Погребение Христа

См. также: Положение во гроб (значения)

Погребение Иисуса Христа, Положение во гроб — описанные в Евангелиях похороны учениками тела Иисуса Христа после его крестной смерти, случившиеся вечером Страстной пятницы. Эпизод относится к числу Страстей Христовых, следует за Оплакиванием Христа и непосредственно предшествует сцене обнаружения пустой могилы, то есть является последним моментом, в котором ещё фигурирует земное тело Иисуса. Согласно христианскому вероучению, после погребения тела Христа Его душа спустилась в ад для победы над смертью и спасения ветхозаветных праведников.

Погребение Христа получило своё отражение в богословских сочинениях, рассматривающих его как завершение искупительной миссии Христа, а также в апокрифической литературе. В искусстве тема погребения отразилась в многочисленных живописных и скульптурных работах.

Погребение

Евангельское повествование

О погребении Иисуса Христа повествуют все четыре евангелиста, и каждый сообщает свои подробности. При этом из всех четырёх евангелистов только Матфей упоминает об опечатывании гробницы и приставлении к ней стражи.

Евангелие	Описание погребения
От Матфея (Мф. 27:57-66)	Когда же настал вечер, пришёл богатый человек из Аримафеи, именем Иосиф, который также учился у Иисуса; он, придя к Пилату, просил тела Иисусова. Тогда Пилат приказал отдать тело; и, взяв тело, Иосиф обвил его чистою плащаницею и положил его в новом своём гробе, который высек он в скале; и, привалив большой камень к двери гроба, удалился. Была же там Мария Магдалина и другая Мария, которые сидели против гроба. На другой день, который следует за пятницею, собрались первосвященники и фарисеи к Пилату и говорили: господин! Мы вспомнили, что обманщик тот, ещё будучи в живых, сказал: после трёх дней воскресну; итак прикажи охранять гроб до третьего дня, чтобы ученики Его, придя ночью, не украли Его и не сказали народу: воскрес из мёртвых; и будет последний обман хуже первого. Пилат сказал им: имеете стражу; пойдите, охраняйте, как знаете. Они пошли и поставили у гроба стражу, и приложили к камню печать.
От Марка (Мк. 15:42-47)	И как уже настал вечер, — потому что была пятница, то есть [день] перед субботою, — пришёл Иосиф из Аримафеи, знаменитый член совета, который и сам ожидал Царствия Божия, осмелился войти к Пилату, и просил тела Иисусова. Пилат удивился, что Он уже умер, и, призвав сотника, спросил его, давно ли умер? И, узнав от сотника, отдал тело Иосифу. Он, купив плащаницу и сняв Его, обвил плащаницею, и положил Его во гробе, который был высечен в скале, и привалил камень к двери гроба. Мария же Магдалина и Мария Иосиева смотрели, где Его полагали.
От Луки (Лк. 23:50-56) <center>	Тогда некто, именем Иосиф, член совета, человек добрый и правдивый, не участвовавший в совете и в деле их; из Аримафеи, города Иудейского, ожидавший также Царствия Божия, пришёл к Пилату и просил тела Иисусова; и, сняв его, обвил плащаницею и положил его в гробе, высеченном [в скале], где ещё никто не был положен. День тот был пятница, и наступала суббота. Последовали также и женщины, пришедшие с Иисусом из Галилеи, и смотрели гроб, и как полагалось тело Его; возвратившись же, приготовили благовония и масти; и в субботу остались в покое по заповеди.
От Иоанна (Ин. 19:38-42) <center>	После сего Иосиф из Аримафеи — ученик Иисуса, но тайный из страха от Иудеев, — просил Пилата, чтобы снять тело Иисуса; и Пилат позволил. Он пошёл и снял тело Иисуса. Пришёл также и Никодим, — приходивший прежде к Иисусу ночью, — и принёс состав из смирны и алоя, литр около ста. Итак они взяли тело Иисуса и обвили его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают Иудеи. На том месте, где Он распят, был сад, и в саду гроб новый, в котором ещё никто не был положен. Там положили Иисуса ради пятницы Иудейской, потому что гроб был близко.

