость 18,5 уз. Испытания артиллерии провели через год, в сентябре — октябре 1902-го.
«Победа» стала самым дешёвым кораблём серии — она обошлась казне в 10,05 млн рублей.
История службы
Перед войной
«Победа» летом 1902 года, ещё до официального вступления в строй, приняла участие в морском параде по случаю встречи императора Николая II и германского кайзера Вильгельма II, а затем — в коронационных торжествах в английском Спитхеде. Согласно докладной записке старшего офицера корабля лейтенанта Реммерта, на переходе в Портленд броненосец израсходовал 1400 т угля и даже возникали сомнения, хватит ли топлива, чтобы самостоятельно дойти до порта. Зола и сажа из труб покрывала палубу и набивалась в жилые помещения, а находиться на юте было почти невозможно. Туман и дождь размыли грязь по бортам и надстройкам. По приходе в Англию корабль покрасили в белый цвет, однако на обратном переходе в Россию всё повторилось.
29 октября, закончив испытания артиллерии и минных аппаратов, находящийся в Либаве корабль присоединился к отряду контр-адмирала Э. А. Штакельберга, а ещё через два дня вместе с другими кораблями — броненосцем «Ретвизан» и крейсерами «Богатырь», «Паллада» и «Диана», к которым позже должны были присоединиться крейсера «Боярин», «Аскольд» и «Новик», а также семь миноносцев — вышел на Дальний Восток. Впрочем, дойти без происшествий «Победе» было не суждено. В механизмах возникали неполадки, текли холодильники главных машин, котельные трубки. Особенно большие проблемы возникли именно с котлами: цинковые протекторы, призванные защитить внутреннюю сторону котельных трубок от коррозии, плавились и выводили трубки из строя; впрочем, поломкам в немалой степени способствовала и недостаточная подготовка личного состава. Находившийся на корабле помощник начальника Балтийского завода инженер-механик И. П. Павлов писал по этому поводу в своём рапорте: «Приглядываясь во время сдаточных заводских проб к личному машинному персоналу на судах флота, я просто изумлён почти полным несоответствием его применительно к таким сложным и дорогостоящим механизмам, каковыми им приходится управляться. Слабость и несоответствие этого персонала есть почти факт всеобщий на судах нашего флота… Из-за полного непонимания управления огнём, водой, донками, автоматическими питателями и т.д… [котлы „Победы“ были приведены в] изумительное частью испорченное, заржавленное и неугодное состояние».
Несколько дней простояли в Портленде, приведя в относительный порядок 20 из 30 котлов, но в Средиземном море стало ясно, что требуется более основательный ремонт. В конце концов, корабли отряда пошли на Тихий океан без «Победы», которая осталась на ремонт в греческом порту Пирей. Здесь же, в Пирее, по приказу министерства был смещён с должности старший инженер-механик, а командир своей властью понизил в должности почти всех кочегарных старшин.
Только 27 марта 1903 года «Победа», избавившаяся от не оправдавших надежд цинковых протекторов, покинула Грецию и 10 июня пришла в Порт-Артур. По пути провели стрельбы главным калибром, выявившие слабость крепления накатников и ненадёжность средств предотвращения протечек жидкости компрессоров. Продолжали выявляться и новые «болячки» в механизмах. Например, установленные на корабле счётчики воды задерживали её подачу в котлы, что способствовало выходу из строя котельных трубок.
В июле 1903 г. в составе эскадры «Победа» перешла во Владивосток, где прошла докование и ремонт. В сентябре корабли вернулись в Порт-Артур, а в октябре «Победа» и «Пересвет» вступили в вооружённый резерв.
