Подводные лодки типа VII

<th colspan="3" align="center" style="color: white; height: 20px; background: navy;font-size: 110%;">Силовая установка</th> </tr><tr> <td colspan="3"> Дизель-электрическая

• 2 дизеля, 1 700 — 2 400 кВт
• 2 электромотора, 560 кВт
• 2 гребных вала</td>

<th colspan="3" align="center" style="height: 20px; background: navy;font-size: 90%;"> Категория на Викискладе</th>

ДПЛ типа VII
U-Boot-Klasse VII
U-995 типа VIIC/41 (музей в Лабё)
Основные характеристики
Тип корабля	Средняя ДПЛ
Обозначение проекта	тип VII
Скорость (надводная)	16,7 — 18,7 узла
Скорость (подводная)	7,3 — 8 узла
Рабочая глубина погружения	220—250 м
Предельная глубина погружения	230—260 м
Автономность плавания	45 суток
Экипаж	48 — 52 человека
Стоимость	500 000 рейхсмарок
Размеры
Водоизмещение надводное	626—769 т
Водоизмещение подводное	745—871 т
Длина наибольшая (по КВЛ)	64,5 — 67,1 м
Ширина корпуса наиб.	5,85 — 6,2 м
Средняя осадка (по КВЛ)	4,4 — 4, 74 м
Вооружение
Артиллерия	C35 88 мм/L45, 220 снарядов
Торпедно- минное вооружение	4 носовых и 1 кормовой ТА, 11-14 торпед
ПВО	различное. в основном на базе 2×C30 20 мм Flak

Подводные лодки типа VIIПодводные лодки типа VII

Подводные лодки типа VII — серия подводных лодок, которые использовались германским ВМФ во время Второй мировой войны (1939—1945 гг.). Самый крупносерийный тип подводных лодок в истории. Из заказанных кригсмарине 1050 подводных лодок этого типа в период с 1935 по 1945 год в строй вошли 703 лодки семи модификаций: 10 лодок модификации VII-A, 24 — модификации VII-B, 572 — модификации VII-C, 87 — модификации VII-C/41, 0 — модификации VII-C/42, 6 — модификации VII-D и 4 лодки модификации VII-F.

Конструкция

Конструкция корпуса

Подводные лодки типа VII являлись полуторакорпусными. К основному (прочному) корпусу, имевшему диаметр 4,7 м в районе центрального поста, приваривались бортовые були, палубная надстройка с ограждением рубки, носовая и кормовая оконечности. Толщина прочного корпуса составляла 18,5 мм в его центральной части, 22 мм в месте соединения его с рубкой и 16 мм в оконечностях. Благодаря значительной толщине прочный корпус лодок VII серии мог не только выдерживать забортное давление на глубинах до 250—300 м, но и противостоять снарядам малокалиберной артиллерии своих противников. На послевоенных испытаниях трофейных германских лодок было установлено, что прочный корпус подводных лодок типа VII защищал субмарину и её экипаж от 20- и 23-мм снарядов любых типов и 37-мм осколочно-зажигательно-трассирующих снарядов, и лишь конструкции лёгкого корпуса могли при этом повреждаться.

Простота конструкции лодок VII серии позволяла осуществлять строительство лодок крупными сериями. Прочный корпус «семёрок» сваривался из восьми секций: шести секций в виде согнутых стальных листов, сваренных цилиндрами, и двух секций в оконечностях (носовой и кормовой), свариваемых из трёх листов каждая. Строительство корпуса велось по следующей схеме. Секции прочного корпуса устанавливались на слип заводским краном. Далее секции приваривались друг к другу, после чего к прочному корпусу приваривалась рубка. В секции позади рубки строители оставляли обширное отверстие и через него последовательно загружали внутрь корпуса механизмы и приборы. После установки дизелей, всегда загружавшихся последними, отверстие заваривалось. Съёмные листы при строительстве не использовались.

