Поиски Мэллори и Ирвина

По́иски Мэ́ллори и И́рвина — альпинистские экспедиции и другие исследования, проводимые с целью выяснения обстоятельств гибели участников третьей экспедиции на Джомолунгму, британских альпинистов Джорджа Мэллори и Эндрю Ирвина, пропавших без вести 8 июня 1924 г. при попытке взойти на вершину горы, и разрешения вопроса о первовосхождении. На сегодняшний день найдены останки только Мэллори, но не Ирвина, и вопрос о том, побывал ли хоть один из них на вершине Джомолунгмы, остаётся открытым. В случае утвердительного ответа, первовосходителем на Джомолунгму нужно будет считать Джорджа Мэллори и(или) Эндрю Ирвина, а не Эдмунда Хиллари и Тенцинга Норгея, взошедших на вершину 29 мая 1953 г.

Предыстория

Исчезновение Мэллори и Ирвина

Британская экспедиция на Джомолунгму 1924 года предприняла три попытки восхождения на высочайшую вершину мира. Первые две не увенчались успехом, но обошлись без потерь. Третье восхождение совершали Джордж Мэллори и Эндрю Ирвин, которые не вернулись в штурмовой лагерь экспедиции и пропали без вести. Последний раз их видели живыми 8 июня 1924 г. Что именно произошло с ними, до сих пор точно не установлено.

Что видел Оделл?

Ноэль Эварт Оделл (англ. Noel Ewart Odell), фотограф и кинооператор экспедиции 1924 года, оказался тем свидетелем, кто мог последний раз видеть Мэллори и Ирвина живыми.

Но сразу же после возвращения той экспедиции, среди альпинистов появились разногласия по поводу того, в каком месте на самом деле находились Мэллори и Ирвин в то время, когда Оделл их увидел двумя чёрными точками вдалеке. Многие думают, что даже если Вторая ступень была преодолимой для них, то её никак не возможно пройти за пять минут, как, по утверждению Оделла, сделал один из восходителей. После экспедиции Оделл утверждал в частных беседах, что Мэллори и Ирвин достигли вершины Джомолунгмы. Причиной такой уверенности было место, в котором он их увидел, а также его оценка их силы и физической формы. В экспедиционном отчёте Оделл написал, что восходители были на второй от конца ступени ниже вершины-пирамиды — это обозначало известную Вторую ступень.

Под давлением альпинистского сообщества Оделл несколько раз менял своё мнение и не был уверен, что правильно оценил местоположение Мэллори и Ирвина, поскольку он смотрел на них со значительного расстояния. Большинство альпинистов считают, что Мэллори и Ирвин находились не на Второй, а на гораздо менее сложной Первой ступени. О погоде на Джомолунгме в тот момент Оделл также говорил разное. Сначала он заявлял, что мог видеть весь гребень и вершину горы. Потом — что из-за тумана была видна только часть гребня. Посмотрев фотографии, сделанные экспедицией 1933 года, Оделл снова заявил, что он мог бы увидеть двух альпинистов на Второй ступени. В 1988 году Оделл сказал, что с 1924 года он и сам никогда не был уверен в том, где именно находились «чёрные точки» на Северо-Восточном гребне.

Свидетельство Оделла представляет особый интерес. Описания того, что Оделл видел, вкупе с современным знанием показывают: маловероятно, чтобы Мэллори мог преодолеть Вторую ступень за пять минут. Эта каменная стена не может быть преодолена так быстро, как описывает Оделл. Быстро можно пройти только Первую и Третью ступень. Оделл говорил, что Мэллори и Ирвин были у основания вершины-пирамиды, что противоречит местоположению Первой ступени. Тогда это могла бы быть Третья ступень — но маловероятно, чтобы эта пара альпинистов тогда вышла в путь так рано, чтобы успеть дойти до Третьей ступени к 12:50. Поскольку Первая и Третья ступени находятся достаточно далеко друг от друга, вряд ли Оделл мог их перепутать. Одно из возможных объяснений: те «чёрные движущиеся точки» были не Мэллори и Ирвин. Оделл мог издали принять птиц за альпинистов, как это случилось с Эриком Шиптоном (англ. Eric Shipton) в 1933 году.

По современным теориям, те двое восходителей тогда преодолевали Первую ступень, причём они прервали восхождение и уже спускались.

