Подводные лодки типа «Тэнг»
Тип Тэнг представлял собой результат интеграции технологии трофейных немецких U-boat в дизайн подводных лодок ВМС США. По сути, они являлись произведением искусства в области неатомного субмариностроения времен окончания Второй мировой войны и послевоенных лет, но были при этом достаточно дорогостоящими, что и послужило толчком к реализации программы GUPPY. Именно их дизайн и послужил основой конструкции первых атомных подводных лодок в начале 1950-х. Данный тип можно назвать переходным между современными подводными лодками и субмаринами военных лет.
После вывода из состава флота США, четыре из шести субмарин были проданы Италии и Турции, где и окончили свою карьеру в конце 1980-х и начале 2000-х
Содержание
Предыстория
Проанализировав действия подводных флотов во время Второй мировой войны и приняв во внимание действия собственного подводного флота на Тихоокеанском и Атлантическом театрах военных действий Bureau of Ships (Корабельное бюро) ВМС США пришло к выводам, что дальнейшие военные действия между подводными лодками будут иметь совершенно иной характер. Продолжающееся развитие технических возможностей подводного флота одновременно с ослаблением возможностей надводного флота эффективной противолодочной борьбы позволило HMS Venturer (P68) открыть новую эру в подводных битвах — время войны полностью погруженных подводных лодок[notes 1].
Американские аналитики скептически относились к возможностям атаки субмаринами воздушных целей и быстродвижущихся судов. Однако после окончания Второй мировой войны отношения между недавними союзниками стали быстро портиться, а напряженность в отношениях быстро нарастать. На фоне интенсивного развития флота СССР, подкреплённого прогнозами США о том, что СССР будет развиваться в сторону увеличения размеров ПЛ до беспрецедентных, остро встал вопрос о возможности западных стран обеспечить безопасность трансатлантических линий в случае нового конфликта.
По результатам Потсдамской конференции страны-союзники поделили оставшийся парк немецких подводных лодок типа XXI — так называемых «электролодок»: СССР получила четыре экземпляра, США получили две, и по-одной получили Великобритания и Франция. Этот тип лодок представлял собой эссенцию технологических решений, накопленных за годы Второй мировой войны и являлся прорывом в технологии строительства подводного флота[2]. Одной из наиболее потрясающих особенностей типа XXI было превышение подводной скорости относительно надводной и значительно увеличенное, относительно остальных судов, время пребывания в погруженном состоянии. Именно эти качества делали субмарины именно подводными лодками, а не надводными кораблями с возможностью краткого погружения[3]. Принимая во внимание шедшие в годы Второй мировой войны параллельно в Германии и СССР исследования двигательных систем замкнутого цикла на основе турбин Вальтера, ВМС США пришли к выводу, что очень скоро СССР может достичь таких успехов в субмариностроении, какие не снились даже Кригсмарине. ВМС США предположили также что СССР запустил массовое производство субмарин, эквивалентных типу XXI, после того как один из советских адмиралов обмолвился о планах постройки 1200 новых судов[notes 2]. В 1950 году в документе, посвященном изучению безопасности международных перевозок в будущих войнах (Отчет Хартвелла) было сказано, что СССР будут строить порядка сотни субмарин в год. Это являлось поворотным событием, благодаря которому вспомнили про исследование американских военно-морских аналитиков 1948 года, говорившем о том, что для построения лишь относительно эффективного барьера шириной в 100 миль требуется от 25 до 70 надводных судов. В противовес этому, для создания более эффективного противолодочного барьера, требуется лишь 5 субмарин, способных тихо и незаметно прислушиваться к шумам и, при обнаружении противника, вести боевые действия в трёх измерениях.