Корпус подводных лодок серии с помощью лёгких плоских переборок, рассчитанных только на надводную аварию, разделялся на шесть отсеков:

1. Носовой торпедный отсек служил местом размещения четырёх торпедных аппаратов (по 2 аппарата в двух вертикальных рядах), а также шести запасных торпед, четыре из которых размещались под палубным настилом и две вдоль бортов подводной лодки. В отсеке было расположено специальное погрузочное и внутритранспортное устройства. Отсек являлся жилым, внутри отсека вдоль каждого борта были размещены три пары двухъярусных откидных коек. Пока расположенные вдоль бортов лодки торпеды оставались незаряженными в торпедные аппараты откинуть койки верхнего яруса было невозможно, поэтому морякам приходилось спать на чужих местах или прямо верхом на торпедах. У днища отсека (под запасными торпедами) располагались носовые дифферентная и две торпедозаместительные цистерны и привод ручного управления носовыми горизонтальными рулями.
2. Носовой жилой отсек делился тонкой переборкой и дверью на две части. Носовое помещение меньших размеров являлось жилым для четырёх фельдфебелей. В этом же помещении находился маленький гальюн. Во втором помещении, предназначенном для жилья офицеров, располагались четыре двухъярусные койки, далее у переборки центрального поста по левому борту размещалась каюта командира, которая отделялась от прохода шторой. Каюта была очень маленькой, из мебели в ней помещались встроенный в обшивку стены шкафчик, откидной столик и койка командира. Напротив каюты командира были расположены боевые посты акустика и радиста, поэтому «даже лёжа на своей койке командир просто не мог не быть в курсе всего происходящего на лодке». Под палубным настилом отсека находилась носовая группа аккумуляторных батарей (62 элемента), баллоны системы воздуха высокого давления и артиллерийский погреб.
3. Центральный пост служил отсеком-убежищем и отделялся от других отсеков сферическими переборками, которые могли выдержать давление 10 атмосфер со стороны вогнутости. В отсеке были сосредоточены все системы управления кораблём: зенитный и командирский перископы, посты управления клапанами вентиляции и кингстонами, вертикальными и горизонтальными рулями с электрическими приводами дистанционного управления. В отсеке находился боевой пост штурмана и штурманское оборудование. Отсек был оборудован вспомогательными механизмами: двумя насосами и гидравлическим мотором поднимания перископов; вдоль бортов отсека были размещены цистерны питьевой воды и гидравлического масла. Прямо под центральным постом располагалась равнопрочная балластная цистерна объёмом 47,7 м, по обе стороны от неё находились топливные цистерны. Над центральным постом находилась узкая боевая рубка, в которой размещался боевой пост командира во время проведения торпедной атаки. Боевой пост представлял собой откидное кресло, вращавшееся совместно с командирским перископом, рядом располагался счётно-решающий прибор управления торпедной стрельбой и репитер гирокомпаса.
4. Кормовой жилой отсек включал: четыре пары коек для унтер-офицеров, камбуз, второй гальюн, а также вторую электрическую подстанцию. Под палубным настилом отсека находилась вторая группа аккумуляторной батареи (62 бака-элемента), несколько баллонов системы воздуха высокого давления и одна топливная цистерна. Отсек связывал центральный пост с камбузом, дизельным и электромоторным отсеками, и из-за постоянного шума и беготни немецкие подводники называли отсек «Потсдамской площадью».
5. В дизельном отсеке, занимая почти весь его объём, над палубным настилом были расположены два дизеля. Кроме этого, в отсеке размещались баллоны с сжатым воздухом (для запуска дизелей) и баллон с углекислотой для тушения пожаров. В нижней части отсека находились масляные цистерны.
6. В электромоторном (кормовом торпедном) отсеке размещались два электромотора, торпедный аппарат и два компрессора воздуха высокого давления (по левому борту — электрический, по правому борту — дизель-компрессор Юнкерса). Тут же размещались посты энергетики и ручного управления вертикальными и кормовыми горизонтальными рулями, запасная торпеда (под палубным настилом), а ближе к корме — кормовая дифферентная и торпедозаместительная цистерны. В крыше отсека имелся специальный торпедопогрузочный люк. К концу Второй мировой войны в отсеке был установлен метатель имитационных патронов Больда, представлявший собой трубу небольшого диаметра, снабжённую передней и задней крышками.

