Погоня (герб)

Пого́ня (белор. Паго́ня, польск. Pogoń, Погонь, лит. Vytís, Витис) — герб Великого княжества Литовского с конца XIV века, а также герб династии Гедиминовичей. Государственный герб Литвы (1918—1940; с 1990), Белорусской Народной Республики (1918) и Республики Беларусь в 1991—1995 гг. Используется в различных геральдических символах в Белоруссии, Литве, Польше, России и на Украине.

Описание: в червлёном поле серебряный всадник на серебряном коне, в правой руке всадника воздетый меч, в левой — лазоревый щит с золотым шестиконечным крестом. На некоторых изображениях с левой стороны у всадника ножны, из-под седла свисает трёхконечная попона.

Происхождение

Использование вооружённого всадника в качестве эмблемы было широко распространено в Европе и встречается гораздо ранее появления литовского герба. Печатями со светским вооружённым всадником (без нимба) пользовались князья лютичей и бодричей, опольские князья, Александр Невский, Дмитрий Донской и другие. Отмечается близость происхождения «Погони» и герба Москвы, известного как «Ездец». При этом, по мнению геральдиста Сергея Рассадина, литовский и московский гербы формировались самостоятельно, хотя и взаимно влияли друг на друга.

• Bogislaw-I-Duke-of-Pomerania.png

  Печать Богуслава I, князя лютичей, 1170 год

• Nicholas I Lord of Mecklenburg.png

  Печать Николая, соправителя бодричей, 1189 год

• Seal Kazimierz opolski 1226.jpg

  Печать Казимира I Опольского, 1226 год

• Seal-of-Alexander-Nevsky 1236 Avers2.png

  Печать Александра Невского. Лицевая сторона, после 1236 год

• Lob Печать Лугвена Ольгердовича.svg

  Печать Лугвена Ольгердовича, 1395 год

• Lob Погоня Сигизмунда Кейстутовича.svg

  Всадник с печати великого князя литовского Сигизмунда Кейстутовича, 1432 год

Герб Великого княжества Литовского

К 1366 году относится документ с печатью Ольгерда, на которой изображён всадник с мечом. С конца XIV века всадник изображён на фоне геральдического щита — на печатях Ягайлы (1386, 1387) и Витовта (1401). Герб Великого княжества Литовского возник в результате геральдизации изображения вооружённого всадника с портретных печатей великих князей литовских Ягайло и Витовта.

Изначально гербовое изображение обозначало суверенитет великого князя и имело некоторые различия в элементах: у всадника мог отсутствовать щит, на щите могло быть изображение «колюмн», а мог быть изображён шестиконечный крест.

Вариант с шестиконечным крестом на щите изображён на надгробии Ягайлы. Вариант с «колюмнами» впервые встречается в гербовниках первой половины XV века Armorial Lyncenich и Codex Bergshammar, где герб подписан Hertogne van lettouwen onde van rusen и Hertogne lettouwen, что говорит о том, что в то время название «Погоня» ещё не было закреплено за этим гербом. Нет этого названия и у Длугоша, описавшего хоругви Великого княжества Литовского битвы под Грюнвальдом, большинство из которых имели «воина в доспехах, сидящего на белом, иногда чёрном, либо гнедом, либо пегом коне и потрясающего мечом в простертой руке, на красном поле».

Согласно геральдисту Алексею Шаланде, название «Погоня» закрепилось за гербом лишь в конце XV — первой половине XVI веков в результате переосмысления изображения вооружённого всадника. Так, в 1562 году великий князь Сигизмунд Август приказал чеканить монеты-трояки с «гербом Погоней» на одной стороне. В привилее Ягайлы 1387 года описывается повинность, которая заключалась в обязанности конно преследовать врага не только рыцарями, но и всем населением, способным носить оружие. В латиноязычном документе сказано, что по-народному преследование врага называется «pogonia». В этих условиях изображение вооружённого всадника стало символом защиты отчизны от врагов.

Согласно историку Вячеславу Носевичу, название «Погоня» относительно данного герба впервые зафиксировано лишь в гербовнике Бартоша Папроцкого, изданном в 1584 году. Он также ставит под сомнения гипотезу о происхождении названия герба от воинского обычая, указывая на хронологическую разницу между упоминанием повинности и закреплением названия герба в 200 лет.