Историки, изучая евангельский рассказ, приходят к выводу, что погребение Иисуса было выполнено в соответствии с иудейскими погребальными традициями того времени.

Участники погребения

Согласно евангельскому повествованию, на погребении Иисуса присутствовали женщины и тайные ученики Христа из высшего слоя общества, то есть те, которые, в отличие от апостолов, меньше рисковали подвергнуться аресту:

• Иосиф Аримафейский (богатый человек, «знаменитый член совета», тайный ученик Христа): испросил у Пилата тело Иисуса для погребения, купил плащаницу, предоставил свою новую гробницу;
• Никодим (фарисей, «один из начальников Иудейских», тайный ученик Христа): принёс благовонный состав из смирны и алоя, чтобы умастить тело Иисуса (упоминается только Иоанном);
• Мария Магдалина;
• Мария Иосиева (у Матфея — другая Мария): по мнению ряда богословов (Иоанн Златоуст, Феофилакт Болгарский) это Богородица: «Мария, мать Иакова и Иосии есть Пресвятая Богородица, поелику Иаков и Иосия были дети Иосифа от первой его жены. А как Богородица называлась женой Иосифа, то по праву называлась и матерью, то есть мачехою детей его». При этом также существует мнение, что это была Мария, жена Клеопы, сестра Богоматери.

Апокрифические сказания

Евангелие от Петра

В апокрифическом «Евангелие от Петра», написанном в первой половине II века, единственным участником погребения Иисуса выступает Иосиф Аримофейский:

И тогда вытащили гвозди из рук Господа и положили Его на землю. И земля вся сотряслась, и начался великий страх. Тогда солнце засветило, и стало ясно, что час ещё девятый. Обрадовались иудеи и отдали Иосифу тело Его, чтобы он похоронил тело, ибо видел, сколько благого содеял (Он). Взял же он Господа, обмыл и обернул пеленой и отнёс в свою собственную гробницу, называемую садом Иосифа. — Евангелие от Петра (6:21-24)

Автор апокрифа сообщает о выставлении рядом с гробницей охраны и об её опечатывании, повторяя тем самый рассказ евангелиста Матфея. При этом называется имя центуриона, направленного Пилатом для охраны гроба. Им был некий Петроний. Православное предание считает, что в числе стражи у гроба был сотник Лонгин, участвовавший в распятии Иисуса и пронзивший его рёбра своим копьём.

Евангелие от Никодима

Апокрифическое «Евангелие от Никодима» (самые ранние версии датируются IV веком), написанное от лица одного из участников захоронения, придерживается канонических подробностей о погребении. Затем в тексте рассказывается, что Иосиф Аримафейский за участие в похоронах и предоставление гробницы был арестован иудеями:

И заперли на засов двери темницы, и стражей поставили Анна и Каиафа. И совет держали священники и левиты, чтобы собраться всем после дня субботнего и решить, какой смерти предать Иосифа. Когда же собрались все вместе, приказали Анна и Каиафа привести Иосифа. Они же, видя, что затворы целы, открыли запертые двери и не нашли Иосифа. Увидев это, устрашились, ибо нашли темницу затворённой, Иосифа же не нашли. И ушли Анна и Каиафа.

После распространения слухов о Воскресении, вызвавшем панику у иудеев, Никодим, который был тайным учеником, занимая при этом видный пост, даёт священникам совет, который позволяет ему защитить Иосифа, оказавшегося к этому времени дома, в Аримафее, от дальнейших нападок.

«Страсти Христовы»

В старообрядческом сборнике XVII века «Страсти Христовы», составленном на основе раннехристианских апокрифов, приводится подробный рассказ «О положении во гроб Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа Сына Божия и о погребении Его, и о плаче Пресвятая Богородицы над гробом».

