Позолоченный век в США

Позолоченный век (англ. Gilded Age) — эпоха быстрого роста экономики и населения США после гражданской войны и реконструкции Юга. Название происходит из книги Марка Твена и Чарльза Уорнера «Позолоченный век» и обыгрывает термин золотой век, который в американской истории был позолочен лишь на поверхности.

Считается, что современная американская экономика была создана в эпоху «позолоченного века». В 1870-х и 1880-х годах как экономика в целом, так и заработная плата, богатство, национальный продукт и капиталы в США росли самыми быстрыми темпами в истории страны. Так между 1865 и 1898 гг. посевы пшеницы выросли на 256 %, кукурузы — на 222 %, добыча угля — на 800 %, а общая длина железнодорожных путей — на 567 %. Доминирующей формой организации бизнеса стала корпорация. К началу ХХ века доход на душу населения и объём промышленной продукции в США стали самыми высокими в мире. Душевой доход в США вдвое превысил германский и французский и на 50 % — британский. В эпоху технологической революции бизнесмены строили на Северо-Востоке США новые индустриальные города с градообразующими фабриками и заводами, на которых работали наемные рабочие из разных стран Европы. Мультимиллионеры, такие как Джон Рокфеллер, Эндрю Меллон, Эндрю Карнеги, Джон Морган, Корнелиус Вандербильт, семья Асторов, приобрели репутацию баронов-разбойников. Рабочие начали объединяться в пока ещё небольшие профсоюзы, такие как Американская федерация труда.

Политическая жизнь США в эпоху «позолоченного века» в основном состояла в борьбе между республиканской и демократической партиями, к которой лишь изредка присоединялись другие партии. Практически все влиятельные люди в американской политике принадлежали либо к одной, либо к другой партии. Наиболее обеспеченный класс американского общества купался в роскоши, но не забывал также и о филантропии, которую Карнеги называл «Евангелием от богатства», поддерживая тысячи колледжей, госпиталей, музеев, академий, школ, театров, библиотек, оркестров и благотворительных обществ. Один только Джон Рокфеллер на благотворительность пожертвовал свыше 500 миллионов долларов, что составило более половины его совокупного дохода.

Господствовавшая в эту эпоху архитектура стиля бозар развивалась на основе школы неоренессанса.

Конец «позолоченного века» совпадает с экономическим кризисом 1893 г., после которого депрессия, продолжавшаяся до 1897 г., оказала существенное влияние на президентские выборы в США 1896 г., в свою очередь положившие начало эре прогрессивизма.

Экономическое развитие

«Позолоченный век» базировался на индустриализации, в особенности на развитии тяжелой промышленности: фабрик, железных дорог, угольных шахт. Производство стали в США в этот период превзошло совокупное производство в сталелитейной промышленности Великобритании, Германии и Франции. Первая трансконтинентальная железная дорога США, открытая в 1869 г., позволяла доставлять грузы и пассажиров с восточного побережья на западное за шесть дней. Общая длина американских железных дорог между 1860 и 1880 гг. выросла в три раза, а к 1920 г. — ещё втрое. Необходимость в финансировании крупных промышленных предприятий и железных дорог стимулировала консолидацию капиталов на Уолл-стрит. К 1900 г. этот процесс привел к образованию новых больших корпораций в большинстве отраслей промышленности, трестов.

Особенностью экономики «позолоченного века» была все более высокая степень механизации производства с целью понизить себестоимость продукции. Фредерик Тейлор заметил, что производительность труда в сталелитейной промышленности может быть повышена, если при введении механизации рабочие делают больше операций за меньший промежуток времени. Его технологические инновации позволили увеличить скорость механизмов и уменьшить зависимость фабрик от наемного труда. Механизация позволила также нанимать на работу малоквалифицированных рабочих, производящих одни и те же простые операции под руководством опытных мастеров и инженеров. Квалифицированные рабочие требовались на машиностроительных заводах. Количество наемных рабочих, как квалифицированных, так и неквалифицированных, и оплата их труда росла.

Чтобы удовлетворить растущие потребности промышленности в квалифицированной рабочей силе, появилось множество инженерных колледжей. Сложный бюрократический аппарат с иерархией подчиненности и статистической отчетностью, созданный для управления железными дорогами, был введен и в остальных отраслях экономики. В крупных корпорациях появилась система карьерного роста, и служащие на сравнительно высоких должностях по уровню доходов сравнялись с владельцами мелкого бизнеса, образовав средний класс.

«Позолоченный век» был периодом длительного устойчивого развития американской экономики, который лишь однажды, в 1873 г., прервал короткий экономический кризис. В эту эпоху США перехватили у Великобритании лидерство в промышленной революции. Многочисленные новые технологии, включая электричество, способствовали освоению богатства природных ресурсов страны. Вместе с тем в США добывающие отрасли экономики не преобладали над обрабатывающими, и производящая экономика здесь по мере освоения природных ресурсов становилась все более капиталоёмкой. За 1880-е годы валовой внутренний продукт удвоился, а национальное богатство возрастало на 3,8 % в год.