Надстройка и оконечности лёгкого корпуса субмарины служили местом размещения ряда систем и механизмов: гидрофонов гидроакустической станции, шпилевого устройства и якоря, четырёх водонепроницаемых пеналов для хранения надувных плотов, комплекта маскировочных сетей, водонепроницаемых кранцев первых выстрелов к 88-мм и зенитным орудиям, шахты подачи воздуха к дизелям, выхлопных клапанов и глушителей дизелей, баллонов системы воздуха высокого давления, а также двух водонепроницаемых пеналов для хранения запасных торпед, один из которых находился впереди, а один позади ограждения рубки (в пеналах могли находиться только торпеды G7a). Палуба надстройки обшивалась деревянными досками. Личный состав верхней вахты, зенитные орудия, неподвижные и выдвижные устройства размещались на ограждении рубки с мостиком. Позади боевой рубки (внутри ограждения) был размещён воздухозаборник шахты подачи воздуха к дизелям и кранцы первых выстрелов зенитных орудий.

Силовая установка

Силовая установка подводных лодок типа VII состояла из двух шестицилиндровых четырёхтактных дизелей марки F46 фирмы «Germaniawerft», на некоторых лодках устанавливались аналогичные двигатели марки M6V 40/46 фирмы MAN с механическим наддувом Бюхи (дизеля фирмы «Germaniawerft» считались более надёжными, но менее экономичными) . На подводных лодках модификации A мощность дизелей составляла 1160 л. с., на всех последующих — 1400 л. с. Мощность силовой установки обеспечивала лодкам максимальную скорость хода под дизелями в 16,9 узла, а под дизелями и электромоторами — 17,4 узла.

В феврале 1944 года было начато оснащение подводных лодок типа VII устройствами для работы дизелей под водой (шнорхелями)

Для подводного движения подводных лодок типа использовались два двухъякорных электродвигателя производства фирм «Сименс», «АЕГ» или «Браун-Бовери» мощностью в 375 л. с. Электродвигатели и дизеля соединялись с линией вала при помощи механических муфт. Аккумуляторная батарея состояла из 124 элементов типов 27-MAK 800W, позднее 33-MAL 800W, сведённых в две группы. Каждая группа размещалась в ямах с герметическим настилом с индивидуальной вентиляцией элементов.

Внутренние топливные цистерны вмещали нормальный запас топлива — 62,14 т дизельного топлива. Полный запас топлива, размещавшийся в топливных и топливно-балластных цистернах лодки, составлял 105,3 т, а максимальный топливный запас (с учётом объёма уравнительной цистерны) достигал 113,47 т. Максимальный запас пресной воды — 3,8 т, масла — 6 т, запас кислорода в баллонах системы высокого давления — 50 л.

Автономность всех лодок торпедных модификаций в среднем находилась в пределах 40 суток. На 10-узловом ходу дальность плавания лодок достигала 8500 морских миль, а при работе дизель-электрической передачи возрастала до 9700 морских миль. Дальность подводного плавания зависела от типа аккумуляторов и составляла 130 миль при скорости 2 узла, или 80 миль при скорости 4 узла.

Система погружения и всплытия

Приём главного балласта осуществлялся в пять цистерн, из которых одна (№ 1) размещалась в лёгком корпусе в корме, две цистерны (№ 2 и 4) размещались в бортовых булях, одна цистерна (№ 3) в 3-м отсеке внутри прочного корпуса, последняя цистерна (№ 5) располагалась в носовой оконечности (там же находилась цистерна быстрого погружения). В трёх балластных цистернах (№ 2, 4, 5) могло храниться топливо. Цистерны главного балласта, за исключением средней группы, были бескингстонными, управление клапанами вентиляции осуществлялось из центрального поста. Между цистернами № 2 и 4 находились две топливно-балластные цистерны небольшого размера, уравнительная цистерна, бортовая цистерна плавучести. Арматура системы воздуха высокого давления, собиравшаяся из стальных труб, не была рассчитана на длительную эксплуатацию. Общая ёмкость баллонов воздуха высокого давления, сжатого под давлением 205 кг/см2 — 3,46 м³ (с 1944 года повышена до 5,2 м³). Пополнение запасов ВВД осуществлялось с помощью двух шестилитровых компрессоров (дизельного и электрического). Осушительно-дифферентовочная система лодки состояла из центробежного и поршневого насосов производительностью 30 и 18 т/ч соответственно.

Модификации

Тип VII-A

Подводные лодки типа VII-A разрабатывались в период с 1933 по 1934, и с 1935 по 1937 год на верфях Киля и Бремена было построено 10 подводных лодок этого типа.

Эти лодки были первыми в серии лодок принципиального нового типа, известного как Тип VII. Значительно превосходившим по своим характеристикам лодки типа II, лодкам типа VII предстояло стать «рабочей лошадкой» кригсмарине во Второй мировой войне.