Основу повествования составляет плач Богородицы над телом сына: она призывает плакать с ней всех матерей, вдов и сирот, старцев, небесные светила и небеса, ангелов:

О солнце незаходимое Боже мой превечный, и творче всем и зиждителю всей твари, како во гроб зайде; не глаголеши ли слово рабе своей сыне и Боже; не ущедриши ли Владыко тебе родьжия; помышляю бо яко ктому не услышу гласа твоего, и ниже узрю доброты лица твоего.

В ответ на страдания своей матери Иисус втайне обращается к ней со словами утешения: «О мати моя Марие, не рыдай мне зрящи во гробе… воскресну и тебе возвеличу яко Бог небесе и земли, и падшаго Адама введу в царство небесное…». Плач Богородицы лёг в основу православного канона «На плач Пресвятой Богородицы», читаемого в Великую пятницу перед плащаницей (см. ниже раздел «Богослужебное почитание»).

В отличие от евангельского повествования, одним из участником погребения Христа в «Страстях Христовых» упоминается Иоанн Богослов. Это оказало влияние на иконографию данного сюжета, где у тела Христа всегда присутствует фигура этого молодого апостола.

В исламе

Ислам, почитая Иисуса как пророка Ису, считает, что он не был убит, а следовательно и не был погребён. В Коране (сура 4 «Женщины») об этом говорится так: «Аллах покарал их… за их слова: „Воистину, мы убили Мессию, Ису, сына Марйам, посланника Аллаха“ (но они не убили его и не распяли, а это только показалось им); воистину, те, которые расходятся во мнениях по этому поводу, находятся в сомнении и не ведают ничего о том, а лишь следуют за догадками. А они, конечно же, не убивали его. Это Аллах вознёс его к себе…».

Мусульмане верят, что Иса был взят живым на небо и вернётся перед страшным судом, чтобы сразиться с Даджалем. Победив его, Иса, по мнению мусульманских богословов, проживёт на земле 40 лет, а затем умрёт и будет похоронен рядом с пророком Мухамедом в Медине.

Пророчества о погребении Христа

Христианская традиция связывает два библейских пророчества с указанием на погребение Иисуса Христа:

• Ветхий Завет: Ему назначали гроб со злодеями, но Он погребён у богатого, потому что не сделал греха, и не было лжи в устах Его (Ис. 53:9). Пророчество указывает на погребение Иисуса в гробе Иосифа Аримафейского (богатого человека, члена Синедриона).
• Новый Завет: Тогда некоторые из книжников и фарисеев сказали: Учитель! хотелось бы нам видеть от Тебя знамение. Но Он сказал им в ответ: род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка; ибо как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи (Мф. 12:38-40). Пророчество указывает на самое погребение, а также на срок через который Иисус должен воскреснуть после погребения.

Место и атрибуты погребения

Гробница

По евангельскому тексту, тело Иисуса было погребено в пустой, ранее не использованной гробнице, которая была вырублена в скале, находившейся на земле в собственности Иосифа Аримафейского, около сада, близкого к Голгофе. Территория этого сада находилась за пределами городской стены Иерусалима того периода. По мнению историков, это было место бывших каменоломен, в которых богатые горожане приобретали себе гробницы.

Поиски пещеры, в которой было погребено тело Иисуса, были предприняты в 326 году по указанию императора Константина его матерью императрицей Еленой. Об открытии Гроба Господня сообщает Евсевий Кесарийский в своём труде «Жизнь Константина»: он был обнаружен под языческим храмом Афродиты, построенном римлянами.

К 335 году над пещерой был построен храм Гроба Господня, который в настоящее время представляет собой огромный архитектурный комплекс, включающий Голгофу с местом Распятия, Кувуклию, Кафоликон, подземный храм Обретения Животворящего Креста, храм святой равноапостольной Елены и несколько приделов.

