Подрыв поезда близ Данмерри
| Подрыв поезда близ Данмерри | |
| Часть Конфликт в Северной Ирландии | |
| Место атаки |
Данмерри, пригород Белфаста, железная дорога Белфаст-Дерри |
|---|---|
| Дата | |
| Способ атаки |
подрыв поезда |
| Оружие |
самодельное взрывное устройство |
| Погибшие |
3 |
| Раненые |
5 |
| Организаторы |
боевики ИРА |
Подрыв поезда близ Данмерри (англ. Dunmurry train explosion) — происшествие, произошедшее на железной дороге Белфаст-Дерри 17 января 1980. В результате преждевременного детонирования самодельной бомбы рельсов сошёл пассажирский поезд, перевозивший из Баллимены в Белфаст пассажиров: три человека погибли, пятеро получили ранения. К теракту оказались причастными боевики ИРА, часть из которых также оказалась в списке погибших и пострадавших. После взрыва ИРА принесла извинения пострадавшим, назвав случившееся «ужасным инцидентом», который произошёл по причине «военного положения»[1].
Взрыв
Поезд совершал днём перевозку пассажиров с железнодорожной станции Баллимена к станции Белфаст-Сентрал. Он был почти пустым, когда покинул станцию Данмерри и направился в пригороды Белфаста, перейдя через шоссе M1 на пути к станции Файнэги. После 16:55 в воздух, по свидетельствам, поднялись огненный столб и клубы дыма. Поезд резко остановился и тут же был охвачен пламенем, что вынудило пассажиров выпрыгивать чуть ли не на ходу, спасаясь от огня и дыма.
Выжившие двинулись по дороге в поисках убежища, ожидая прибытия спасателей. Через несколько часов пожар удалось локализовать усилиями полиции, пожарных и военных. Один из пожарных был отправлен в больницу с небольшими ожогами. Два вагона были доставлены в депо Куинс-Куэй, где были отреставрированы (один из них работал до 2006 года, второй до 2012 года). Из четырёх человек, находившихся в одном из вагонов, трое погибли от ожогов: их тела были сожжены на столько, что опознать их по первичным признакам просто не было возможным[1], а по свидетельству машиниста Роя Бити, от трупов остались только кучи пепла. Четвёртым, выжившим, был боевик ИРА Патрик Джозеф Флинн, который закладывал бомбы. Он получил ожоги лица, тела и ног и только чудом был спасён врачами[1]. Погибли 17-летий Марк Кокрэйн, 35-летний эмигрант из Нигерии Макс Олорунда (оставил жену и трёх детей), и, по версии ИРА, 26-летний ирландский боец Кевин Дэлани (оставил беременную жену и ребёнка)[2]. Ещё трое получили ожоги: два подростка и старик[1].
Аналогичные бомбы были обнаружены на станциях Йорк-Роуд и Гринислэнд, но их удалось обезвредить[1]. По своему внешнему виду они не отличались от бомб, взорвавшихся к югу от Белфаста: 5 фунтов взрывчатки и канистра с бензином[1]. По данным расследования, Дэлани пытался заложить две бомбы, однако первая взорвалась тогда, когда он доставал и закладывал вторую бомбу[1]. Пострадавший от взрыва и ожогов Флинн был арестован сразу же после выписки из больницы.
Суд
ИРА назвала случившееся трагедией, обвинив Королевскую полицию Ольстера в бездействии и слепом повиновении британской армии. Боевики выразили соболезнования близким погибших и свою активную поддержку[1]. Член парламента, Уинстон Черчилль-младший (внук премьер-министра Уинстона Черчилля), потребовал приговорить террористов к смертной казни[1].
Флинна судили за двойное убийство и незаконное изготовление взрывчатки. С учётом чистосердечного признания, активного сотрудничества Флинна со следствием, его плохого состояния здоровья и его попыткам предупредить о заложенных бомбах руководство станций его приговорили к 10 годам за убийство, семь из которых были зачтены и за изготовление бомб[1]. Судья заявил, что рубцы и шрамы вкупе с 10-летним сроком заключения в тюрьме будут напоминать Флинну о случившейся трагедии[1]. </blockquote>
Напишите отзыв о статье "Подрыв поезда близ Данмерри"
Примечания
| ||||||||||
Отрывок, характеризующий Подрыв поезда близ Данмерри
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.
Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