Хотя на момент окончания войны американский подводный флот и показал своё неоспоримое боевое превосходство над всеми остальными, включая немецкий тип XXI, фактически было ясно, что требуется совершить какой-то качественный прорыв и отойти от устаревшей технологии. Конструкция всех наличествовавших на тот момент субмарин являлась наследием военных лет и, фактически, представляла собой конструкцию, разработанную ещё во времена Первой мировой войны[5]. ВМС США были крайне заинтересованы в новых возможностях, предоставлявшихся воздухонезависимыми двигательными установками закрытого цикла, позволявшими проводить операции в водах Северной Атлантики с подводной скоростью, превышающей на несколько узлов скорость надводную. В начале 1945 года на конференции офицеров-подводников в Вашингтоне были сформулированы первоначальные требования к необходимому типу двигателя для подводных судов: требовался двигатель мощностью 7500 л. с., способный перемещать субмарину водоизмещением 1200 т в подводном положении со скоростью 20 узлов в течение 12 часов. Исследования, проведённые Корабельным Бюро, показали что по финансовым соображениям предпочтение будет отдано двигателям закрытого цикла, работающими на сжиженном кислороде, а не на пероксиде водорода. Показав заинтересованность в двигателях подобного рода, Флот так же существенно повлиял на уже проходящие споры относительно использования ядерной энергии для субмарин. После войны над двигателями закрытого цикла работало несколько агентств[6]. На этой стадии было разработано и проанализировано множество концепций новых подводных лодок как с двигателями закрытого цикла, так и с обычными двигателями, но работающими по принципу типа XXI — мощные дизеля, питающие электромоторы через схему с ёмкими батареями. После того, как новый американский двигатель закрытого типа был подготовлен к наземному тестированию, было принято решение разработать новую подводную лодку, имеющую размеры, сопоставимые с типом XXI, и основанную на новейшей двигательной системе. Заказ на первые две субмарины типа Тэнг были оформлены в августе 1947 года. Portsmouth NSY должны были разработать конструкцию, а затем создать прототип нового типа[6]. В конце того же года чертежи были готовы и верфь приступила к постройке первого судна[7].
Конструкция
В основу конструкции этих лодок было положено детальное исследование трофейных немецких подводных лодок типа XXI. И именно на этих субмаринах впервые был применён принцип приоритета подводной скорости перед надводной. Лодки были короче, обладали более обтекаемыми обводами и более ёмкими батареями чем существовавшие на тот момент военные субмарины[8]. Проект SCB-2[9] обладал закруглённым носом и небольшой тонкой рубкой без выступающих частей со скрытыми и выдвигающимися по мере необходимости инструментами и перископом. Во время работы над проектом всерьёз так же рассматривалась возможность полного отказа от рубки[5].
В отличие от предыдущих типов, на типе Тэнг отказались от установки палубного орудия. Проведённые в 1946 году испытания моделей в бассейне показало, что оптимальным соотношением длины субмарины к её диаметру будет 5:1[10]. На практике выдержать такое соотношение было невозможно из-за необходимости вписать в корпус лодки набор оборудования и приборов для обеспечения её адекватной работоспособности. Разработчики, однако, постарались максимально приблизить пропорции судна к этому соотношению. Эта причина привела к тому, что первые послевоенные океанские подводные лодки были значительно меньше своих предшественников военных времён.