Русско-японская война
18 января 1904 года тихоокеанская эскадра была выведена из вооружённого резерва, 21 января выходила к мысу Шантунг и вечером 22-го вернулась обратно. После этого корабли оставались на внешнем рейде Порт-Артура, где в ночь с 26 на 27 января подверглись внезапной атаке японских миноносцев. «Победа» в эту ночь занималась погрузкой угля и была ярко освещена, но, тем не менее, избежала повреждений, хотя у её борта была обнаружена неразорвавшаяся торпеда; её подняли стрелой на палубу и разоружили. В эту ночь корабль выпустил два 152-мм, 18 75-мм и 60 47-мм снарядов.
Утром 27 января произошёл 40-минутный бой между ослабленной русской эскадрой и японским флотом. «Победа» выпустила семь 254-мм, 66 152-мм и 230 75-мм снарядов, получив два попадания. 305-мм фугасный снаряд пробил палубу у правого кормового среза 152-мм орудия между 89 и 90 шпангоутами и уничтожил две каюты, причинив множество мелких повреждений осколками. 76-мм снаряд попал в палубу, повредил паровой катер и ранил пятерых матросов (двое впоследствии умерли).
После этого боя русская эскадра, за исключением севшего на мель «Ретвизана», ушла в порт-артурскую гавань, где и провела большую часть войны. «Победа», имевшая одни из самых дальнобойных орудий, прямо из гавани несколько раз вела перекидную стрельбу по японским кораблям, бомбардировавшим порт и город из-за горного массива Ляотешань, вне досягаемости береговых батарей.
31 марта, вскоре после гибели на мине броненосца «Петропавловск», «Победа» в 10.10 тоже подорвалась на мине. Взрыв произошёл у правого борта в районе носовых угольных ям. Была разрушена обшивка между 54 и 58 шпангоутами; размеры пробоины составили 8×5,3 м, а её центр находился на 5 м ниже ватерлинии. Вода затопила угольные ямы № 6 и 7 (между 49, 54 и 58-м шпангоутами) и два отделения нижнего бортового коридора; её дальнейшее распространение было остановлено водонепроницаемыми переборками. Корабль застопорил ход и, приняв 550 т воды, накренился на 6°. Решив, что эскадра подверглась атаке подводной лодки, «Победа» и другие корабли открыли огонь по воде. Через некоторое время, убедившись в исправности машин и рулевого управления, командир капитан 1 ранга В. М. Зацарённый приказал прекратить спуск шлюпок, дал ход и повёл корабль в гавань.
2 апреля, находясь на внутреннем рейде Порт-Артура, корабль своей радиостанцией ставил помехи японским крейсерам, корректировавшим огонь своих кораблей по городу и порту. Это был один из первых в истории опытов радиоэлектронной борьбы. 29 апреля под корабль подвели кессон и начали заделку пробоины. Девять 152-мм и одно 75-мм орудие к тому времени были сняты и установлены на береговых укреплениях.
10 июня эскадра вышла в море, намереваясь прорваться во Владивосток. В. М. Зацарённый в это время болел тропической лихорадкой, и его заменил командир крейсера «Паллада» В. С. Сарнавский, хотя В. М. Зацарённый оставался на борту. Встретив главные силы японцев, эскадра повернула обратно и вернулась в Порт-Артур. Причиной возвращения контр-адмирал В. К. Витгефт называл отсутствие на кораблях значительной части средне- и малокалиберной артиллерии. При отражении на обратном пути атак миноносцев «Победа», на которой из среднего калибра имелось всего три 152-мм и 15 75-мм пушек, израсходовала восемь 254-мм, 17 152-мм, 92 75-мм и 174 47-мм снарядов.
