Подавление Венгерского восстания (1848—1849)

Подавления венгерского восстания Война за независимость Венгрии Усмирение Венгрии и Трансильвании
Сражение при Темешваре
Дата	18 октября 1848 — 5 сентября 1849 года
Место	Австрийская империя: Венгрия, Трансильвания
Причина	Революция в Венгрии
Итог	Австро-российская победа
Противники
Австрийская империя Австрийская империя Сербская Воеводина Хорватия Русcкий батальон горных стрелков Сербские добровольцы Российская империя Российская империя (с 21 мая 1849; ограниченное участие с января по 21 мая 1849) Революционная Венгрия Польские легионы Итальянские добровольцы
Командующие
Альфред Виндишгрец Людвиг фон Вельден Юлиус фон Гайнау Йосип Елачич Иван Паскевич Фёдор Ридигер Михаил Чеодаев Александр Лидерс Стефан Кничанин Лайош Кошут Юзеф Бем Юзеф Высоцкий Артур Гёргей Генрих Дембинский Дьёрдь Клапка Янош Дамьянич # Мор Перцель
Силы сторон
80 000 100 000 от 3000 до 5000 до 200 000
Потери
16 тыс. убитыми и ранеными ок. 3 тыс. убитыми (~700) и ранеными (~2 тыс.) 24 тыс.

Подавление Венгерского восстания (1848—1849) или Венгерская война — вооруженные столкновения между отрядами венгерской армии и австрийскими императорскими войсками, начавшиеся после попытки выхода Венгрии из Австрийской империи, которые были осложнены стычками со славянским ополчением и интервенцией Русской армии генерал-фельдмаршала И. Ф. Паскевича.

В русских источниках Венгерская война также названа Австро-венгерской войной, Усмирением Венгрии, Усмирением Венгрии и Трансильвании и Венгерским походом.

Предпосылки

Венгерская революция началась 15 марта 1848 года, однако австрийский император Фердинанд весьма вяло реагировал на ситуацию в Венгрии и даже санкционировал некоторые шаги революционного правительства. Отчасти это объяснялось тревожной ситуацией в Италии, северная часть которой на тот момент входила в состав Австрии. Лишь к августу 1848 года император начал критиковать независимые действия местных венгерских властей. Открытый вооруженный конфликт вспыхнул после того, как 28 сентября 1848 год венгерские радикалы при прямых призывах венгерских депутатов казнили командированного в Венгрию фельдмаршал-лейтенанта Франца Ламберга. Попытка решить ситуацию хорватским пограничным корпусом Йосипа Елачича не увенчалась успехом. Австрийский император начал готовить армию для усмирения Венгрии, что спровоцировало восстание в столице.

Участники

Венгерская армия

7 мая 1848 г. венгерское правительство утвердило сформирование 10 батальонов гонведов (10 000 человек); 29 июня объявлен набор 200 000 человек, из которых 40 000 немедленно; в августе было постановлено учреждение подвижной национальной гвардии в 32 000 человек. В сентябре в распоряжении венгерского правительства было всего 18 000 человек; в октябре численность венгерских войск возросла до 25 000. К моменту вступления в войну главных сил русских численность венгерской армии значительно возросла: всего было регулярных войск (из состава австро-венгерской армии) 25 батальонов, 18 гусарских полков (144 эскадронов), 50 батарей (400 орудий); гонведа-ополчения — 147 батальонов, итальянский и польский легионы; общее количество войск достигло 190 000 человек.

Главные силы венгров были распределены следующим образом:

• Армия Гёргея — 58 тыс. человек — располагалась в западной Венгрии;
• Отряд Клапки — 18 000 человек — около Нейзоля и Розенберга;
• Отряд Дембинского — 30 тыс. человек — около Лейтшау в Словакии;
• Отряд Дамьянича — 15 000 человек — Кашау;
• Отряд Бема — 30 000 человек — располагался в Банате и нёс охрану горных проходов в Трансильванию;
• Отряд Перцеля — 10 000 человек — был в Зомборе у Надькюртёша.