Одним из основных нововведений в конструкции Тэнг, позволившим значительно сократить длину лодки, являлось использование двигателя General Motors 16-338 — лёгкого, компактного и скоростного, построенного по схеме с послойно-горизонтальным расположением цилиндров, мощностью 850 л. с.[5], вместо установки четырёх стандартных и громоздких дизелей мощностью 4600 л. с. Этот двигатель радикально отличался от классических моторов, использовавшихся на всех предыдущих субмаринах, строившихся с горизонтально расположенным коленвалом и двумя рядами по восемь цилиндров, и представлял собой X-образный дизель. В нем был применён вертикальный коленвал, с подвешенным на его нижнюю часть генератором[11], а цилиндры располагались вокруг него[10] послойно «блоками» по 4. Четыре таких 4,1-метровых 8-тонных двигателя могли быть установлены в один-единственный отсек, давая суммарную мощность 3400 л. с. В целях шумопонижения каждая установка мотор-генератор устанавливалась на собственном резиновом фундаменте. Данные двигатели использовались как для движения субмарины по поверхности воды, так и, при использовании шноркеля для зарядки батарей и движения на перископной глубине. В подводном положении Тэнги двигались на двух электромоторах, развивавших мощность 4610 л. с., забирая заряд из четырёх наборов по 126 батарей, как и остальные лодки, модернизированные по поздним вариантам программы GUPPY. В нижней части прочного корпуса на массивных основаниях были установлены два вала, выходящих за его пределы, на которые, в свою очередь, установлены два медленно вращающихся винта, за которыми расположены рули. Такая конфигурация двигателей позволяла развить подводную скорость в 18,3 узла, и надводную в 15,5. Лодки были способны передвигаться в подводном положении без применения шноркеля 43 часа на ходу 3 узла[12], давая тем самым дальность подводного хода 129 морских миль (239 км) на той же скорости. Система управления максимально автоматизирована, дабы обеспечить тишину для эффективного использования сонаров[5].
Лодки типа Тэнг не смогли избежать технических проблем. Одной из них являлась проблема с гидравлической системой загрузки и выгрузки торпед в аппараты. Изменения, внесённые в конструкцию субмарины утяжелили торпедный отсек на 24 тонны, что незамедлительно сказалось на продольной устойчивости судна[5]. Для преодоления этого эффекта пришлось увеличить длину корпуса на 6 фут (1,8 м), получив в результате полную длину субмарины 268 фут (82 м), вылившуюся в увеличение общего водоизмещения с 1575 до 1616 т. Вскоре после входа в строй прототипа, обнаружилась ещё одна огромная проблема — на сей раз с двигателями. Необычный плоский дизайн этих моторов и их компактная конструкция, в противовес обычным двигателям, делали их очень привлекательными в применении в таких коротких судах как Тэнг. Однако их отказы благодаря большой скорости их вращения (1400—1500 об/мин)[10] приводили к тому, что судно возвращалось в порт на буксире. Подвешенные под двигателями генераторы были подвержены постоянным затоплениям маслом, вытекающим из двигателей. Второй проблемой с двигателями являлась их громкость, зачастую переваливавшая за 140 децибел, и серьёзная вибрация, распространявшаяся от них[5]. В результате этого в 1956 году было принято решение заменить их на десятицилиндровые дизеля Fairbanks-Morse 38D8-1/8[10], со встречным движением поршней. Для обеспечения необходимого пространства всем субмаринам в моторный отсек была добавлена врезка длиной 9 фут (2,7 м), но даже при этом поместилось лишь три двигателя. Соответственно, первые четыре Тэнга были модернизированы в 1957 и 1958 годах, а Gudgeon и Harder, находившиеся в постройке, были удлиннены и снабжены новыми двигателями ещё на стапелях[5][10].
В результате всех модификаций, конечная длина субмарин типа Тэнг составила 82,06 м, ширина 8,28 м, а глубина осадки 5,5 м. Общее надводное водоизмещение выросло до 1 821 т, а подводное до 2 260 т[13].
В дополнение ко всему, Тэнги строились из стали HY42 с пределом упругости 19т (Новая марка стали HY75 появилась лишь в середине 1950-х.)[14], что позволило увеличить глубину погружения до отметки 700 фут (210 м), что на 75 % превышало показатели их предшественников — типы «Балао» и «Тенч». Принимая во внимание стандартную границу безопасности ВМС США того времени 1,5, предполагаемая глубина разрушения прочного корпуса составляет 1100 фут (340 м)[5].