Политическая жизнь

Образование профсоюзов на Северо-востоке происходило после 1870 г. Чтобы добиваться от хозяев увеличения заработной платы и улучшения условий труда, они часто прибегали к забастовкам. Одной из самых известных была Великая железнодорожная забастовка 1877 г., продолжавшаяся 45 дней и сопровождавшаяся яростными нападениями на собственность железной дороги. Забастовка была подавлена федеральными войсками, прибывшими по приказу президента Хейза. В 1886 г. новая крупная забастовка имела место на железных дорогах Юго-Запада. Это было одно из первых значительных выступлений рабочих, организованное организацией Рыцари труда. В том же году Рыцари труда собрали митинг рабочих в Чикаго, вылившийся в знаменитый бунт на Хеймаркет, в память о котором был установлен праздник Первое мая. В США оба эти события общественное мнение оценивало негативно, и поддержка Рыцарей труда рабочими резко сократилась. Между 1886 и 1890 гг. численный состав этой организации упал с 700 до 100 тысяч человек. Последняя крупная забастовка железнодорожных рабочих в XIX в. произошла в 1894 г. Это была знаменитая Пулмановская стачка, в результате которой был создан Американский союз железнодорожников, один из первых в США общенациональных профсоюзов, возглавляемый Юджином Деббсом. Другим общенациональным профсоюзом США была Американская федерация труда, существовавшая с 1881 г.

Кроме выступлений рабочих общественное мнение США шокировали скандалы предшествующей эры Реконструкции: коррупция высших чиновников, массовое взяточничество, сомнительные сделки при распределении правительственных контрактов (особенно при финансировании строительства Первой трансконтинентальной железной дороги) и вообще скандальная репутация администрации президента Гранта. Коррупция в органах власти вызвала раскол в рядах правящей республиканской партии, и сторонники реформ поддержали кандидата от демократов Гровера Кливленда.

Общественное мнение склонялось к тому, что вмешательство правительства в экономическую деятельность неизбежно приводит к коррупции, фаворитизму, взяткам, неэффективности и перерасходу государственных средств. Идеалом «позолоченного века» стал свободный рынок. Демократы требовали также снижения таможенных тарифов и налогов, сокращения правительственных расходов, политики Laissez-faire (невмешательства государства в экономическую жизнь), прекращения внешнеполитической экспансии и выступали против американского империализма.

Переход власти от республиканцев к демократам сопровождался продвижением людей на государственные должности в местных, региональных и общенациональных органах по партийному признаку согласно действовавшей в то время системе добычи. В том числе и государственные контракты доставались сторонникам партии, победившей на выборах. Города как правило контролировались местными политическими объединениями, такими как Таммани-холл в Нью-Йорке, которым руководил босс Твид.

При голосовании как в Конгрессе, так и на президентских выборах, разрыв между республиканцами и демократами был невелик, и его исход мог зависеть от политической позиции какой-либо мелкой группировки. Для привлечения сторонников, кандидаты от республиканцев обычно «размахивали окровавленной рубашкой», то есть обвиняли демократов в катастрофе гражданской войны и по-прежнему пользовались расположением избирателей американского Севера. Демократы преимущественно опирались на поддержку Юга и открыто прославляли «stars and bars» (знамя Конфедерации). Поддерживая газеты, обе партии поощряли развитие жёлтой прессы, в которой происходил сдвиг от фактов и нейтральной точки зрения к сентиментальным историям и сенсациям.

Иммиграция

В эпоху «позолоченного века» в США прибыло около 10 миллионов иммигрантов. Эта волна иммиграции получила название «новой» в отличие от «старой иммиграции» периода 1791—1849 гг. Часть «новых» иммигрантов были успешными фермерами, которые хотели получить больше земли под свои хозяйства. Другие были бедными крестьянами, привлеченными американской мечтой и нашедшими в Америке работу на мельницах, шахтах и фабриках. Лишь немногие из них ехали на Юг, впавший в бедность после гражданской войны. Чтобы принять и устроить многолюдный поток иммигрантов из Европы, федеральное правительство организовало специальный центр на острове Эллис в Нью-Йорке близ статуи Свободы.

На строительство железных дорог в Калифорнии и других западных штатах широко привлекались иммигранты из Китая, прибывавшие через Тихий океан на западное побережье США. Согласно переписи 1870 г. в США было 63 254 человек китайского происхождения. К 1880 г. их количество возросло до 105 613 человек. Американская федерация труда и другие профсоюзы протестовали против использования на работах китайских иммигрантов как по причине экономической конкуренции, так и по расовым мотивам. До 1943 г. для иммигрантов из Китая была запрещена натурализация, но их дети, родившиеся в США, по закону становились американскими гражданами. В 1882 г. Конгресс принял Акт об исключении китайцев, запрещавший дальнейшую иммиграцию из Китая. Исключение допускалось лишь для некоторых категорий бизнесменов и студентов. После этого китайское население в США сократилось к 1920 г. до 62 тысяч человек. Многие из них вернулись в Китай, но большинство осталось в США, поселившись в китайских кварталах, которые во многих американских городах (прежде всего в западных штатах) составили целые районы, «чайнатауны».