Камень помазания

Камень помазания (Благодати), на котором находилось тело Христово перед положением во гроб и было умащено благовонным составом из смирны и алоя, является священной реликвией. Как пишет историк Альфред Эдерсхайм, «перед входом в „гробницу“, внутри „пещеры“ имелся „дворик“ площадью около 7 кв. м., где обычно ставили тела на носилках и те, кто приносил его, собирались, чтобы отдать последние почести усопшему. Именно во „дворике“ гробницы происходило это торопливое бальзамирование». В настоящий момент находится в пределах Храма Гроба Господня и представляет собой обрамлённую каменную плиту. Над этим камнем горит восемь неугасимых лампад по числу представленных в храме христианских церквей.

Плащаница

При погребении тело Иисуса было обвито новой плащаницей, а на голову был положен сударь (Ин. 20:7). Плащаница стала одной из главных христианских реликвий и до разграбления крестоносцами Константинополя в 1204 году (IV крестовый поход) плащаница хранилась в константинопольском храме Святой Софии и выставлялась для поклонения на Страстной седмице и каждую пятницу. Попав в Европу, она с конца XVI века стала храниться в специальном ковчеге в соборе Иоанна Крестителя в Турине и получила название Туринская плащаница. Рядом христиан Туринская плащаница почитается как одна из важнейших реликвий христианства. Для обозрения и поклонения паломникам Туринская плащаница открывается раз в четверть века.

Богословское толкование

Иоанн Златоуст

Иоанн Златоуст в своих сочинениях даёт следующие толкования событиям, связанным с погребением Иисуса Христа:

• Иосиф Аримафейский и Никодим, совершая погребение, всё же думали об Иисусе как о простом человеке: «Они приносят такие ароматы, которые преимущественно имели силу надолго сохранять тело и не давать ему скоро предаться тлению. Это показывает, что они не представляли о Христе ничего великого; тем не менее, однако же, в этом видна их великая любовь к Нему». Также святитель замечает, что Иисуса погребали не как преступника, но, — по обычаю иудейскому, — великолепно, как человека великого и славного.

• Златоуст рассуждает о причинах, почему ни один из апостолов, ближайших учеников Христа, не участвовал в его погребении, но не находит достаточных объяснений их отсутствия: «Быть может, кто-нибудь скажет, они боялись иудеев; но и те (Иосиф и Никодим) также одержимы были страхом».
• Погребение Христа в новой гробнице Златоуст рассматривает как устроенное божьим промыслом доказательство истинности Воскресения Христа: «чтобы воскресение не могло быть приписано кому-нибудь другому, вместе с Ним лежащему». Доступное место расположение гробницы, стража, опечатывание гробницы — всё это Златоуст рассматривает как часть промысла, чтобы погребение Христа было для его учеников и врагов не менее действительным, чем воскресение.

Григорий Нисский

Григорий Нисский рассматривает погребение Христа как часть теории «божественного обмана», на которой он строил своё учение об искуплении. По его мнению, трёхдневное пребывание Иисуса «в сердце земли» было необходимым и достаточным сроком для того, чтобы Христос мог «выявить безумие» дьявола, то есть перехитрить, осмеять, обмануть его.

Кирилл Иерусалимский

Кирилл Иерусалимский рассматривает погребение Иисуса в непосредственной связи, с последовавшим затем, по учению церкви, Его сошествием в ад. В своих проповедях, адресованных оглашенным, он пишет: «В каменном гробе Он был положен истинно, как человек, но ради Него камни расселись от страха». Особо Кирилл отмечает, что погребается Сын Божий чтобы изнутри разрушить «державу смерти».

Протестантские богословы

В протестантском богословии вопрос погребения Иисуса Христа является менее проработанным. Однако значимость факта погребения в искупительной жертве Христа подчёркивает включение упоминания о нём в такие вероучительные документы протестантов как Аугсбургское исповедание (1530 год) и Формула согласия (1577 год).