Акустическое оборудование лодки состояло из активной сонарной системы AN/BQS-4 и пассивной системы AN/BQR-2 c 48 гидрофонами[15], расположенными в куполе под передней частью киля[5], что полностью повторяло аналогичную сонарную систему GHG, применявшуюся на немецких лодках типа XXI[7]. Впрочем, изначально в передней части лодок был установлен активный сонар AN/QHB-1 закрытый куполами со стороны палубы и киля, и лишь затем раздельные активные сонары были заменены вышеупомянутыми трансмиттером AN/BQS-4 и антенной AN/BQR-2. В 1967 году, Tang, Wahoo, Gudgeon, и Harder получили дополнительные секции длиной 15 фут (4,6 м) или 18 фут (5,5 м) для установки пассивных сонаров PUFFS[16], работавших на дистанции до 9 морских миль (16,7 км)[15].
Управление пуском торпед осуществляет система управления огнём Mk. 101[12], расположенная по по правому борту рядом со станцией сонарного контроля вместе с остальным электронным оборудованием как то радар AN/BPS-12 и устройств оповещения обнаружения радаром AN/CRL-1, AN/CRL-3, AN/CRL-10 и AN/BRD-6. Устройство перископов на представителях этого типа отличалось от лодки к лодке. Некоторые были оборудованы двумя перископами по одному на каждой стороне, на других же, как например на Trout, они были спарены в тандем[17].
Вооружение
Некоторые исследователи говорят о том, что субмарины могли нести до 26 торпед[13] — 22 из них носовые и 4 кормовые оборонительные[18]. Из 22 носовых торпед 6 хранились непосредственно в аппаратах, а оставшиеся 16 — на стеллажах. Из 4 кормовых 2 так же находились в аппаратах и 2 в запасе. В носовой части лодки были установлены торпедные аппараты Mark 43, а в кормовой меньшие Mark 44. USS Trout (SS-566) и USS Harder (SS-568) были позднее снабжены Mark 45 и Mark 46. Mk. 43 и Mk. 45 являлись аппаратами с гидравлическим запуском длиной 249,8 ″ (6345 мм), а Mk. 44 и Mk. 46 предназначались для торпед со свободным выходом и имели длину 139,8 ″ (3551 мм)[19]. Первоначально в виде оборонительной торпеды для кормовых ТА применялась Mark 27 Mod 4 (первый вариант Mark 27 был представлен в 1944 году как оружие для кораблей противолодочного эскорта). Именно её четвёртая модификация впервые для ВМС США стала способна атаковать погруженную субмарину противника[7]. Позднее торпеды Mark 27 Mod 4 были заменены новыми Mark 37[12]. Некоторые источники говорят, что список оборудования USS Trigger (SS-564), USS Trout (SS-566) и USS Harder (SS-568) из 4 подразделения субмарин (SUBRON 4), базировавшиеся в Naval Submarine Base New London включал ПЗРК FIM-43 Redeye[20]. Остальные источники, впрочем, этого не подтверждают.
Представители
В октябре 1946 года, были заказаны первые две субмарины. USS Tang (SS-563), давший имя всему типу, был построен на Portsmouth NSY, а USS Trigger (SS-564) на верфи Electric Boat в Гротон, штат Коннектикут. В 1947 году, с Portsmouth NSY был заключен контракт на USS Wahoo (SS-565) а с Electric Boat на USS Trout (SS-566). А затем, в 1948 году, к ним добавилась аналогичная пара контрактов на USS Gudgeon (SS-567) и USS Harder (SS-568).
Источником имён для лодок послужил список из шести субмарин ВМС США, погибших во время Второй мировой войны в сражениях с японскими надводными кораблями, унеся с собой жизни большей части команды: USS Trout (SS-202), USS Gudgeon (SS-211) типа «Тамбор»; USS Trigger (SS-237), USS Wahoo (SS-238), USS Harder (SS-257) типа «Гато»; USS Tang (SS-306) типа «Балао». Имена этих лодок, в свою очередь, были позаимствованы у рыб: Форель, Пескарь, Спинорог, Ваху, Кефаль и Рыба-хирург соответственно.