Австрийская императорская армия

Главные силы австрийских войск (около 80 000 человек), под началом князя Виндишгреца, перед началом военных действий имели состав:

• 1-й пехотный корпус (фельдмаршал-лейтенант Елачич) — 16 батальонов, 24 эскадрона, 52 орудия (21 418 человек);
• 2-й пехотный корпус (фельдмаршал-лейтенант граф Врбне) — 17,3 батальонов, 7 эскадронов, 54 орудия (20 358 человек);
• 3-й (резервный) корпус (фельдмаршал-лейтенант Сербеллони) — 5 батальонов, 25 эскадронов, 108 орудий (15 250 человек);
• Гарнизон Вены — 17 батальонов, 10 эскадронов, 36 орудий (22852 человек).

Русский экспедиционный корпус

• 2-й корпус генерал-лейтенанта Купреянова — 4, 5, 6-я пехотные, 2-я лёгкая кавалерийская и 2-я артиллерийская дивизии (48 967 человек);
• 3-й корпус генерал-адъютанта Ридигера — 7, 8, 9-я пехотные, 3-я лёгкая кавалерийская и 3-я артиллерийская дивизии (44 928 человек);
• 4-й корпус генерала от инфантерии Чеодаева — 10, 11, 12-я пехотные, 4-я лёгкая кавалерийская и 4-я артиллерийская дивизии (20 тыс. человек);
• 5-й корпус генерал-адютанта Лидерса — 14 и 15-я пехотные, 5-я лёгкая кавалерийская и 5-я артиллерийская дивизии и 3-й казачий Донской полк (28 676 человек);
• 9-я пехотная дивизия генерала Панютина (11 тыс. штыков и 48 орудий).

Общая численность русских военных сил, составила, таким образом, около 185 000 чел.

5-й корпус Лидерса, по соглашению с Турцией, находился в командировке в Дунайских княжествах для обеспечения там порядка. 9-я пехотная дивизия Панютина располагалась у южных границ Царства Польского и была назначена в поход для усиления австрийских войск.

Бои за Вену

Венгерские войска перешли в наступление первыми и атаковали австрийскую армию 18 октября у местечка Швехат (в нескольких верстах к югу от Вены). Венгры были разбиты и отступили к Братиславе (Пресбургу). Князь Виндишгрец не преследовал их, считая невозможным удалиться от Вены.

Бои в центральной Венгрии

Император Фердинанд под гнетом нахлынувших событий решил отказаться от престола в пользу племянника Франца-Иосифа.

13 декабря Виндишгрец пересёк административную границу Венгрии. 16 декабря Йосип Елачич также перешёл границу и разгромил венгерские войска в битве при Море, а позднее занял Мошонмадьяровар и Дьёр.

5 января 1849 года австро-хорватские войска (Виндишгрец, Елачич) захватили Пешт. Лидеры венгерского мятежа бежали в Дебрецен. Главная масса венгерских войск (16 000), под началом Гёргея, отошла после этого к Вайцену, а остальная (до 10 000), под началом Перцеля, к Сольноку (Северный Альфёльд).

К февралю 1849 года венгерские силы смогли объединиться и собраться на верхней Тисе. Главным начальником всех революционных войск был выбран поляк Дембинский. Однако в сражении 14—15 февраля при Капольне у Фюзешабони Дембинский был разбит, и войска его отступили. Фронт стабилизировался на реке Тиса.

Мятеж в Трансильвании (1848—1849)

В 1848 году в Трансильвании родственные венграм секлеры подняли восстание и под руководством польского эмигранта Бема создали значительную вооруженную группировку, которая к декабрю овладела всей Трансильванией. Австрийские гарнизоны оказались отрезанными от основной части Австрии восставшей Венгрией. Лояльность австрийскому императору сохранили населенные местными немцами города Кронштадт и Германштадт, магистраты которых обратились к России за помощью. С разрешения императора Николая I в конце января 1849 г. два небольших отряда генерал-майора Энгельгардта (3 батальона, 2 сотни и 8 орудий) и полковника Скарятина (4 батальона, 5 сотен и 8 орудий) вступили в Трансильванию и заняли Кронштадт и Германштадт. Карл Маркс Новой Рейнской газете писал о «вторжении русских в Трансильванию» как о «реализации идеи панславизма» Появление отряда Скарятина у Германштадта 23 января заставило Бема прекратить преследование теснимых им австрийцев и отступить к реке Марош.

