Поворотный затвор

M16 Поворотный затвор. 7 боевых упоров. запирание M16 Поворотный затвор. Отпирание

Поворотный затвор (продольно-скользящий затвор с запиранием поворотом; не путать с вращающимся, или крановым, затвором) — разновидность механизма запирания и отпирания канала ствола, в котором запирание и отпирание затвора осуществляется его поворотом влево или вправо и захождением боевых выступов затвора за ответные выступы ствольной коробки или насадка ствола (barrel extension). Поворот затвора обычно производится скосом затворной рамы (АК-подобное оружие) или винтовыми канавками в канале затворной рамы (M16-подобное оружие и многие другие системы).

Количество боевых упоров определяет то, на какой угол необходимо повернуть затвор для запирания. Так, при наличии двух боевых упоров необходимо повернуть затвор на 45°, при наличии трёх — уже на 30°, а 10 — лишь на 18°. Соответственно, уменьшается энергия, расходуемая на запирание, снижается тряска оружия при выстреле. Кроме того, чем больше боевых упоров — тем равномернее распределяется давление пороховых газов на ствольную коробку. Поэтому, например, затвор автомата Калашникова имеет два боевых упора, а снайперской винтовки СВД, с её повышенными требованиями к кучности боя, — уже три. Поворотные затворы современного оружия часто имеют шесть и более боевых упоров (обычно до десяти).

См. также

• Механизмы запирания и отпирания канала ствола

Ссылки

• [biggerhammer.net/ar15/cad/m4_sim_2002_08_16b2.mov Видео работы затвора] M4
• [www.waffeninfo.net/verschluss/bild/rotboltani.gif GIF-анимация: схема действия поворотного затвора]
• [www.waffeninfo.net/verschluss/dreh.php Описание действия поворотного затвора]  (нем.)

Отрывок, характеризующий Поворотный затвор

Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?