Все, субмарины пребывавшие в хорошем техническом состоянии и не списанные по окончании войны, прошли переоборудование по программе GUPPY, улучшившее их возможности в передвижении под водой, и продолжали свою службу в 1950-х. Проводившаяся параллельно программа исследований привела к созданию лодки USS Albacore (AGSS-569) с принципиально новым корпусом. В дополнение к этому эксперименты по созданию ядерных источников питания проходившие с 1939 года, привели к тому, что в 1956 году руководитель военно-морскими операциями адмирал Арли Бёрк принял решение прекратить строительство неатомных субмарин, что, в свою очередь, положило конец финансированию правительством США программ исследования воздухонезависимых двигателей. Впрочем, частные исследования это не прекратило, и в дальнейшем их результаты были использованы, например, в программе Аполлон в виде топливных элементов.
История службы
Все субмарины типа Тэнг начали свою службу в ВМС США с октября 1951 года по ноябрь 1952 года.
Операции USS Tang (SS-563) проходили в основном тихоокеанских водах, и заключались в патрульных операциях, а также совместных учениях с Морскими силами самообороны Японии, ВМС Тайваня, ВМС альянса СЕАТО и ВМС США. В 1978 году лодка сменила порт базирования и перешла в Гротон на восточном побережье, где и продолжила службу в роли учебной для иранского персонала и Атлантического флота[22].
USS Trigger (SS-564) выполняла свои задачи, базируясь в Нью-Лондоне и Черлстоне. Совместно с атомной лодкой USS Nautilus (SSN-571) выполняла арктические походы. Принимала участие в морских манёврах НАТО «Операция Ответный удар» (англ. Operation «Strikeback») и их специализированной части «Операция Игра с рыбками» (англ. Operation «Fishplay»). В 1960-х ходила по Средиземному морю в составе Шестого флота, в начале 1970-х участвовала в испытаниях торпед Mark 48. Позднее была переведена в Тихоокеанский флот, где участвовала в совместных учениях с ВМС Австралии, ВМС Новой Зеландии и ВМС Канады. Выполняла специальные операции. С апреля 1973 года находилась в Сан-Диего, служа в роли учебной лодки для итальянского персонала. После передачи в Италию 10 июля 1973 года получила имя Livio Piomarta (S-515) с которым и прослужила вплоть до 28 февраля 1986 года[23].
USS Wahoo (SS-565) в основном проходила службу в тихоокеанских водах, входя в состав Седьмого флота. В середине 1960-х после инцидента в Тонкинском заливе была привлечена к операциям в непосредственной близости от Вьетнама, возвращаясь на базу несколько раз. Несколько раз принимала участие в противолодочных учениях как в виде лодки-охотника, так и в роли лодки-цели. С 1976 года начала службу в роли учебной лодки для офицеров и капитанов. Начиная с 15 ноября 1977 года на ней проходил обучение иранский экипаж для её систершипа USS Trout (SS-566). Субмарина должна была передана Ирану, однако 31 марта 1979 года эти планы были отменены благодаря случившейся Исламской революции. Как следствие, 27 июня 1980 года она была снята со службы и потоплена как судно-цель[24].
USS Trout (SS-566) принимала участие в противолодочных учениях и полярных операциях совместно со своим систершипом USS Harder (SS-568). Принимала участие в организованных Bureau of Ships (Корабельным бюро) тестах на сопротивление ударной волне от близкого взрыва. Несколько раз присоединялась к военным силам в средиземье и на Тихом океане. 19 декабря 1978 года была выведена из состава флота и окончила свою службу и была передана Ирану[25].
С базы в Пёрл-Харбор 8 июля 1957 года начала свой кругосветный поход USS Gudgeon (SS-567), став первой американской субмариной, обогнувшей планету. Лодка пробыла в море 8 месяцев, за которые было пройдено 25 000 морских миль (46 300 км)[26], и вернулась 21 февраля 1958 года. После этого, вплоть до 1983 года она занималась своими прямыми обязанностями — противолодочные патрули, специальные операции и обучение экипажей.
