Погорельский, Платон Николаевич

Платон Николаевич Погорельский
Дата рождения:	24 ноября (6 декабря) 1800(1800-12-06)
Место рождения:	Витебская губерния
Дата смерти:	2 (11) февраля 1852(1852-02-11) (51 год)
Научная сфера:	математика

Платон Николаевич Погорельский (1800—1852) — педагог-математик.

Биография

Происходил из польского шляхетского рода. По окончании Московской губернской гимназии он поступил на отделение физических и математических наук Московского университета, откуда был выпущен в 1822 году со степенью кандидата. Получив в этом же году должность учителя арифметики в московском Благородном пансионе, он всю свою жизнь посвятил педагогической деятельности. В 1827 году он получил степень магистра физико-математических наук, представив и защитив диссертацию «О способах определять удельный вес тел» (М., 1826; 62 с.).

Педагогическую деятельность Погорельский вёл и в пансионе Вейденгаммера, где учился И. С. Тургенев.

В 1829 году П. Н. Погорельский был переведён на должность старшего учителя математики и физики в родную Московскую губернскую гимназию. После составления им сочинения «Опыт изложения способов решать числовые задачи на счётах» (1830), ему было поручено преподавание в московском университете изученное им счисление на счётах и аналитическую геометрию (прямолинейную тригонометрию и конические сечения) с сохранением должности в гимназии. Вскоре, дополнительно он стал преподавать математику, а позднее и физику, в московском Воспитательном доме и в женском отделении Александринского Сиротского Института^{[уточнить]}. Погорельского постоянно приглашали домашним учителем; он стал первым (домашним) учителем П. Л. Чебышёва.

П. Н. Погорельский перевёл на русский язык и впоследствии значительно изменил и дополнил «Курс Чистой Математики, составленный по поручению Беллавеня профессорами математики: Аллезом, Билли, Пюиссаном и Будро, и принятый за руководство во французских военных школах». Он разделил его на три части: «Арифметику» (1832), «Алгебру» (1833) и «Геометрию» (1834). Эти учебники получили очень широкое распространение: так, «Арифметика» в период с 1832 по 1842 год вышла в четырёх изданиях и была особо рекомендована Министерством народного просвещения в качестве руководства для гимназий; «Алгебра» вышла в восьми изданиях в период 1833—1863 годы; «Геометрия» — в пяти изданиях в период 1834—1860 годы.

С 1836 года П. Н. Погорельский, будучи назначен инспектором 1-й московской гимназии, оставил преподавание и предался исключительно делу воспитания и учебно-административной деятельности. Здесь он обратил особенное внимание на недостаточность в количественном отношении и неудовлетворительность в качественном надзирательского персонала в пансионах при гимназиях и на незначительность результатов, достигаемых преподаванием новых языков в гимназиях. И в том, и в другом случае своими представлениями и ходатайствами перед начальством он сумел добиться действительного осуществления предлагаемых им мер. Число надзирателей в пансионах и жалованье им были увеличены. Первое дало возможность усилить надзор над воспитанниками, второе — привлекать к делу людей более образованных, а потому и более пригодных для целей воспитания. Для достижения в деле преподавания новых языков более значительных результатов было расширено преподавание французского языка перенесением его начала с IV-го класса в I-й и соответственно этому увеличено число преподавателей. Кроме того, для учеников, поступающих в гимназии с более высокими знаниями по новым языкам, чем требуемые в соответствующих классах, были учреждены особые уроки или так называемые параллельные классы, где они могли соответственно своим познаниям идти дальше.

Выдающаяся для своего времени педагогическая деятельность Погорельского была вполне оценена современниками, и в 1839 году он был назначен директором вновь учреждённой в Москве 3-й гимназии, а в 1841 году, дополнительно к директорству, ему были переданы московские городские и уездные училища. Для подготовки учителей по предметам, которые не преподавались в университетах, он послал за счёт гимназии двух кандидатов московского университета — одного в Петербург и Дерпт, а другого в Германию, Францию и Англию. Заботами П. Н. Погорельского в гимназии была устроена прекрасная библиотека; организованы — собрание моделей и машин, лаборатория, гербарий и кабинеты: физический, минералогический и зоологический. При 3-й гимназии он устроил педагогический класс, через который должны были проходить все желающие получить место учителя в начальной школе. С помощью экзаменов и пробных уроков он выбирал лучших, которых затем и назначал на службу. Следствием этих мер был такой подъём уровня начального преподавания в Москве, который обратил на себя внимание Министерства Народного Просвещения и заставил его потребовать распространить этот опыт на петербургские начальные школы.

В 1852 году «Журнал министерства народного просвещения» так оценивал деятельность Погорельского:

Справедливость требует сказать, что реальная гимназия и городские в Москве начальные училища обязаны Погорельскому своим образцовым устройством, которое обратило на себя внимание и благоволение министра народного просвещения. Соединяя в себе сметливость ума с ловкостью, опытность с деятельностью, Погорельский обладал качествами наставника и начальника. Одно только — болезнь могла его отвлекать его от любимых им занятий по службе

.

П. Н. Погорельский был похоронен в Высоцком монастыре в Серпухове.

Из жизни

Сохранился рассказ об участии П. Н. Погорельского в судьбе А. Т. Тарасенкова (1816—1873), главного врача Шереметьевской больницы в Москве, лечившего и близко наблюдавшего Н. В. Гоголя в последние дни его жизни:

Получив в гимназии начала наук, способный сын небогатых родителей был взят из гимназии и определён за прилавок. Увидев его в Ножевой линии, П. Н. Погорельский употребил все средства убеждения родителей, чтобы мальчик был возвращён в гимназию. Впоследствии, окончив гимназию и медицинский факультет Московского университета, он стал крупным медиком.

Литература

• Бобынин В. В. Погорельский, Платон Николаевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Прудников В. Е. Русские педагоги-математики XVIII—IX веков. — М.: Учпедгиз, 1956.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003599527#?page=19 Директорство П. Н. Погорельского] // Краткий исторический очерк пятидесятилетия Московской III гимназии. (1839—1889 г.) — М., 1889

Отрывок, характеризующий Погорельский, Платон Николаевич

– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.