Они взобрались на небольшой бугорок для того, чтобы оттуда сделать фотографии оставшейся части маршрута — так же, как это делали в 1981 году французы, застрявшие там же и не способные продвигаться дальше к вершине. Конрад Анкер (англ. Conrad Anker) насчёт того, на какой же ступени были Мэллори и Ирвин, заявил следующее:

… это трудно сказать, потому что Оделл смотрел на них наискось … вы на высоте, где проходят облака … вероятно, они были около Первой ступени, когда они возвращались, потому что Первая ступень уже сама по себе — испытание, а Вторая ступень — ещё большее испытание … они не могли упасть вечером ни с Первой, ни со Второй ступени туда, где осталось тело Мэллори; они должны были находиться гораздо восточнее, на спуске с Жёлтого пояса.

Оригинальный текст (англ.)  

it's hard to say because Odell was looking at it obliquely … you're at altitude, the clouds were coming in … they were probably in the vicinity of the First Step when they turned back, because the First Step itself is very challenging and the Second Step is more challenging. … [T]o put them where they might have fallen in the evening and where Mallory's body is resting, because it's a traversing route, he couldn't have fallen off either the First or Second Step and ended up where he was at, they were well to the East of that descending the Yellow Band

Находки

Хотя первая известная экспедиция, направленная на Джомолунгму именно с целью разгадки исчезновения Мэллори и Ирвина, состоялась только в 1999 году, альпинисты и до того непреднамеренно обнаруживали материальные свидетельства, относящиеся к британской экспедиции 1924 года в целом, и к Мэллори и Ирвину в частности.

Зелёная линия	Обычный маршрут, по которому (в основном) шёл Мэллори в 1924 году, с высокогорными лагерями на высотах 7700 и 8300 м. Современный лагерь на 8300 м расположен немного западнее (2 треугольника)
Красная линия	Большой Кулуар (он же Кулуар Нортона)
†1	Место, где в 1999 г. было обнаружено тело Мэллори
?	Вторая ступень: подножие на высоте 8605 м н.у.м., высота подъёма ступени около 30 м, категория сложности 5.9 или 5.10 по YDS
a)	Точка на высоте примерно 8325 м, до которой в 1922 г. дошёл Джордж Финч с кислородным прибором.
b)	Точка на высоте 8572 м на западной кромке кулуара, до которой дошёл Эдвард Нортон в 1924 г. без кислородного прибора.

Первые свидетельства, которые могли пролить свет на загадку Мэллори и Ирвина, были найдены Оделлом среди снаряжения, оставленного в лагерях V и VI. Там оказался компас Мэллори (обычно важный для альпиниста прибор), несколько кислородных баллонов и запасных частей. Это говорило о том, что у Мэллори и Ирвина могли быть проблемы с кислородным оборудованием, из-за которых они задержались с выходом в то утро.

Так же в палатке остался электрический фонарь с ручным генератором — он был найден в рабочем состоянии через девять лет следующей британской экспедицией на Джомолунгму. Перси Вин-Харрис (англ. Percy Wyn-Harris) тогда же нашёл ледоруб Ирвина примерно в 230 метрах к востоку от Первой ступени и в 20 метрах ниже гребня. Это местоположение вызвало дополнительные вопросы. В том месте, по свидетельству Вин-Харриса, — каменная плита с уклоном 30 градусов, покрытая неустойчивой подвижной галькой. Это свидетельствовало о каком-то происшествии, подробностей которого выяснить пока не удалось. Руководитель экспедиции 1933 года Хью Руттледж (Hugh Ruttledge) сказал:

Мы действительно уделили этой проблеме пристальное внимание. Во-первых, кажется вполне вероятным, что ледоруб отметил место происшествия со смертельным исходом. По уже названным причинам, никакой альпинист не мог бы намеренно бросить ледоруб на плитах… его присутствие здесь намекает на то, что он был брошен случайно, когда его владелец поскользнулся, или если ему понадобились обе руки, чтобы удержать верёвку.

Оригинальный текст (англ.)  

We have naturally paid close attention to the problem. Firstly, it seems probable that the axe marked the scene of a fatal accident. For reasons already given, neither climber would be likely to abandon it deliberately on the slabs … its presence there would seem to indicate that it was accidentally dropped when a slip occurred or that its owner put it down in order to have both hands free to hold the rope.