Белорусско-литовские летописи первой половины XVI века удревняют «Погоню», приписывая её создание легендарному великому князю Наримунту Романовичу, якобы княжившему в середине XIII века: «Наримонт, яко старший будучи в Великом князстве Литовском пановал … Той Наримунт мел герб, або клейнот, рицерства своего таковый, и тым печатовался, Великому князству Литовскому заставил его, а то такий: в гербе муж збройный, на коню белом, в полю червоном, меч голый, як бы кого гонючы держал над головою, и есть оттоля названы погоня».

С 1569 года Великое княжество Литовское входило в состав Речи Посполитой наряду с Короной Польской и другими землями. Поэтому с минимальными стилистическими изменениями «Погоня» была элементом герба Речи Посполитой до её ликвидации в 1795 году.

Земельный и городской герб в Российской империи

После третьего раздела Речи Посполитой и включения земель Великого княжества Литовского в состав Российской империи «Погоня» как часть некоторых губернских гербов попала в состав государственного герба России. Также «Погоней» были заменены гербы многих городов — Вильны, Полоцка, Витебска и некоторых других. Всего к 1900 году «Погоня» являлась основной либо составной частью 22-х гербов городов Российской Империи, трёх губерний (Виленской, Витебской и Гродненской, герб 1808 года) и Белостокской области.

Как символ присоединённых земель Погоня присутствовала на гербе Российской империи (объединённый герб княжеств и областей Белорусских и Литовских) вплоть до 1917 года.

Родовой и земельный герб

В качестве родового герба «Погоню» использовали роды, ведшие своё происхождение от Гедимина: Корецкие, Олельковичи, Бельские, Сангушки, Чарторыйские и другие. Позже в гербах Гедиминовичей появились и другие элементы. Кроме того, для отличия в гербах разных родов «Погоня» была различной по форме. Вариант «Погони», известный как «Малая Погоня» (рука с мечом), жаловался великими князьями литовскими некоторым шляхетским родам, происходившим с терриитории княжества. В конечном итоге сложилось пять видов «Погони»:

• в червлёном поле всадник в латах и шлеме на белом коне. В правой руке к него обнаженный меч, а в левой щит с шестиконечным крестом, на коне седло с тремя концами;
• такой же всадник, но с копьем, которое он держит, как бы намереваясь бросить его на врага;
• нагой всадник на коне без седла и узды держит на воздухе, над головой, обнаженный меч;
• в золотом поле выходящая из облаков рука в латах с обнаженным мечом, фигура эта повторяется в нашлемнике («Малая Погоня»);
• в червлёном поле рука с мечом, а в нашлемнике до половины выходящий воин, вооруженный также мечом.

Разные версии «Погони» стали гербами «коренных» воеводств Великого княжества Литовского — Виленского, Полоцкого, Новогрудского (двойной герб), Витебского, Минского, Берестейского, Подляшского, Мстиславского, а на последнем этапе ВКЛ — и Трокского воеводства. «Малая Погоня» присутствовала в гербах Хелмненского воеводства и Королевской Пруссии.

• Гербы воеводств Великого княжества Литовского с «Погоней» в 1720 году
• Amścisłaŭ-Pahonia. Амсьціслаў-Пагоня (1720).jpg

  Мстиславское

• Bieraście, Pahonia. Берасьце, Пагоня (1720).jpg

  Берестейское

• Viciebsk, Pahonia. Віцебск, Пагоня (1720).jpg

  Витебское

• Miensk-Pahonia. Менск-Пагоня (1720).jpg

  Минское

• Połacak, Pahonia. Полацак, Пагоня (1720).jpg

  Полоцкое

• Padlašša, Pahonia. Падляшша, Пагоня (1720).jpg

  Подляшское

• Troki, Pahonia. Трокі, Пагоня (1720).jpg

  Трокское

«Погоня» входит в состав родовых гербов Гедиминовичей: Корецких, Хованских (I, 1), Голицыных (I, 2), Куракиных (I, 3), Трубецких (II, 1).

Новейшее время

слева: герб Республики Беларусь в 1991—1995 справа: герб Литовской Республики с 1992 года

В 1918 году «Погоня» стала гербом Литовской Республики и провозглашённой Белорусской Народной Республики. В советское время в Белоруссии и Литве «Погоня» как государственный герб не использовалась. В 1920—1922 годах «Погоня» была элементом герба Срединной Литвы, воспроизводившего герб Речи Посполитой.

В межвоенное время «Погоня» была в гербах Виленского, Подляшского, Полесского воеводств II Речи Посполитой, а также использовалась, наряду с бело-красно-белым флагом, белорусским движением в Западной Белоруссии. Во время Второй мировой войны оба эти символа использовались белорусскими коллаборационистами.

