Поджо-а-Кайано

Поджо-а-Каяно (итал. Poggio a Caiano) — коммуна в итальянской провинции Прато, в 9 км к югу от города Прато. Население — 9 452 жителя (август 2007).

Поджо-а-Каяно выросло вокруг одноимённой виллы Медичи, которую с 1485 года строил для Лоренцо Великолепного художник Джулиано да Сангалло. Этому памятнику принадлежит выдающееся место в истории ренессансной архитектуры. Вилла в Поджо-а-Каяно обозначила отход от средневековой традиции строительства укреплённых загородных резиденций в пользу гармонирующих с природой особняков для мирных увеселений. В сущности, это была первая вилла в истории послеантичной Европы.

После смерти Лоренцо в 1492 достройкой и украшением виллы занимался его сын Джованни — будущий папа Лев X. К росписи залов он привлёк сначала Андреа дель Сарто, а потом молодого Понтормо. Необычна по форме и содержанию фреска Понтормо вокруг одного из люнетов, выполненная около 1520 г. Историки живописи долго гадали об её аллегорических смыслах; изображённые в непринуждённых позах фигуры, видимо, представляют Вертумна и Помону. Это один из редких в тосканской живописи Возрождения примеров пейзажа и жанровой сценки, да ещё и соединённых в одной композиции. П. П. Муратов посвятил фреске Понтормо несколько восторженных страниц в «Образах Италии»; он видел в ней занавес эпохи Высокого Возрождения во Флоренции, если не во всей Италии.

В октябре 1587 года в Поджо-а-Каяно разыгралась одна из самых страшных трагедий в семействе Медичи. Здесь был найден мёртвым сначала великий герцог Франческо I, а через несколько дней — и его супруга Бьянка Капелло. Предполагается, что обоих отравил мышьяком брат и преемник Франческо на флорентийском троне, Фердинандо. После этих событий о Поджо-а-Каяно постарались забыть, образцовые некогда сады заросли сорной травой, даже туристы сюда заглядывали редко.

В течение XVII и XVIII веков переделками виллы занимались братья Руджери, затем в XIX веке её приспосабливала под свой вкус новая хозяйка — Мария Луиза Испанская, королева Этрурии. Виктор Эммануил II обратил на неё внимание и пожелал превратить в одну из своих загородных резиденций, но эти работы шли туго. В 1919 г. вилла была передана государству с целью устройства музея, однако осуществились эти планы только 65 лет спустя. В настоящее время комнаты виллы, долгое время пустовавшие, постепенно наполняются антикварной мебелью.

Ссылки

• Поджо-а-Кайано: тематические медиафайлы на Викискладе

Отрывок, характеризующий Поджо-а-Кайано

– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.