12-ти тысячный отряд Бем одержал победу над Пухнером и 15 февраля штурмом взял Сибиу (Германштадт), где располагался небольшой русский гарнизон. В Дебрецене эта победа была 20-го отпразднована пальбой из пушек и молебном. Бем полу­чил во время битвы два пулевых ранения в левую руку, из-за чего ему пришлось ампутировать три пальца. Пухнер бежал в Темешвар. Благодаря этой победе Бем вновь хозяин всей Трансильвании. Лишь расположенный в самом крайнем юго-восточном углу Брашов и окрестности Бистрицы на крайнем северо-востоке находятся ещё в руках императорских войск.

Сменивший заболевшего Пухнера Калиани отвёл австрийские войска к Брашову, куда и направился Бем. Дальнейшее пребывание небольших русских отрядов было рискованно и им приказано возвратиться в Валахию.

20 марта Бем без сопротивления занял Брашов.

Весеннее венгерское наступление

5 апреля венгерские отряды Дамьянича вошли в Сольнок. Попытки Йосипа Елачич воспрепятствовать продвижению венгров потерпели неудачу. 6 апреля австрийцы были разбиты Гёргеем в Сражении при Ишасеге. 14 апреля Лайош Кошут провозгласил независимость Венгрии, низложение династии Габсбургов, республику, а себя — её диктатором (президентом-регентом, или правителем-президентом). 24 апреля 1849 года венграм удалось вернуть контроль над Пештом, что сильно деморализовало австрийцев. 28 апреля венгерские отряды заняли Дьёр. В первых числах мая они контролировали уже всю Словакию. Лайош Кошут заявил о намерении взять Вену к 10 мая.

Начало русской интервенции

Австрийское правительство, потерявшее надежду подавить восстание, обратилось за помощью к России. Россию беспокоило активное участие в Венгерской революции польских отрядов и ветеранов Польского восстания (Бем, Дембинский), которые могли перекинуть огонь восстания на западные русские губернии (бывшие территории Речи Посполитой).

В апреле 1849 года русская армия, под началом генерал-фельдмаршала князя Варшавского графа Паскевича-Эриванского, двинулась в Галицию, где позиции венгерских повстанцев были наименее прочными. Австрийское правительство, опасавшееся наступления к Вене со стороны отряда Гёргея, добилось спешной присылки туда пехотной дивизии генерала Панютина. Дивизия была перевезена по варшавско-венской железной дороге из Кракова в Унгариш-Градиш (Чехия) в период с 27 апреля по 3 мая. Основные силы русской армии шли через Галицию (Львов-Пшемысль) и 3 (15) июня 1849 миновали Дукельский перевал.

Июньское наступление русской армии

8 (20) июня 1849 русские войска достигли Бардейов (Бартфельд). 11 (23) июня 1849 они вошли в Прешов (Эпериес). 25-ти тысячная польско-венгерская армия Дембинского отступала под напором русской армии к Мишкольцу. 12 (24) июня 1849 русские войска без боя вступили в Кошице (Кашау).

16 (28) июня 1849 русские войска заняли Токай, где среди солдат вспыхнула эпидемия холеры.

18 (30) июня 1849 авангард русской армии вступил в Мишкольц (Северная Венгрия)

21 июня (3 июля) 1849 передовые части русской армии достигли города Дебрецен

Тем временем, венгерский отряд Гёргея решил атаковать австрийцев в Словакии. Столкновение обеих сторон произошло у деревни Зигард. Выбитые из неё австрийцы отступили в селение Перед, где также не могли удержаться. Прибытие дивизии Панютина дало возможность австрийцам снова перейти в наступление, Гёргей же, узнав о присоединении к ним русских, занял позицию у селения Перед. 9 июня союзники (22 000 человек при 96 орудиях) атаковали венгерские войска (18 000 человек, 60 орудий) у Переда. После упорного боя Гёргей отступил.

15 июня Гайнау атаковал дивизию Кмети, стоявшую у Марцальтё, а затем 7-й венгерский корпус, занимавший укрепление Дьёр. После упорного боя венгры отступили к Коморну.