К повторной попытке прорыва, предпринятой 28 июля, снятые орудия в основном установили: недоставало лишь по одной 152-мм и 75-мм пушке; правда, к казематным орудиям не успели подогнать щиты. В дневном бою корабль выпустил 115 254-мм снарядов (60 бронебойных и 55 фугасных), 250 фугасных, 158 бронебойных и 86 сегментных 152-мм, 351 стальной и 376 чугунных 75-мм снарядов, а также 1540 патронов к 47-мм пушкам, причём сегментные 152-мм, чугунные 75-мм и все 47-мм были израсходованы при отражении атак миноносцев. Сама «Победа», шедшая в колонне броненосцев третьей, пострадала сравнительно мало: основной огонь японцы концентрировали на флагманских «Цесаревиче» и «Пересвете». 305-мм снаряд пробил находящуюся ниже ватерлинии 203-мм бронеплиту; была затоплена угольная яма и три прилегающих к ней отсека. В районе миделя был пробит верхний пояс; снаряд разорвался на жилой палубе над патронным погребом, а его взрыв перекосил одну из бронеплит. Больше пробоин в броне не было, хотя попадания в неё на этом не исчерпывались. А вот небронированный борт был пробит в пяти местах. Были повреждены пушечные порты, из-за чего их оказалось невозможным закрыть. Через пробоины в кондукторской каюте вода поступала в отделение носового минного аппарата; откачивать её приходилось вручную с помощью двух брандспойтов, поскольку спуск воды с жилой палубы в трюм предусмотрен не был, а значит, было невозможно применить стационарные водоотливные средства. Большую пробоину получила средняя дымовая труба, другие две имели многочисленные осколочные повреждения. Почти все шлюпки были выведены из строя. На 21-м выстреле сломался кроншток компрессора одной из кормовых 254-мм пушек, и она вышла из строя. В разное время из-за поломок подъёмных механизмов бездействовали три 152-мм пушки, однако их удалось починить. Попаданиями в небронированные части батареи были выведены из строя три 75-мм орудия. В итоге, однако, безвозвратные потери артиллерии ограничились двумя 75-мм и одной 47-мм пушками. Из экипажа погибло 3 человека и было ранено 29, из них один матрос впоследствии умер.
После возвращения в Порт-Артур корабли вновь включились в оборону крепости. «Победе» был поручен участок от форта № 6 до бухты Белый Волк. На сушу были переданы два 152-мм, четыре 75-мм, два 47-мм и пять 37-мм пушек и пять прожекторов. Кроме того, экипаж броненосца должен был обслуживать одно 254-мм орудие батареи на Электрическом утёсе.
7 сентября японцы захватили часть Длинной горы, откуда просматривался участок внутреннего рейда. Это дало им возможность корректировать огонь своих 120-мм пушек, что не замедлило сказаться. 15 сентября «Победа» получила пять попаданий, повредивших небронированные части корабля, на следующий день попал один снаряд, 17 сентября — восемь. Были попадания и в другие корабли эскадры.
С 19 сентября начался обстрел кораблей из 280-мм орудий. 25 сентября «Победа» переместила место стоянки, временно укрывшись от корректировщиков на Длинной горе. Тем не менее, 11 октября в неё попал очередной 120-мм снаряд, а 15 октября — первый 280-мм, разорвавшийся в батарейной палубе, уничтоживший одно 75-мм орудие и тяжело ранивший пять матросов. 30 октября последовало новое попадание 280-мм снарядом, взорвавшимся в салоне командира. 21 ноября японцы добились попадания 152-мм снарядом, а на следующий, овладев горой Высокой, откуда просматривался весь внутренний рейд, начали планомерное уничтожение русских кораблей. 23 ноября в «Победу» попало пять снарядов, а на следующий день — ещё 23 (из 270 выпущенных). Во многих местах водонепроницаемые переборки были повреждены, поэтому вода распространялась по всему кораблю. Броненосец сильно накренился на правый борт. Чтобы уменьшить крен, командир приказал затопить шесть бортовых коридоров левого борта, левое машинное отделение и две угольные ямы. Крен уменьшился, но корабль всем днищем сел на грунт. С наступлением ночи команда покинула «Победу».
Перед сдачей Порт-Артура один из минных катеров «Победы» под командованием мичмана С. Н. Власьева сумел уйти в Чифу.
