Податные сословия

Податны́е сосло́вия (также податные состояния) — в России XV — первой половины XIX веков группы населения (крестьяне и мещане), платившие подушную подать, подвергавшиеся телесным наказаниям, выполнявшие рекрутскую и другие натуральные повинности.

Сословия, не подлежавшие подушной подати, назывались неподатными.

Податные сословия были ограничены в свободе передвижения. Юридическая неравноправность податного сословия в основном была ликвидирована во второй половине XIX века.

История

В допетровские времена группы населения платящие подать, назывались «тяглыми» (например, тяглые крестьяне) или «чёрными» (например, жители чёрных слобод или крестьяне на чёрных землях). Для освобождённых от государственной подати использовался эпитет «белые» (например, белые слободы).

Всё население было разделено на податное и неподатное при Петре I. Термин «чёрные» остался в употреблении для обозначения всех податных сословий.

После отмены подушной подати термин не был исключён из Свода законов Российской империи, так как с разделением всех подданных империи на лиц податного и неподатного состояния были связаны другие различия в правах. Так, лица неподатного состояния пользовались свободой передвижения и получая бессрочные паспорта для проживания на всей территории империи; а лица податного состояния (крестьяне, мещане, посадские, ремесленники (сословие) и цеховые) могли получать лишь срочные паспорта. Лица податного состояния подлежали дисциплинарной власти сословных обществ, которые могли порочных своих членов предоставлять в распоряжение правительства, что приводило к ссылке в Сибирь. Проживая в селениях, лица податного состояния подлежали административной власти земских начальников. Лица податного состояния могли быть подвергнуты телесному наказанию, в то время как для для лиц, не подлежащих телесным наказаниям по правам состояния, арестантские отделения заменялись ссылкой. Только на лиц податного состояния распространялась личная повинность принудительных работ в интересах общества в некоторых чрезвычайных случаях (при лесных пожарах, в случае аварии или снежного заноса на железной дороге) и другие натуральные повинности.

Податные сословия

К податным сословиям принадлежала вся масса сельских обывателей, под разными наименованиями, а также, до 1863 года, мещане, цеховые и рабочие в городах. Они подлежали внесению в ревизию. При производстве ревизии в ревизские сказки вносились все лица податного состояния мужского пола. Этим фактом внесения в ревизию они уже были «положены в оклад», как выражался устав о податях. «Положение в оклад» могло происходить и в промежуток между двумя ревизиями и совершалось или по собственному желанию, или по закону. По собственному желанию причислялись к податному состоянию лица, которым предоставлялось право поступать на службу или избрать род жизни (дети чиновников, духовенства и тому подобное). По закону причислялись:

• пропущенные по ревизии и возвратившиеся из бегов;
• лица, которым была предоставлена льгота, по истечении этой льготы;
• лица, возвращавшиеся в податное состояние (например, монахи, оставившие свой сан).

По статье 417 устава о податях незаконнорожденные, несмотря на звание матери, а также подкидыши и не помнящие родства до совершеннолетия, причислялись, для одного лишь счета, к податному состоянию без согласия обществ. Остальные лица могли быть причислены только с согласия обществ, потому что последние были связаны круговой порукой в уплате подушной подати.

Неподатные сословия

Свободны от податей были:

• потомственные и личные дворяне. Освобождение их мотивировалось их обязательной службой, но при отмене её в 1762 году свобода от податей была сохранена и подтверждена жалованной грамотой дворянству в 1785 году;
• духовенство, причём освобождение распространялось только на лиц, занимавших штатные места, и на их детей; остальные должны были поступить на службу или записаться в подушный оклад. Производились так называемые «разборы духовенства» с целью выделить из духовного звания лиц, подлежавших подушной подати; последний из таких разборов был при Николае I. Освобождено было не только православное духовенство, но и духовенство других христианских исповеданий, а также исламской и ламаистской веры;
• мурзы и князья татарского происхождения;
• лица, состоявшие на государственной службе, в том числе казаки и состоявшие на казачьей службе (башкиры, калмыки, буряты и тому подобное)
• придворные служители;
• медики;
• маклеры;
• лица, получившие учёные степени;
• обельные вотчинники в Олонецкой губернии;
• коробовские белопашцы в Костромской губернии;
• купцы;
• почётные граждане.

По десятой ревизии, всего освобождено от платежа подати было 3 072 328 человека, или около 10,5 % от общего числа жителей Европейской России.

См. также

• Подушный оклад
• Чёрные земли

Литература

• Подушная подать в России // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Податные состояния // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Податные сословия

На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.