20 июня Гайнау удалось вогнать венгерские войска в линию укреплений. Гёргей в тот же день к вечеру, сосредоточив неожиданно для австрийцев значительные силы, обрушился на 1-й австрийский корпус. Только вовремя подоспевшая дивизия Панютина дала возможность успешно отразить это внезапное нападение.

Колонна генерала Граббе, не встретив сопротивления, заняла путь от Йорданова до Шемница.

Главная австрийская армия в начале июня была расположена на фронте в 160 вёрст между городами Дьёр и Тренчин (в долине верхнего Вага). Главная квартира находилась в Братиславе. Дивизия Панютина — в Бёзинге и Модерне (в 20 верстах от Пресбурга).

Во время этих событий у Коморна Гайнау получил сведения о приближении русской армии к Офен-Пешту. 30 июня австрийцы у Офена, а летучий русский отряд графа Адлерберга у Пешта вошли в связь.

26 июня 2-й и 3-й русские корпуса выступили из Мишкольца. К этому времени войска получили 25-дневный запас продовольствия. Для обеспечения тылового пути, проходившего по шоссе Мишкольц—Кашау—Бартфельд—Дукля, к охранявшему его отряду генерала Сельвана (10 батальонов, 18 орудий и 3 эскадрона и сотни) было приказано присоединиться отряду Остен-Сакена (8 батальонов, 12 эскадронов, 4 сотни и 32 орудия), а промежуточную базу в Галиции занять 2-му резервному кавалерийскому корпусу.

Июльская кампания

1 июля 1849 года венгерская армия Гёргея (36-40 тыс. человек) покинула Коморне (где остался значительный отряд Клапки) и двинулась на восток, по берегу Дуная в направлении Вайцена (72 км). 3 (15) июля 1849 Опасаясь захода в тыл крупного отряда венгров, фельдмаршал Паскевич отдал приказ об отходе к Мишкольцу. В тот же день близ Вайцена произошла стычка русского отряда генерала Засса и венгерской армии Гёргея, стоившей жизни 400 русским солдатам (половина от всех боевых потерь за весь Венгерский поход)

5 июля 5-й корпус русской армии подошел к Вайцену, однако венгерские войска уже оставили к этому времени этот город.

8 июля армия Гёргея была замечена в Словакии (Лученец), в 72 км к северо-востоку от Вайцена. Арьергард повстанцев был потревожен небольшим летучим отрядом полковника Хрулёва (2 эскадрона, 1 сотня и 2 орудия).

Двигаясь на юго-восток, 10 (22) июля 1849 Гёргей достиг Мишкольца, который был оставлен русской армией. Однако сюда двинулся 4-й корпус русской армии генерала Чеодаева. Не задержавшись в Мишкольце, Гёргей двинулся далее на восток к Тисе через Токай к Ньиредьхазе. Русские войска преследовали Гёргея по пятам, заняв силами Селенгинского полка оставленный им Мишкольц 13 (25) июля 1849. 20 июля русский отряд Сакена занял Токай.

21 июля (2 августа) 1849 по приближении русской армии, 8-тысячный корпус венгерского генерала Надь Шандору (Надчандор) вступил с ней в бой под стенами Дебрецена и потерпел поражение, причём остатки его корпуса едва успели отойти на Орадя (Гросвардейн). Потери русских составили 337 человек убитыми и ранеными, а потери венгров — 4000. В этот же день русская армия заняла Дебрецен. Армия Гёргея вступила в Орадя (Гросвардейн) 27 июля (8 августа) 1849

Действия австрийцев

По уходе Гёргея из Коморна, австрийская 45-ти тысячная армия Гайнау двинулась на столицу восставших Пешт и заняла её12 (24) июля 1849. Венгерское правительство, тем временем, бежало в Сегедин. Гайнау также планировал соединиться с Елачичем и деблокировать Рукавину в Тимишоаре. В Сегедине повстанцы собрали «южную» армию под началом Дембинского.

5 августа армии Гайнау и Дембинского сошлись под Сегедином. Польско-венгерская армия потерпела поражение и отступила к Темешвару. По пути к ней присоединилаоь дивизия Кмети.

Разгром венгров

Снятие блокады с Темешвара

Революционное правительство, недовольное действиями Дембинского, вручило начальство над южной армией Бему. Последний прибыл из Трансильвании к армии 28 июля утром, когда австрийцы уже подходили.