Лодки этого типа имели 5 торпедных аппаратов (4 на носу и 1 на корме), и несли 11 торпед. Кроме того, лодки вооружались эффективным и скорострельным 88-мм орудием с боекомплектом в 220 выстрелов, в состав которого входили бронебойные, фугасные и осветительные снаряды.

Все кроме двух подводных лодок типа VII-A (U-29 и U-30 были затоплены своими экипажами 4 марта 1945 года в заливе Кюмпфермен) потеряны в боях во время Второй мировой войны.

Технические характеристики VII-A

• Длина (м) — 64,51 (общая), 45,50 (прочный корпус)
• Ширина (м) — 5,85 (общая), 4,70 (прочный корпус)
• Высота — 9,50 м.
• Мощность (л/с) — 2310 (на поверхности), 750 (погруженное)
• Скорость (узел) — 17 (на поверхности), 8,0 (погруженное)
• Дальность (миль/узел) — 6200/10 (на поверхности), 94/4 (погруженное)
• Торпеды — 11 шт.
• Торпедные аппараты — 4 носовых, 1 кормовой
• Мины — 22 шт.
• Палубное орудие — 88/45 мм, 160 снарядов
• Экипаж — 42-46 человек
• Максимальная глубина погружения — 220 м.

Тип VII-B

Подводные лодки типа VII-B — в период с 1936 по 1941 года было произведено 24 лодки данного типа.

Реальный недостаток подводных лодок предыдущего типа VIIA состоял в недостаточном объёме топливных цистерн. Этот недостаток был устранён в ПЛ типа VIIB, которые имели дополнительные 33 тонны топлива во внешних резервуарах, что привело к увеличению дальности действия лодок приблизительно на 2500 морских мили при скорости в 10 узлов. Они были значительно мощнее и почти на узел быстрее в надводном положении, чем лодки типа VIIA. Эти лодки (и все последующие проекты) имели два руля вместо одного, имеющегося на VIIA, которые добавляли лодке маневренности.

Лодки типа VII-B имели то же самое вооружение, что и тип VIIA — 4 носовых торпедных аппарата и один кормовой торпедный аппарат. ПЛ U-83 была единственным типом VII-B без кормового торпедного аппарата. Главное отличием в вооружении было то, что на лодку можно было погрузить 3 дополнительных торпеды. В итоге на ПЛ типа VIIB находилось 14 торпед. Последующее развитие этого типа привело к разработке типа VIIC с несколькими усовершенствованиями. Лодки модификации VIIB оказались самыми быстрыми из всех лодок типа VII и в основном они действовали во время наиблагоприятнейшего периода Битвы за Атлантику. К модификации VIIB относятся легендарные и результативные U-47 Прина, U-99 Кречмера, U-100 Шепке и U-48, последовательно ходившая под командованием Шульце, Рёзинга и Блейхродта, которые стали кавалерами Рыцарского железного креста и сделали U-48 самой результативной подлодкой Второй мировой войны.

Технические характеристики VIIB

• Длина (м) — 66,50 (общая), 48,80 (прочный корпус)
• Ширина (м) — 6,20 (общая), 4,70 (прочный корпус)
• Высота — 9,50 м.
• Мощность (л/с) — 3200 (на поверхности), 750 (погруженное)
• Скорость (узел) — 17,9 (на поверхности), 8,0 (погруженное)
• Дальность (миль/узел) — 8700/10 (на поверхности), 90/4 (погруженное)
• Торпеды — 14 шт.
• Торпедные аппараты — 4 носовых, 1 кормовой
• Мины — 26 шт.
• Палубное орудие — 88/45 мм, 160 снарядов
• Экипаж — 44-48 человек
• Максимальная глубина погружения — 220 м.

Тип VII-C

Лодки типа VIIC были «рабочими лошадками» германского подводного флота. Всего в период с 1940 по 1945 было построено 568 ПЛ типа VIIC. Лодки этого типа производились на протяжении всей войны. Первой ПЛ этого типа стала U-69 в 1940 году. Лодки типа VIIC были эффективными боевыми машинами и использовались повсеместно, хотя радиус их действия был меньше чем у ПЛ Типа IX.

Тип VIIC был немного модифицированной версией успешного типа VIIB. Он имел очень похожие двигатели и мощность, но был больше и тяжелее что делало его менее скоростным чем тип VIIB. Много ПЛ этого типа оснащались шноркелем в 1944 и 1945 годах.

