Подъём Чикаго

Подъём Чикаго (англ. Raising of Chicago) — комплекс инженерно-технических и строительных работ по постепенному повышению уровня грунта в городе Чикаго (США), осуществлявшийся в течение 1850-1860-х гг. В процессе реализации проекта уровень улиц в центральной части города был поднят в среднем на 4 — 5 футов (1,2 — 1,5 м) (в некоторых местах — до 8 футов (2,4 м)), а существовавшие на тот момент дороги, тротуары, здания и сооружения либо были перестроены, либо подняты на новую высотную отметку. Финансирование работ осуществлялось как из городской казны, так и за счёт средств владельцев домов.

Главным результатом осуществлённого проекта стало создание системы центральной канализации и осушение территории города.

Предыстория

Город Чикаго расположен на берегу озера Мичиган, в низинной, подверженной наводнениям болотистой местности. Первоначальная высота берега здесь составляла всего лишь 2 фута (60 см) от поверхности воды. Отсутствие необходимых условий для естественного дренажа почвы и стока дождевой воды и канализации серьёзно ухудшало санитарную обстановку и создавало проблемы транспорту: после весенних паводков и сильных дождей на улицах Чикаго оставалось так много грязи, что лошади еле передвигались по городу, увязая в непролазной жиже. Одну из грунтовых дорог, ездить по которой было крайне рискованно, даже прозвали «Трясиной, где теряется всякая надежда» (“Slough of Despond”). Чтобы предостеречь людей, в подобных местах устанавливались знаки с шутливыми надписями: «Самая короткая дорога в Китай» (“Fastest route to China”) или «Здесь нет дна» (“No Bottom Here”) и т.п.

В середине XIX века многие называли Чикаго самым грязным городом Америки. Неудовлетворительные санитарные условия приводили к частым эпидемиям брюшного тифа и дизентерии. Болезни наносили огромный вред городу. Настоящим бедствием стала вспышка холеры, произошедшая в 1854 году и унёсшая жизни 6% жителей Чикаго. Всё это заставило муниципальные власти всерьёз заняться вопросом строительства общегородской системы канализации – первой в США. После жарких дискуссий дело сдвинулось с мёртвой точки .

В 1856 году Муниципальным Советом Чикаго был рассмотрен и утверждён план строительства городской канализации, представленный инженером Эллисом С. Чесброу. После этого начались строительные работы. Сначала через город, прямо по улицам, с учётом необходимого уклона прокладывались канализационные трубы (строительство канализации под землёй было невозможно из-за низинного расположения Чикаго). Затем они засыпались толстым слоем грунта. Далее, уже по поднятому уровню заново прокладывались дороги и тротуары. Жилые, общественные, офисные и прочие здания либо перевозились на другие участки, либо поднимались на месте с помощью домкратов.

Первый опыт подъёма кирпичного здания

Первым поднятым в Чикаго каменным зданием стал 4-этажный, 21 м в длину и весом 750 тонн кирпичный дом, расположенный на углу Рандольф Стрит и Дирборн Стрит. Это событие произошло в январе 1858 года. На новую отметку, которая оказалась на 6 футов и 2 дюйма (1,88 м) выше предыдущей, дом был поднят 200 винтовыми домкратами. «Без малейшего ущерба зданию», как писали газеты. Этот дом стал первым из более чем 50 сравнительно больших каменных домов, поднятых в том же году. За процесс подъёма отвечал бостонский инженер Джеймс Браун, долгое время сотрудничавший с чикагским инженером Джеймсом Холлингсворсом. Их компания стала первой и, по всей видимости, наиболее продуктивной в мероприятиях по подъёму зданий в городе. До конца года они подняли несколько кирпичных домов, а уже следующей весной заключили контракт на подъём целого квартала каменных зданий.

Квартал на Лэйк Стрит

К 1860 году уверенность в своих силах была настолько высока, что компания, в состав которой входило не менее 6 инженеров (включая Брауна, Холингсворса и Джорджа Пульмана), бралась за самые ответственные объекты в городе, поднимая их целиком за одну попытку. Так, ими была поднята половина квартала на Лэйк Стрит – целый ряд магазинов, офисов, типографий и т.п., общей длиной 98 м, представлявших собой 4-х и 5-этажные кирпичные и каменные дома с площадью основания почти 4000 м2 и весом (с учётом подвесных тротуаров) в 35000 т.