Буквально сразу после принятия на службу USS Harder (SS-568) совершила свой первый 1 000-мильный подводный переход из Нью-Лондона в Нассау (Багамские Острова). В основном использовался как учебная лодка для противолодочной борьбы и принимал участие в учениях с ВМС Германии в Европе. Принимал участие в испытаниях ракеты RUR-5 ASROC и других систем[27].
Wahoo и Trout предполагались для продажи в Иран, однако Исламская революция перечеркнула эти планы. Обе лодки были подготовлены для передачи в 1978 и 1980 годах. Tang и Gudgeon были переданы в долгосрочную аренду Турции, где обе субмарины и служили как Piri Reis и Hızır Reis соответственно, вплоть до 2004 года. Piri Reis была отреставрирована и ныне является кораблём-музеем. Trigger и Harder в 1973—1974 годах были проданы Италии где и прослужили под именами Livio Piomarta и Romeo Romei вплоть до 1986 и 1988 годов соответственно[8].
Музейные суда
Две субмарины этого типа — USS Tang (SS-563) и USS Gudgeon (SS-567), сохранены в виде музейных лодок в Турции.
Напишите отзыв о статье "Подводные лодки типа «Тэнг»"
Примечания
- ↑ 9 февраля 1945 года британская субмарина HMS Venturer (P68) потопила 4 торпедами немецкую U-boat U-864. В принципе, случаев подтверждённого потопления субмариной союзников подводной лодки противника за годы войны накопилось не так уж и мало: на счету американских подводников 23 японских судна, а британцы потопили 15 немецких, 18 итальянских и 2 японских лодки. Уникальным его делало другое: во время атаки «Venturer» на U-864, обе субмарины находились под водой[1], в то время как остальные атаки совершались в надводном положении, так как считалось, что подводным лодкам полагается атаковать только надводные суда.
- ↑ Данные Управления военно-морской разведки того периода не подтверждают эту цифру. Это было именно ИХ мнение, что СССР может достичь уровня производства субмарин, каковое наличествовало в Германии (25 единиц в месяц) за пять лет, и превзойти эту цифру в течение десяти. С таким уровнем производства СССР может начать военные действия с объемом флота, превышающем в 5-10 раз объем флота, наличествовавшего на момент начала войны у Гитлера (от 280 до 570 судов), превзойдя эффективность действий Кригсмарине в 2-3 раза. В худшем сценарии СССР сможет нарастить объем флота до 2000 единиц[1][4].
- ↑ 1 2 Polmar, 2004, p. 14.
- ↑ Polmar, 2004, p. 8.
- ↑ Witkowski, 2009, pp. 139—174.
- ↑ Polmar, 1991, p. 142.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Polmar, 2004, pp. 11—21.
- ↑ 1 2 Polmar, 2004, pp. 35—39.
- ↑ 1 2 3 Wildenberg, 2010, pp. 151—154.
- ↑ 1 2 Fontenoy, 2007, pp. 379—380.
- ↑ [www.alternatewars.com/BBOW/Designations/SCB_Designations.htm SCB Designations] (англ.). Big Book of Warfare.
- ↑ 1 2 3 4 5 Friedman, 1994, pp. 27—35.
- ↑ Polmar, 2004, pp. 17.
- ↑ 1 2 3 Friedman, 1994, pp. 242—243.
- ↑ 1 2 Polmar, 2004, p. 31.
- ↑ Polmar, 2004, p. 61.
- ↑ 1 2 [usstiru.org/history/eng/summary.html USS Tiru SS-416, Engineering Summary] (англ.).
- ↑ Friedman, 1994, p. 246.
- ↑ Friedman, 1994, p. 17.
- ↑ Friedman, 1994, p. 28.
- ↑ Friedman, 1994, p. 242.
- ↑ Friedman, 1994, p. 243.
- ↑ Friedman, 1994, p. 234.
- ↑ [hazegray.org/danfs/submar/ss563.htm Tang] (англ.). Dictionary of American Fighting Ships. hazegray.org.