Они имели такое же расположение торпедных аппаратов как и у предшественников, за исключением U-72, U-78, U-80, U-554 и U-555, которые имели только 2 носовых ТА, а также U-203, U-331, U-351, U-401, U-431 и U-651, которые не имели кормовых ТА.

Тип VII-C в варианте ПВО

Одной из модификаций типа VII-C стали лодки ПВО (обозначались как U-Flak).

С усилением патрульной авиации союзников в Бискайском заливе возникла потребность в лодках ПВО. Было переоборудовано 4 лодки: U-441, U-256, U-621 и U-951. Незавершена была модернизация U-211, U-263 и U-271. Модернизация заключалась в установке новой ходовой рубки с двумя счетверёнными 20-мм и одной 37-мм зенитными установками. Лодки такого типа должны были действовать только в пределах Бискайского залива.

Все лодки к 1944 году были возвращены в первозданное состояние. Ими было сбито 6 самолётов (3 сбила U-441 и по одному U-256, U-621 и U-951).

Тип VII-C/41

Тип VIIC/41 был немного модифицированной версией успешного типа VIIC и имел то же самое вооружение и двигатели. Различия состояли в некоторой перекомпоновке механизмов энергетической установки, которая позволила сэкономить 11,5 тонн, потраченные на увеличение толщины прочного корпуса с 18 до 21,5 мм. Это позволило увеличить рабочую глубину погружения с 100 до 120 метров, а расчётную глубину разрушения корпуса — с 250 до почти 300 метров. Всего была построена 91 лодка.

Сегодня одна лодка Типа VIIC/41 все ещё существует: U-995 демонстрируется в морском музее города Лабё (на север от Киля), единственная лодка типа VII оставшаяся в мире.

Тип VII-C/42

Тип VIIC/42 разрабатывался в 1942—1943 годах для замены устаревающего типа VIIC. Лодки этого типа должны были иметь усиленный прочный корпус, с толщиной стенок до 28 мм, и должны были погружаться вдвое глубже чем лодки предыдущего типа VIIC. Эти лодки внешне должны были быть очень похожи на тип VIIC/41 но с двумя перископами в рубке и с увеличенным на 2 штуки боекомплектом торпед.

Был подписан контракт на строительство 164 лодок и несколько лодок было спущено на воду, но все они были отменены 30 сентября 1943 для запуска строительства нового типа XXI, и ни одна лодка не была достроена.

Они оснащались такими же двигателями как и тип VIIC.

Тип VII-D

Лодки типа VIID, которые проектировались в 1939 и 1940, были удлиненной версией ПЛ типа VIIC с тремя рядами вертикальных шахт (по пять в каждом ряду) за рубкой, подобно современным субмаринам с баллистическими ракетами, только вместо ракет эти шахты были предназначены для выброса мин.

В надводном положении лодка двигалась с помощью двух форсированных, 6-цилиндровых, 4-тактных дизельных двигателей Germaniawerft F46 суммарной мощностью 3 200 л.с. (2 400 кВт) при 470—490 об/мин. В подводном положении использовались два электромотора AEG GU 460/8-276 суммарной мощностью 750 л.с. (560 кВт) при 285 об/мин.

Эти лодки не были очень удачливыми: во время войны выжила только одна; остальные пять затонули вместе с экипажем.

Тип VII-F

Проект VII-F был разработан в 1941 году как торпедный транспорт. Лодки этого типа были самыми большими и тяжелыми лодками типа VII. Они не вооружались палубным орудием, как все остальные лодки типа VII. В варианте торпедного транспорта лодка могла нести до 39 торпед. Как обычная боевая — стандартные 14.

Всего было построено 4 лодки типа VII-F. Две из них, U-1062 и U-1059, были отправлены в качестве поддержки на Дальний Восток; U-1060 и U-1061 отправлены в Атлантику.

Технические характеристики VII-F

• Длина (м) — 77,63 (общая), 60,40 (прочный корпус)
• Ширина (м) — 7,30 (общая), 4,70 (прочный корпус)
• Высота — 9,60 м.
• Мощность (л/с) — 3200 (на поверхности), 750 (погруженное)
• Скорость (узел) — 17,6 (на поверхности), 7,9 (погруженное)
• Дальность (миль/узел) — 8700/10 (на поверхности), 90/4 (погруженное)
• Торпеды — 14 шт.
• Торпедные аппараты — 4 носовых, 1 кормовой
• Мины — нет
• Палубное орудие — нет
• Экипаж — 46-52 человека
• Максимальная глубина погружения — 200 м.