Бем имел намерение отвести свои силы к Араду, но передовые отряды уже настолько вошли в соприкосновение, что сражение было неизбежно. Ко дню сражения соотношение сил значительно изменилось. У Гайнау, за выделением заслона к Араду, оставалось около 28 000 человек при 200 орудиях, у Бема же собралось до 45 000 человек. Несмотря на превосходство сил и частные, кратковременные успехи во время боя, венгры были разбиты и бежали на селение Лугош. Крепость Темешвар была освобождена от продолжительной осады.

Капитуляция Гёргея

Гёргей, дошедший до Арада, где он надеялся соединиться с Дембинским, встретил австрийский корпус Шлика, преграждавший ему путь на юг. В то же время к нему приближался от Дебрецена авангард русской армии. Видя, что дальнейшее продолжение борьбы с его стороны, кроме разорения страны ничего не обещает, Гёргей, с согласия Кошута, 1 (13) августа 1849 в окрестностях селения Вилагош у Арада сложил оружие с армией в 30 000 человек, при 144 орудиях, перед русским 3-м корпусом Ридигера.

6 августа крепость Арад сдалась русскому передовому отряду. Остатки южной венгерской армии, преследуемые австрийцами, были рассеяны. Часть их ушла в Трансильванию, часть — за турецкую границу. Отряд же Вечея, повернувший навстречу Гёргею, у селения Борошьенё, узнав о его судьбе, также сложил оружие.

Дальнейшие действия союзников свелись к разгрому мелких венгерских отрядов.

Капитуляция Коморна

В конце августа русская армия начала обратное движение в пределы Империи. В северной Венгрии остался отряд генерала Ридигера, который должен был там находиться до падения крепости Коморна для содействия осаде которой командирован отряд графа Граббе. Комендант Коморна Клапка, по уходе главных сил австрийской армии Гайнау на юг, действовал настолько успешно, что австрийский блокадный корпус оказался в весьма трудном положении, и только прибытие к нему подкреплений изменило положение дела.

По получении известия об участи обеих венгерских армий, Клапка капитулировал 21—23 сентября на весьма почётных условиях. Крепость Петервардейн ещё ранее (26 августа) была сдана отряду Елачича.

Усмирение Трансильвании

На подавления восстания в Трансильвании, где действовала 32-ти тысячная армия Юзефа Бема, из Валахии был послан 5-й корпус генерала Лидерса (26 тыс. человек). Из Буковины ему навстречу вышел отряд генерала Гротенгельма (11 тыс. человек). В подчинение Лидерсу переходили остатки австрийских войск, оттесненных венграми в Западную Валахию (10-ти тысячный отряд графа Клам-Галласа).

8 (20) июня 1849 отряд Лидерса, пройдя Южные Карпаты через Предял, штурмом взял Брашов (Кронштадт). Потери венгров составили 400 человек, русских — 126.

1 (13) июля 1849 отряд Энгельгардта внезапным нападением овладел цитаделью Фогараша.

7 (19) июля 1849 командир повстанцев Юзеф Бем сосредоточил значительные силы (12 тыс. человек) в Меркуря-Чук, откуда он совершил набег на Молдову, оставив часть войск для заслона против наступающих австро-русских войск. Спустя неделю Бем вернулся в Трансильванию.

9 (21) июля 1849 Лидерс взял Сибиу (Германштадт), гарнизон которого ещё накануне отошёл к Медиашу.

11 (23) июля 1849 наступающий с севера Гротенгельм, рассеяв венгерский отряд, занял Сасреген.

14 (26) июля 1849 Лидерс выступил из Сибиу и, спустя 3 дня, достиг Сигишоара. Тем временем венгерский отряд Штейна атаковал Сибиу, где остался русский гарнизон Гасфорда.

19 (31) июля 1849 состоялось сражение при Сегешваре, где Бем попытался атаковать Лидерса. Бем был разгромлен. Однако 22 июля (3 августа) 1849 он был уже в Медиаше, а 23 июля (4 августа) 1849 возглавил новый отряд и попытался атаковать Сибиу. Разгадав его намерения Лидерс также устремился за ним.