Американские города

Индустриализация на американском Севере сопровождалась урбанизацией, поскольку расположенным там крупным промышленным предприятиям требовались рабочие, селившиеся от них поблизости. Население Нью-Йорка, Филадельфии, Чикаго и других крупных промышленных центров в эпоху «позолоченного века» перевалило за миллион. Рост населения сопровождался изменениями архитектуры и городского транспорта, которые придали им современный облик. Известный архитектор Луис Салливен был пионером в строительстве небоскребов. Важным для таких высотных построек нововведением стали лифты Элиша Отиса. Лошадей на городских улицах постепенно сменили железные дороги, метро и трамваи.

Вновь прибывшие иммигранты обычно селились в беднейших городских районах, таких как Адская кухня в Нью-Йорке. Там процветала преступность. Стандарты жизни в этих районах были низкими, семьи жили скученно в перенаселенных домах.

Социальный дарвинизм

В конце XIX в. большую популярность приобрела теория Чарльза Дарвина о естественном отборе. Герберт Спенсер распространил идеи Дарвина на человеческое общество, создав теорию социального дарвинизма. Эта теория оправдывала социальное неравенство «выживанием наиболее приспособленных». Идеи социального дарвинизма объединялись с представлениями о свободном рынке и политике Laissez-faire. Хотя теория социального дарвинизма не была принята в Америке всеми, она стала чрезвычайно популярной.

В противовес ей распространялись идеи о помощи бедным. Так Генри Джордж в своей книге «Прогресс и бедность» предлагал ввести прогрессивный налог для сближения доходов бедных и богатых. Торстейн Веблен в книге «Теория праздного класса» акцентировал внимание на чрезмерное потребление и праздность богатых, а Эдвард Беллами представлял будущее Америки как социалистического рая. К этим теориям примыкали религиозные воззрения о «социальном евангелии», сторонники которых организовали такие общества как YMCA и Армия спасения. Джейн Аддамс и другие социальные работники в этот период добровольно взяли на себя заботы об организации детских яслей, библиотек, пансионов для молодых работниц и других благотворительных предприятий в пользу бедных горожан.

Ссылки

• Ashton, Susanna M. «The King’s Men, or A Parable of Democratic Authorship.» Chapter 2 of Collaborators in Literary America, 1870—1920. New York: Palgrave Macmillan, 2003.
• Pratt, Sereno S. (December 1903). «[books.google.com/books?id=FoXNAAAAMAAJ&pg=PA4259 Who Owns the United States?]». The World's Work: A History of Our Time VII: 4259–4266. Проверено 2009-07-10.
• (January 1904) «[books.google.com/books?id=FoXNAAAAMAAJ&pg=PA4287 The Monopoly of "Natural Products"]». The World's Work: A History of Our Time VII: 4287–4290. Проверено 2009-07-10.
• White, Richard. [southernspaces.org/2009/corporations-corruption-and-modern-lobby-gilded-age-story-west-and-south-washington-dc «Corporations, Corruption, and the Modern Lobby: A Gilded Age Story of the West and the South in Washington, D.C.»], Southern Spaces, 16 April 2009.
• [www.jgape.org/JGAPE.html Journal of the Gilded Age and Progressive Era], scholarly quarterly
• [www.americaslibrary.gov/cgi-bin/page.cgi/jb/gilded More general information to the Gilded Age] on the Library of Congress site, «America’s Library».
• [projects.vassar.edu/newspirits New Spirits: A Web Site on Americans in the Gilded Age, 1865—1905] by Rebecca Edwards, Vassar College
• [vlib.iue.it/history/USA/ERAS/gilded.html WWW-VL: History: United States: The Gilded Age, 1876—1900] by Robert Spencer, University of Southern Maine. An extensive collection of materials.
• [www.raken.com/american_wealth/Gilded_age_index7.asp America’s Wealth in the Gilded Age] accessed March 29, 2006
• [dig.lib.niu.edu/gildedage/ Illinois During the Gilded Age, 1866—1896, Illinois Historical Digitization Projects at Northern Illinois University Libraries] accessed March 28, 2008
• [www.harpweek.com Harper’s Weekly] 150 cartoons on elections 1860—1912; Reconstruction topics; Chinese exclusion; plus American Political Prints from the Library of Congress, 1766—1876
  • [elections.harpweek.com/ Elections 1860—1912] as covered by Harper’s Weekly; news, editorials, cartoons (many by Thomas Nast see also [www.lib.ohio-state.edu/cgaweb/nast/] [www.thomasnast.com/TheCartoons/NastCartoons.htm] [graphicwitness.org/group/harper.htm#nast1])
• [graphicwitness.org/ineye/sitemap.htm «Graphic Witness» caricatures in history]
• [www.cohums.ohio-state.edu/history/web.htm Gilded Age & Progressive Era] Cartoons, industry, labor, politics, prohibition from Ohio State
• [xroads.virginia.edu/~MA96/PUCK/ Puck cartoons]
• [graphicwitness.org/group/keppler.htm Keppler cartoons]
• [graphicwitness.org/group/election92.htm 1892 cartoons]

Отрывок, характеризующий Позолоченный век в США

Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.