Богослужебное почитание

Погребение Иисуса Христа вспоминается в Православной и Католической церквях во время различных богослужений конца Страстной недели. Кроме этого упоминание о погребении Христа вошло в христианский Символ веры, начиная с его самой ранней апостольской редакции, а в 325 году на Первом Вселенском соборе было включено в Никео-Цареградский Символ веры («распятого за нас при Понтии Пилате, страдавшего и погребённого, воскресшего в третий день по Писаниям»).

В Православной церкви

В Православной церкви погребение Христа вспоминается за богослужением Великой пятницы, но прослеживается и в литургических текстах Великой Субботы (соединяется с воспоминанием сошествия во ад). По словам протопресвитера Иоанна Мейендорфа: «вершина искупительного служения Иисуса Христа есть Его пребывание во гробе: тайна Великой Субботы. Литургическое действо выражает эту тайну много лучше умозрительных утверждений».

Вынос плащаницы

Вынос плащаницы, плата ткани с изображением тела мёртвого Иисуса Христа, снятого с креста, совершается на вечерне Великой Пятницы, которая обычно совершается днём.

Перед началом богослужения плащаница помещается в алтаре на престоле, читается Апостол и четыре евангельских отрывка, повествующих о смерти и погребении Иисуса. Во время службы при пении известного тропаря «Благообразный Иосиф, с древа снем Пречистое Тело Твое, плащаницею чистою обвив, и вонями во гробе нове покрыв положи» священник, совершив три земных поклона, поднимает плащаницу с престола и через северные врата выносит её на середину храма и полагает на приготовленной для неё «гробнице», которую по традиции украшают цветами. Вынос совершается в предшествии свещеносцев и диакона со свечой и кадилом. При соборном служении настоятель идёт под плащаницей, неся Евангелие над главой или в руках. Если священник один, то Евангелие несёт в левой руке диакон, держа в правой кадило, а если нет диакона, то кто-либо из благочестивых прихожан несёт Евангелие, завёрнутое в ткань. Затем после троекратного каждения вокруг Плащаницы, священнослужители совершают поклонение и целование плащаницы. Данные действия символически повторяют погребение Христа, описанное в Евангелиях.

После вечерни перед плащаницей совершается малое повечерие, на котором поётся Канон о распятии Господа и «На плач Пресвятой Богородицы» — песнопения, составленные в X веке Симеоном Логофетом. Затем после отпуста к поклонению и целованию плащаницы подходят прихожане. Плащаница находится в центре храма три неполных дня, напоминая верующим трёхдневное нахождение во гробе Иисуса Христа.

Церковная утварь

Некоторые используемые в Православной церкви предметы, символически связываются с погребением Иисуса Христа. К ним относятся:

• Антиминс — плат с зашитыми частицами мощей, без которого невозможно совершение литургии. На нём изображается положение Иисуса Христа во гроб. Антиминс освящается по особому чину только епископом.
• Престол — символизирует собою Гроб Господень, а также и самого Иисуса Христа, лежащего во гробе. При освящении престола углы его верхней доски (трапеза) в местах соединения со столпами заливаются воскомастикой (сплав воска, мастики, толчёного порошка мрамора, смирны, алоэ, ладана). Эти вещества, по толкования Симеона Солунского, «образуют погребение Спасителя, так как и самая трапеза образует живоносный Гроб Христов».
• Дискос — символически изображает гроб, в котором было погребено тело Иисуса Христа, а также Вифлеемские ясли.