Обычная повседневная жизнь во время работ не прекращалась ни на улице, ни внутри зданий: люди приходили и уходили, делали покупки и работали, словно не происходит ничего необычного. За 5 дней 600 рабочих с помощью такого же количества винтовых домкратов подняли квартал на высоту 1,42 м, подготовив место для возведения новых фундаментов. Это событие собрало многотысячную толпу людей, которым в последний день работ позволили пройтись по старому уровню улицы.

Отель «Тремонт Хаус»

На следующий год в Чикаго компанией «Эль, Смит и Пульман» был осуществлён подъём отеля «Тремонт Хаус», расположенного на углу Лэйк Стрит и Дирборн Стрит. Это великолепно оснащённое здание было построено из кирпича и имело 6 этажей. Площадь его основания составляла 4000 м2. И опять всё продолжало функционировать даже тогда, когда это огромное здание отрывалось от земли. Более того, некоторые гости отеля (а среди них было несколько высокопоставленных особ и член американского Сената) даже не подозревали, что в закрытом с улицы котловане работают 500 человек. Один из клиентов был весьма озадачен, обратив внимание на то, что крыльцо, ведущее в гостиницу, с каждым днём становилось всё круче, а окна здания, которые раньше находились на уровне глаз, в день отъезда оказались на несколько футов выше его головы.

В итоге, огромный отель (годом ранее являвшийся самым высоким зданием Чикаго) был поднят на 1,8 м.

Дом Роббинса

Не менее примечательным был подъём Дома Роббинса – 5-этажного здания с чугунным каркасом, длиной 46 м и шириной 24 м. Дом был очень тяжёлым: изощрённая металлическая конструкция, глухая стена из камня толщиной 305 мм, «этажи, заполненные тяжёлыми товарами» вместе весили 27000 т, – весомый груз для подъёма на сравнительно небольшой площади. Холлингсворс и Коуглин заключили контракт и в ноябре 1856 года «без малейших трещин и повреждений» подняли на высоту 0,7 м не только само здание, но и выложенный камнем 70-метровый тротуар.

Применение гидравлических домкратов

По имеющимся данным, по крайней мере одно здание в Чикаго — дом на Франклин Стрит — было поднято с использованием гидравлических подъёмников. Работы осуществлялись калифорнийской фирмой «Лэйн и Стрэттон», которая, по некоторым сведениям, начиная с 1853 года, использовала эту технологию для подъёма зданий в Сан-Франциско.

Передвижка зданий

Многие деревянные каркасные здания в центре Чикаго к середине XIX века стали рассматриваться как совершенно неуместные для быстро растущего и богатеющего города. Поэтому чаще всего такие дома не поднимали, а перевозили в другое место, освобождая тем самым землю для постройки новых каменных зданий. Практика передвижки на окраины и в пригороды старых многоэтажных деревянных домов – а иногда и целых кварталов – целиком, со всей мебелью и вещами, была настолько распространённой, что воспринималась обычной грузоперевозкой. Путешественник Дэвид Макрай, посетивший Чикаго, писал: «Не было и дня, пока я находился в городе, чтобы мне не попался один, а то и несколько домов, покидавших свои кварталы. Однажды мне встретилось 9 таких зданий. Выезжая на конке с Грэйт Мэдисон Стрит, нам пришлось дважды останавливаться, чтобы пропустить дома, пересекавшие улицу». Как уже отмечалось выше, проводившиеся работы никоим образом не мешали обычному течению городской жизни и ведению бизнеса: магазины были открыты даже тогда, когда людям, чтобы попасть в них, приходилось вскарабкиваться и вбегать в движущиеся двери.

Передвигались и кирпичные здания. Первым был дом в 2 с половиной этажа, совершивший короткий переезд с Мэдисон Стрит на Монро Стрит. Впоследствии, каменные здания в Чикаго стали перевозить и на гораздо более дальние расстояния.

Ссылки

• [www.jonathanriley.net/chicsrc.html The Lifting of Chicago: Source Page] (недоступная ссылка — история)
• [www.encyclopedia.chicagohistory.org Электронная энциклопедия Чикаго] (англ.)

Отрывок, характеризующий Подъём Чикаго

Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.