Сравнительные характеристики

Тип	VIIA	VIIB	VIIC	VIIC/41	VIIC/42	VIID	VIIF
Водоизмещение надводное, т	626	753	769	769	999	965	1084
Водоизмещение подводное, т	745	857	871	871	1099	1080	1181
Длина общая, м	64,5	66,6	67,1	67,1	68,7	76,9	77,6
Длина прочного корпуса, м	44,5	48,8	50,5	50,5	50,9	59,8	60,4
Ширина общая, м	5,85	6,2	6,2	6,2	6,85	6,4	7,3
Ширина прочного корпуса, м	4,7	4,7	4,7	4,7	5	4,7	4,7
Осадка, м	4,4	4,74	4,74	4,74	5	5	4,9
Мощность надводная, кВт	1700	2400	2400	2400	2400	2400	2400
Мощность подводная, кВт	560	560	560	560	560	560	560
Скорость (надводная)	17 узлов (31 км/ч)	17,9 узлов (33 км/ч)	17,7 узлов (33 км/ч)	17,7 узлов (33 км/ч)	18,6 узлов (34 км/ч)	16,7 узлов (31 км/ч)	17,6 узлов (33 км/ч)
Скорость (подводная)	8 узлов (15 км/ч)	8 узлов (15 км/ч)	7,6 узлов (14 км/ч)	7,6 узлов (14 км/ч)	7,6 узлов (14 км/ч)	7,3 узлов (14 км/ч)	7,9 узлов (15 км/ч)
Дальность плавания (надводная), км	11 470	16 095	15 170	15 725	23 310	20 720	27 195
Дальность плавания (подводная), км	175	175	150	150	150	130	140
Максимальная рабочая глубина, м	220	220	230	250	270	200	200
Предельная глубина, м	230—250	230—250	250—295	275—325	350—400	220—240	220—240
Экипаж, чел.	42—46	44—48	44—52	44—52	44—52	46—52	46—52
Палубное орудие	C35 88 мм/L45 с 220 зарядами						нет
ПВО	C30 20 мм		Разное			2×C30 20 мм с 4380 патронами	3,7 см Flak с 1195 патронами 2×C30 20 мм с 4380 патронами
Носовые ТА	4
Кормовые ТА	1
Торпеды (максимум)	11	14	14	14	16	14	14 / 39
Мины	22 TMA мины или 33 TMB мины	26 TMA мин				15 SMA мин в вертикальных шахтах и также 26 TMA мин или 39 TMB мин	нет
Количество построенных	10	24	568	91	0	6	4

Знаменитые представители

• U-47 — Гюнтер Прин
• U-48 — самая результативная
• U-99 — Отто Кречмер
• U-977 — вместо капитуляции ушла в Аргентину. Якобы с Гитлером на борту.

Литература

• Морозов М. Э., Нагирняк В. А. [mirageswar.com/flot/flot_ww2/germanian_flot_ww2/7450-stalnye-akuly-gitlera.-serija-vii-podvodnye-lodki.html Стальные акулы Гитлера. Серия «VII»]. — М.: «Коллекция», «Яуза», «Эксмо», 2008. — 144 с. — ISBN 978-5-699-29092-5.
• Ровер Ю. Субмарины, несущие смерть. Победы подводных лодок стран гитлеровской Оси = Jürgen Rohwer. Axis submarine successes 1939—1945. — М.: ЗАО Изд-во Центрполиграф, 2004. — 416 с. — 2000 экз. — ISBN 5-9524-1237-8.
• Бишоп К. Подводные лодки кригсмарине. 1939-1945. Справочник-определитель флотилий = Kriegsmarine U-boats 1939-1945. — М.: Эксмо, 2007. — 192 с. — (Военная техника III Рейха). — ISBN 978-5-699-22106-6.

Ссылки

• [www.uboat.net/types/viib.htm U-boat Types — Type VIIB]
• [wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/Typ7/index.htm Морозов М., Германские подводные лодки VII серии]

Отрывок, характеризующий Подводные лодки типа VII

– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.