25 июля (6 августа) 1849 у Сибиу произошел последний бой, завершивший подавление восстания в Трансильвании. Остатки венгерских войск отошли на запад к Тимишоару, где приняли участие а неудачном для себя сражении при Темешваре.

30 июля (11 августа) 1849 Лидерс выступил из Германштадта к Карлсбургу, рассеяв на следующий день венгерский отряд Штейна, он снял осаду города.

5 (17) августа 1849 пришло известие о капитуляции Гёргея и Лидерс послал венграм предложение о сдаче. На следующий день армия Бема капитулировала, а сам он бежал в Турцию.

Потери

Потери русской армии в ходе Венгерского похода составили 708 убитых, 2447 раненых и 10 885 умерших от болезней. Кроме того, чрезвычайные расходы для войск, находившихся на военном положении в Венгрии и России, а также продовольствие армии на театре войны, составили около 47,5 миллионов рублей.

Потери австрийской армии составили 16600 убитыми и ранеными, а также 41 тыс. умерших от болезней.

Венгерские потери составили 24 тыс. человек

Стратегия и тактика

На момент вмешательства русской армии в мае 1849 года венграм удалось создать вполне боеспособную, массовую и хорошо вооруженную армию. Отчасти это объясняется тем, что венгры традиционно занимались военным ремеслом, тогда как податным сословием были славяне. На стороне венгров была вся либеральная европейская общественность, которая видела в их выступлениях проявление национально-освободительной борьбы. Равным образом венгерская армия была проникнута высоким патриотическим пафосом и пользовалась поддержкой местного венгерского населения. Однако венгерская армия не смогла эффективно противостоять русским войсками и продержалась лишь 2 месяца.

Русская армия в Венгрии могла оказаться в положении Наполеона, поэтому фельдмаршал Паскевич особое значение придавал не «баталиям», а «маневрам», внимательно следя за сохранностью коммуникаций, лояльностью местного населения и имиджем русской армии. Большую роль в русской армии играли «летучие отряды» (прототип сил быстрого реагирования). Для этого русская армия практически не ввязывалась в крупные сражения, давая возможность местным австрийским войскам громить восставших. В итоге с наименьшим кровопролитием с обеих сторон русской армии удалось добиться капитуляции повстанцев. Вместе с тем обнаружилось техническое отставание русской армии в артиллерии и плохая разведка, что впоследствии предопределило катастрофу Крымской войны.

Хорошо зарекомендовала себя в Венгерской войны практика дезинформации противника (в основном этим занимались венгры), применение штуцеров и быстрое наращивание вооруженной группировки в одной точке фронта благодаря железным дорогам (так была спасена Вена).

Литература

• Алабин П. В. Венгерская война 1849 г. — Ч. I. — М., 1888. — 206 с.
• Водовозов В. В. Революция 1848 года // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• Дараган М. И. Записки о войне в Трансильвании в 1849 году. — СПб., 1859.
• Керсновский А. А. [militera.lib.ru/h/kersnovsky1/index.html История Русской армии.] — М.: Эксмо, 2006.
• Лихутин М. Д. Записки о походе в Венгрию в 1849 году. М., типография А. И. Мамонтова и Ко. 1875.
• Непокойчицкий А. А. Описание войны в Трансильвании 1849 г. — СПб.: Военная типография, 1858. — 310 с. — (2-е издание: СПб., 1866).
• Ореус О. И. Описание Венгерской войны 1849 года. — СПб.: Тип. А. Траншеля, 1880. — 2-е изд. — 664 с.
• Пернавский Г. Ю. Усмирение Венгрии. 1848—1849 гг. — М.: Вече, 2011. — 384 с. — Серия «Огнём и мечом». — ISBN 978-5-9533-5398-4
• Прибавление к Военному энциклопедическому лексикону. Под редакцией Л. А. Зедделера. — СПб., 1852.
• Участие русских войск в усмирении восстания венгров в 1849 г. // «Обзор войн России от Петра Великого до наших дней», часть III, кн. I.
• Энциклопедия военных и морских наук. — Под редакцией Г. А. Леера. — Т. II.

Отрывок, характеризующий Подавление Венгерского восстания (1848—1849)

«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.