В японском флоте
17 октября 1905 года японцы подняли «Победу» и торжественно переименовали её в «Суо» — так в древности называлась одна из провинций префектуры Ямагути (яп. 周防, часто встречающееся в отечественных источниках написание «Суво» заимствовано с английского написания «Suwo», которое отражает использование тогда ещё применявшегося, но ныне упразднённого способа записи удлинённых гласных через букву со звучанием «о», но записываемая латиницей как «wo»). Следующие два года корабль провёл в капитальном ремонте, в ходе которого был частично модернизирован. Так, японцы заменили русские котлы Бельвиля на котлы Миябара, избавились от погонного 152-мм орудия, изменили состав противоминной артиллерии и др.
С 1909 года «Суо» числился броненосцем береговой обороны 1 класса и выполнял функции учебного судна. В начале Первой мировой войны под флагом вице-адмирала Като бывший русский броненосец действовал против германской военно-морской базы Циндао. В дальнейшем до 1922 года он вновь был учебным кораблём.
Далее разные источники между собой не согласуются. По одним сведениям, в апреле 1922 года «Суо» был разоружён в Куре, а 13 июля при снятии броневых плит опрокинулся у стенки завода и был окончательно разобран. По другим данным, он долгое время использовался в качестве блокшива и был сдан на слом только в 1946 году.
Общая оценка проекта
Общая характеристика броненосцев типа «Пересвет» дана на странице, посвящённой головному кораблю. Здесь же отметим, что, хотя на «Победе» удалось исправить или хотя бы уменьшить ряд недостатков, свойственных двум другим кораблям серии (так, строительная перегрузка этого корабля была минимальной — «всего» 646 т), она всё равно существенно проигрывала по боевым качествам полноценным броненосцам, построенным примерно в то же время, например, строившемуся в Америке по русскому заказу «Ретвизану». Кроме хорошей мореходности, единственным достоинством «Победы» являлась большая дальнобойность её орудий главного калибра, достигавшая 115—120 кабельтовых (в ряде источников указывается значительно меньшая величина, уступающая двум другим кораблям, что не соответствует истине: только позже построенная «Победа» имела не только усиленные стволы, но и станки орудий, что и позволяло ей вести огонь полными зарядами на максимальном угле возвышения). Однако защита, несколько усиленная переходом на крупповскую сталь, по-прежнему оставалась недостаточной (в первую очередь из-за сравнительно короткого главного бронепояса, не закрывавшего всю ватерлинию, и очень короткого верхнего пояса), по скорости корабль не превосходил современные ему «нормальные» броненосцы и уступал крейсерам, а расход угля по-прежнему оставался огромным, что делало его малопригодным для выполнения изначальной задачи — крейсерства на вражеских коммуникациях.
Исторические факты
- Броненосец построен на Балтийском заводе в Санкт-Петербурге.
- Броненосец «Победа» был спущен на воду императором Николаем Вторым в присутствии многочисленных членов императорской семьи в один день с крейсером «Аврора», 11 (24) мая 1900 года.[1]
Напишите отзыв о статье "Победа (броненосец)"
Примечания
- ↑ «Крейсер „Аврора“ и броненосец „Победа“». Журнал Нива, № 21 от 20 мая 1900, стр. 424а
Ссылки
- В. Я. Крестьянинов, С. В. Молодцов. Броненосцы типа «Пересвет» («Морская коллекция» № 1 за 1998 г.)
- [sic-transit.ru/photo/voina/ehskadrennyj_bronenosec_pobeda/2-0-27 Эскадренный броненосец «Победа»]. Изображение из Карты театра военных действий и Восточной Азии, 1904 г.
- Р. М. Мельников. Броненосцы типа «Пересвет»
- [web.archive.org/web/20070929145550/www.rustrana.ru/article.php?nid=31434 Эскадренный броненосец «Победа»]
- [www.navycollection.narod.ru/battles/RJW/Dreams/foto_html/image2.htm Фото]
- [vmk.vif2.ru/gallery/Port/foto_html/image6.htm «Победа» на рейде Пирея (на втором плане)]
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Победа (броненосец)
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.
Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