- ↑ [hazegray.org/danfs/submar/ss564.htm Trigger] (англ.). Dictionary of American Fighting Ships. hazegray.org.
- ↑ [hazegray.org/danfs/submar/ss565.htm Wahoo] (англ.). Dictionary of American Fighting Ships. hazegray.org.
- ↑ [hazegray.org/danfs/submar/ss566.htm Wahoo] (англ.). Dictionary of American Fighting Ships. hazegray.org.
- ↑ [hazegray.org/danfs/submar/ss567.htm Gudgeon] (англ.). Dictionary of American Fighting Ships. hazegray.org.
- ↑ [hazegray.org/danfs/submar/ss568.htm Harder] (англ.). Dictionary of American Fighting Ships. hazegray.org.
Литература
- Norman Polmar, K. J. Moore. Cold War Submarines, The Design and Construction of U.S. and Soviet Submarines. — Washington, D.C.: Potomac Books, Inc, 2004. — 407 с. — ISBN 1-57488-530-8.
- Norman Polmar, K. J. Moore. Submarines of the Russian and Soviet Navies, 1718-1990. — Annapolis, Md.: Naval Institute Press, 1991. — 370 с. — ISBN 0-87021-570-1.
- Norman Polmar. The American submarine. — Annapolis, Md.: Nautical Aviation Pub. Co. of America, 1981. — 172 с. — ISBN 0-933852-14-2.
- Paul E. Fontenoy. Submarines: An Illustrated History of Their Impact. — Santa Barbara, Calif.: ABC-CLIO, 2007. — 447 с. — (Weapons and Warfare). — ISBN 1-8510-9563-2.
- Norman Friedman, James L. Christley. U.S. Submarines Since 1945: An Illustrated Design History. — Annapolis, Md.: Naval Institute Press, 1994. — 280 с. — ISBN 1-55750-260-9.
- Thomas Wildenberg, Norman Polmar. Ship Killer: A History Of The American Torpedo. — Annapolis, Md.: Naval Institute Press, 2010. — С. 102-114. — ISBN 978-1-59114-688-9.
- Igor Witkowski. U-Booty. Historia niemieckich okrętów podwodnych. — Warszawa: WIS-2, 2009. — 199 с. — ISBN 978-83-88259-45-6.
- [www.ss563.org/t-class.html Harder, Darter (??), Trigger, Trout... ...always in, never out?] (англ.). DFAS.
- [www.globalsecurity.org/military/systems/ship/ss-563-unit.htm Tang, ship list] (англ.). Global Security.
Дополнительно
- [www.denizmuzeleri.tsk.tr/imgm/sanalmuze/tcgpirireis/index.html TCG Piri Reis (S-343): Wirtualny tour 3D po okręcie muzeum] (тур.).
| ||||||
Отрывок, характеризующий Подводные лодки типа «Тэнг»
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.
После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..
Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.
Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.