Первые сведения о возможном месте нахождения останков Мэллори или Ирвина появились в 1979 году. Во время экспедиции японский альпинист Рётэн Хасэгава познакомился с китайским носильщиком Ван Хунбао, участвовавшим в китайской экспедиции на Эверест 1975 года. Ван рассказал японцу, что на высотах 6500 и 8100 метров он видел два трупа англичан. Труп, находящийся ниже, уже был опознан: он принадлежал Морису Уилсону, погибшему в 1934 г. при попытке совершить одиночное восхождение на Джомолунгму. Второй погибший не был опознан. Хасэгаве не довелось поподробнее расспросить Вана — на следующий день китаец вместе с двумя другими носильщиками погиб в снежной лавине. Эта новость была официально опровергнута «Китайской альпинистской ассоциацией», но это сообщение получил японский альпинист, который в 1986 г. передал его Тому Холзелу (Tom Holzel) —­ руководителю поисковой экспедиции, которая была неудачной из-за погоды.

Предварительные исследования

До обнаружения останков Мэллори, на основании анализа опыта последующих экспедиций, большинство альпинистов и экспертов считали, что едва ли Мэллори и Ирвин в их снаряжении и одежде, а также с их техникой скалолазания, могли достигнуть вершины Эвереста. Для этого им требовалось преодолеть ключевой участок на пути к вершине по северо-восточному гребню — так называемую «Вторую ступень» — 30 метровый ступенеобразный скальный выступ, технически достаточно сложный для восхождения на столь большой высоте (8600) (другой точки зрения придерживался, в частности, альпинист и высотный оператор Грэм Хойланд (англ. Graham Hoyland)). Первопроходцы маршрута Мэллори — китайская экспедиция 1975 года установила для прохождения наиболее сложных участков «Второй ступени» алюминиевые лестницы, которые используются альпинистами и по сей день (восхождение китайской экспедиции в 1960 году по этому же маршруту было оспорено, и, помимо этого, существует мнение, что китайская команда могла скрыть, или умолчать о найденных следах пребывания на маршруте экспедиции 1924 года, чтобы не умалять своего достижения).

В 1991 году Эрик Симонсон (англ. Eric Simonson), будущий руководитель поисковой экспедиции 1999 года, нашёл очень старые кислородные баллоны недалеко от Первой ступени. Один из тех баллонов был снова обнаружен в 1999 году, и он явно принадлежал Мэллори или Ирвину, стремившимся подняться как можно быстрее и выше. Местонахождение баллона говорило о том, что их скорость подъёма составляла примерно 85 вертикальных метров в час; было подходящее время для восхождения на большие высоты, и кислородное оборудование работало отлично.

Экспедиция 1999 года

Экспеди́ция «Мэ́ллори и И́рвин» (англ. Mallory and Irvine Research Expedition) — альпинистская поисково-исследовательская экспедиция, организованная в 1999 году Эриком Симонсоном (англ. Eric Simonson), который к тому времени уже был опытным руководителем горных экспедиций, совместно с исследователем Йохеном Хеммлебом (англ. Jochen Hemmleb). В ней участвовали альпинисты из США, Великобритании и Германии. Главной задачей этой экспедиции стал поиск останков Джорджа Мэллори и Эндрю Ирвина, а также других вещественных доказательств, способных разрешить загадку, оставшуюся после той британской экспедиции на Джомолунгму.

Хеммлеб изучил более ранние сообщения и фотографии, и посчитал, что тело Ирвина должно находиться на определённом расстоянии ниже того места, где в 1933 году Перси Вин-Харрисоном (англ. Percy Wyn-Harris) был найден ледоруб Ирвина. Была надежда найти фотоаппарат Ирвина, который мог содержать фотографии вершины горы.

Однако 1 мая 1999 года участник поисковой экспедиции, американский альпинист Конрад Анкер (англ. Conrad Anker) после нескольких часов поиска обнаружил труп на Северной стене Джомолунгмы (на высоте 8155 метров над уровнем моря, в окрестностях штурмового лагеря китайской экспедиции 1975 года в 300-х метрах ниже Северо-восточного гребня, примерно напротив того места, где в 1933 году Британской экспедицией под руководством Вин-Харриса был найден ледоруб Ирвина) — но, к удивлению участников экспедиции, это оказались останки Мэллори, а не Ирвина.