В Католической церкви

В Католической церкви погребение Христа также вспоминается во время богослужения Великой пятницы. В этот день после Евхаристической литургии в завершение службы проводится так называемая «процессия ко Гробу Господню», во время которой Святые Дары переносятся из главной дарохранительницы храма, которая остаётся пустой, в боковую часовню, символически представляющую Гроб Господень, где и остаются до торжественного пасхального богослужения. Процессия символизирует снятие с Креста Тела Спасителя и Его погребение. В начале процессии предстоятель богослужения выставляет Дары на алтарь и совершает каждение, затем закрывает дароносицу специальной белой вуалью, символизирующей плащаницу, в которую было завёрнуто Тело Христа при погребении. Во время процессии хор без сопровождения музыкальных инструментов исполняет песнопения о Страстях Христовых.

Погребение Христа — заключительное, четырнадцатое стояние богослужения Крестного пути, проводящегося в дни Великого поста и, обязательно, в Великую пятницу.

В изобразительном искусстве

Сюжет погребения Христа не следует путать с близким ему Оплакиванием Христа, где фигурируют те же персонажи. Разница между этими двумя иконографическими сюжетами очень тонкая: Оплакивание — это эмоциональная статичная ситуация, а Положение предполагает динамическое действие. Евангельское повествование также включает мотивы бальзамирования и пеленания тела перед погребением, но в изобразительном искусстве эти фазы обычно опускаются. Подчас можно встретить тему несения тела Христа, гроб в изображении ещё не фигурирует.

Иконография сюжета композиционно вариабельна. Действие обычно происходит перед пустой нишей (пещерой), или же внутри гробницы, через дверной проём которой виден пейзаж.

В живописи итальянского Возрождение чувствуется влияние античных рельефов: изображаются саркофаги простых очертаний на открытом месте, тело Иисуса покоится на плащанице. Прочие действующие лица: Иосиф Аримафейским изображается пожилым и держит полотнище у головы, Никодим обычно изображается в ногах, Богородица и апостол Иоанн (не упоминаемый как свидетель в Евангелиях) стоят рядом с телом, Магдалина может обнимать стопы Иисуса или поднимать руки в жесте горя. Также могут присутствовать иные святые жены.

Место хоронящих Иисуса людей также могут занять ангелы (особенно в искусстве Контрреформации). Ср. с иконографией «Муж скорбей», где ангелы придерживают израненное тело Христа, но не умершего, а живого, так как это является не сценой погребения, а аллегорическим изображением.

Изображение может объединяться с Воскресением, которое изображается в верхней половине полотна, с воскресшим Христом, часто в сопровождении ангелов, держащих орудия Страстей.

Для мастеров итальянского Возрождения особенно характерны произведения на этот сюжет, написанные Тицианом и Рафаэлем. Для католических храмов чрезвычайно типичными были скульптурные группы Погребения Христа, подчас выполненные с максимальной реалистичностью и появляющиеся со времён Средневековья.

В иконописи и православных фресках этот сюжет также встречается. Событие изображается в разных вариантах. Часто в каменном гробу представлен лежащий Спаситель, к его главе припадает Богоматерь, над телом склонились Иоанн Богослов и старец Иосиф, рядом стоят жены-мироносицы и Никодим. Иногда в центре на заднем плане изображён крест, на котором был распят Господь.

См. также

• Гроб Господень
• Страсти Христовы
• Снятие с креста
• Муж скорбей
• Оплакивание Христа
• «Погребение графа Оргаса» — картина Эль Греко
• «Положение во гроб» — рассказ Михаила Веллера

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Погребение Христа
• [www.krotov.info/libr_min/05_d/der/evensky_06.htm Деревенский Б. Г. «О местонахождении Голгофы и гробницы Христа»]
• [www.icon-art.info/topic.php?lng=ru&top_id=67&mode=img Галерея икон на icon-art.info]
• [www.biblical-art.com/biblicalsubject.asp?id_biblicalsubject=668&pagenum=1 Обширная галерея западноевропейского искусства]
• [ros-vos.net/christian-culture/evangelie/str/8/ Погребение Христа в русской живописи]
• [www.bmj.com/cgi/content/full/327/7408/215 Dead body with mourners: medical reflections on the entombment of Christ]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Погребение Христа

Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!