Когда еще государь был в Вильне, армия была разделена натрое: 1 я армия находилась под начальством Барклая де Толли, 2 я под начальством Багратиона, 3 я под начальством Тормасова. Государь находился при первой армии, но не в качестве главнокомандующего. В приказе не было сказано, что государь будет командовать, сказано только, что государь будет при армии. Кроме того, при государе лично не было штаба главнокомандующего, а был штаб императорской главной квартиры. При нем был начальник императорского штаба генерал квартирмейстер князь Волконский, генералы, флигель адъютанты, дипломатические чиновники и большое количество иностранцев, но не было штаба армии. Кроме того, без должности при государе находились: Аракчеев – бывший военный министр, граф Бенигсен – по чину старший из генералов, великий князь цесаревич Константин Павлович, граф Румянцев – канцлер, Штейн – бывший прусский министр, Армфельд – шведский генерал, Пфуль – главный составитель плана кампании, генерал адъютант Паулучи – сардинский выходец, Вольцоген и многие другие. Хотя эти лица и находились без военных должностей при армии, но по своему положению имели влияние, и часто корпусный начальник и даже главнокомандующий не знал, в качестве чего спрашивает или советует то или другое Бенигсен, или великий князь, или Аракчеев, или князь Волконский, и не знал, от его ли лица или от государя истекает такое то приказание в форме совета и нужно или не нужно исполнять его. Но это была внешняя обстановка, существенный же смысл присутствия государя и всех этих лиц, с придворной точки (а в присутствии государя все делаются придворными), всем был ясен. Он был следующий: государь не принимал на себя звания главнокомандующего, но распоряжался всеми армиями; люди, окружавшие его, были его помощники. Аракчеев был верный исполнитель блюститель порядка и телохранитель государя; Бенигсен был помещик Виленской губернии, который как будто делал les honneurs [был занят делом приема государя] края, а в сущности был хороший генерал, полезный для совета и для того, чтобы иметь его всегда наготове на смену Барклая. Великий князь был тут потому, что это было ему угодно. Бывший министр Штейн был тут потому, что он был полезен для совета, и потому, что император Александр высоко ценил его личные качества. Армфельд был злой ненавистник Наполеона и генерал, уверенный в себе, что имело всегда влияние на Александра. Паулучи был тут потому, что он был смел и решителен в речах, Генерал адъютанты были тут потому, что они везде были, где государь, и, наконец, – главное – Пфуль был тут потому, что он, составив план войны против Наполеона и заставив Александра поверить в целесообразность этого плана, руководил всем делом войны. При Пфуле был Вольцоген, передававший мысли Пфуля в более доступной форме, чем сам Пфуль, резкий, самоуверенный до презрения ко всему, кабинетный теоретик.
Кроме этих поименованных лиц, русских и иностранных (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственной людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
В числе всех мыслей и голосов в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире князь Андрей видел следующие, более резкие, подразделения направлений и партий.
Первая партия была: Пфуль и его последователи, теоретики войны, верящие в то, что есть наука войны и что в этой науке есть свои неизменные законы, законы облического движения, обхода и т. п. Пфуль и последователи его требовали отступления в глубь страны, отступления по точным законам, предписанным мнимой теорией войны, и во всяком отступлении от этой теории видели только варварство, необразованность или злонамеренность. К этой партии принадлежали немецкие принцы, Вольцоген, Винцингероде и другие, преимущественно немцы.
Вторая партия была противуположная первой. Как и всегда бывает, при одной крайности были представители другой крайности. Люди этой партии были те, которые еще с Вильны требовали наступления в Польшу и свободы от всяких вперед составленных планов. Кроме того, что представители этой партии были представители смелых действий, они вместе с тем и были представителями национальности, вследствие чего становились еще одностороннее в споре. Эти были русские: Багратион, начинавший возвышаться Ермолов и другие. В это время была распространена известная шутка Ермолова, будто бы просившего государя об одной милости – производства его в немцы. Люди этой партии говорили, вспоминая Суворова, что надо не думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску.
К третьей партии, к которой более всего имел доверия государь, принадлежали придворные делатели сделок между обоими направлениями. Люди этой партии, большей частью не военные и к которой принадлежал Аракчеев, думали и говорили, что говорят обыкновенно люди, не имеющие убеждений, но желающие казаться за таковых. Они говорили, что, без сомнения, война, особенно с таким гением, как Бонапарте (его опять называли Бонапарте), требует глубокомысленнейших соображений, глубокого знания науки, и в этом деле Пфуль гениален; но вместе с тем нельзя не признать того, что теоретики часто односторонни, и потому не надо вполне доверять им, надо прислушиваться и к тому, что говорят противники Пфуля, и к тому, что говорят люди практические, опытные в военном деле, и изо всего взять среднее. Люди этой партии настояли на том, чтобы, удержав Дрисский лагерь по плану Пфуля, изменить движения других армий. Хотя этим образом действий не достигалась ни та, ни другая цель, но людям этой партии казалось так лучше.