С 1988 «Погоня» стала символом национального движения в Белоруссии и Литве.

Законом, принятым Верховным Советом Литовской Республики (впоследствии названный Восстановительным Сеймом) 11 марта 1990 «О названии государства и гербе», восстановлен довоенный герб «Витис».

Постановление Верховного Совета Республики Беларусь от 10 декабря 1991 утвердило «Погоню» гербом Республики Беларусь.

14 мая 1995 года по инициативе Александра Лукашенко в Белоруссии был проведён референдум о придании русскому языку статуса государственного наравне с белорусским, об установлении новых государственных флага и герба и о поддержке действий Президента, направленных на экономическую интеграцию с Российской Федерацией. По всем вопросам было вынесено положительное решение: «за» проголосовало 83,3, 75,1 и 83,3 % соответственно. По результатам референдума «Погоня» была лишёна статуса государственного герба.

После референдума 1995 года герб стал использоваться в качестве одного из символов белорусской оппозиции. В 2000-х годах герб «Погоня» был включён в Государственный список историко-культурных ценностей Республики Беларусь.

В Белоруссии «Погоня» присутствует в гербах Витебской (из герба Витебской губернии) и Гомельской областей, ряда городов — Могилёва, Речицы, Верхнедвинска, Лепеля и других. Она есть на эмблемах различных организаций (например, Консервативно-Христианская Партия — БНФ, Общество белорусского языка им. Ф. Скорины, Объединение белорусов мира «Бацькаўшчына»), на нарукавном знаке 2271-й базы инженерных боеприпасов Вооружённых сил и др.

В Польше «Погоня» имеется в гербах Подляшского (Подляского) воеводства и Бяльского повета, города Пулавы.

Вариант «Погони» является гербом российских городов Невеля, Себежа (Псковская область) и Велижа (Смоленская область), некогда входивших в состав Великого княжества Литовского, а также районов, центрами которых они являются.

На Украине «Погоня» присутствует на гербе Житомирской области.

В литературе

Иосиф Бродский

Драконоборческий Егорий,
копье в горниле аллегорий
утратив, сохранил досель
коня и меч, и повсеместно
в Литве преследует он честно
другим не видимую цель.

Кого он, стиснув меч в ладони,
решил настичь? Предмет погони
скрыт за пределами герба.
Кого? Язычника? Гяура?
Не весь ли мир? Тогда не дура
была у Витовта губа.

Литовский дивертисмент (отрывок), 1971

Одноименное патриотическое стихотворение — «Погоня» — в 1915 году написал белорусский поэт-классик Максим Богданович. Испытывая тревогу за отчизну, лирический герой «видит Острую браму святую и воинов на грозных конях». В стихотворении дважды повторяются строки: «Старинной литовской Погони не разбить, не остановить, не сдержать» (Старадаўняй Літоўскай Пагоні // Не разбіць, не спыніць, не стрымаць). Стихотворение стало очень популярным и неоднократно было положено на музыку.

Гербу «Погоня» посвящено стихотворение Иосифа Бродского «Герб» из цикла «Литовский дивертисмент».

Литература

• Насевiч В. [vln.by/node/48 Сімвал Вялікага княства] // Чырвоная Змена. — № 33 (13891) — 28.03.1995.
• Цітоў А. К. [geraldika.by/content/view/168/120/ Сфрагістыка і геральдыка Беларусі]. — Мн.: РІВШ БДУ, 1999. — 176 с.
• Шаланда А. Дзяржаўная і зямельная сімволіка // Вялікае Княства Літоўскае. Энцыклапедыя у 3 т. — Мн.: БелЭн, 2005. — Т. 1: Абаленскі — Кадэнцыя. — С. 51-54. — 684 с. — ISBN 985-11-0314-4.
• Шаланда А. Пагоня // Вялікае Княства Літоўскае. Энцыклапедыя у 3 т. — Мн.: БелЭн, 2005. — Т. 2: Кадэцкі корпус — Яцкевіч. — С. 382. — 788 с. — ISBN 985-11-0378-0.
• Gajl T. [gajl.wielcy.pl/herby_nazwiska.php?lang=en&herb=pogon-lit2 Polish Armorial Middle Ages to 20th Century]. — Gdańsk: L&L, 2007. — ISBN 978-83-60597-10-1. (польск.)

Отрывок, характеризующий Погоня (герб)

Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.