Тело Мэллори лежало лицом вниз; руки были разведены в стороны (что могло свидетельствовать о скользящем падении); был перелом одной ноги и серьёзное ранение черепа; но остальное тело не имело видимых повреждений и хорошо сохранилось. Всё это говорило о том, что, вероятно, причиной смерти Мэллори было падение с относительно небольшой высоты. Тело Мэллори было запутано перебитой страховочной верёвкой, а на талии обнаружилось сильное пятнистое поражение кожи, очевидно вызванное сдавливанием, что указывало на возможный срыв альпинистов, идущих в связке. Характер повреждений тела Мэллори позволял предположить, что срыв произошел гораздо ниже северо-восточного гребня горы. С большой степенью уверенности стало возможным установить, что гибель альпинистов произошла во время спуска в результате одного или нескольких срывов

От места падения до штурмового лагеря оставалось один-два часа ходьбы. Но, получив такие травмы, Мэллори, по всей видимости, уже не мог самостоятельно спуститься. Его правая ступня была почти оторвана, а во лбу была пробоина размером с мяч для гольфа. По утверждению доктора Эллиота Швамма (Elliot Schwamm), нейрохирурга из «Mass. General Hospital», человек не может остаться в сознании после такой травмы лба.

На теле Мэллори и рядом с ним было обнаружено много артефактов, таких как альтиметр, убранные в карман куртки солнцезащитные очки, маска от кислородного аппарата, письма и др., позволявших сделать вывод, что срыв произошел в темное время суток на спуске к Лагерю VI экспедиции 1924 года, из которого Мэллори и Ирвин вышли штурмовать вершину.

Рядом с трупом не было найдено кислородных баллонов. На больших высотах альпинисты обычно выбрасывают пустые использованные кислородные баллоны, чтобы не нести лишний груз. Это говорит о том, что к моменту падения Мэллори был в пути уже долго, и успел израсходовать весь кислород и выбросить все баллоны. Также не была найдена фотография его жены Рут и флаг Британии, которые Мэллори намеревался оставить на вершине Эвереста.

Такие находки не дали однозначного ответа на главный вопрос экспедиции, и вызвали новые споры.

Солнцезащитные очки были не на глазах Мэллори, а в кармане. Раз Мэллори шёл без очков — значит, уже была ночь или вечер; в таком случае, он должен был не подниматься, а спускаться с вершины, возвращаться в лагерь. Но есть и другая версия: у Мэллори была не одна, а две пары очков; очки с глаз при падении сорвались и находятся в другом месте, а запасные очки остались лежать в кармане. Тогда это могло случиться и днём, ещё во время подъёма.

Был найден конверт, на котором Мэллори записывал, сколько кислорода оставалось в каждом из их баллонов. Судя по этим записям — есть вероятность, что Мэллори и Ирвин взяли с собой не два, как предполагалось, а три баллона с кислородом.

В оставшихся вещах Джорджа Мэллори так и не нашли фотографию его жены Рут. Как сообщалось, Мэллори брал с собой фотографию возлюбленной, чтобы в случае успеха восхождения оставить на вершине Джомолунгмы, что теоретически могло означать, что он побывал на вершине.

Тело Мэллори оставили там, где оно было обнаружено. А тело Эндрю Ирвина так и не было найдено ни этой поисковой экспедицией, ни последующими.

Поисковая экспедиция побывала и в том месте, с которого Оделл в последний раз видел Мэллори и Ирвина. Альпинист Энди Полиц (Andy Politz) после сообщил, что оттуда видны все Три ступени, и он может идентифицировать каждую из них безо всяких проблем.

Последующие экспедиции

Экспедиция 1999 года была первой, но не единственной попыткой разрешить загадку первовосхождения Мэллори и Ирвина.

В 2001 году Эриком Симонсоном была организована вторая поисковая экспедиция, целью которой был поиск тела Эндрю Ирвина. Но ни тело, ни несколько фотокамер, что были с собой у альпинистов, кислородное оборудование и т. д., способных пролить свет на трагедию или триумф экспедиции 1924 года, так и не были найдены. Поиски тела Ирвина пришлось прервать для того, чтобы спасти несколько других экспедиционных партий, попавших в беду на Джомолунгме в то время. Среди тех пострадавших от высотной болезни было два китайских гляциолога, трое российских альпинистов, американский горный проводник и его клиент из Гватемалы.

В начале 2004 года Джейк Нортон (Jake Norton) и Дэйв Хан (англ. Dave Hahn) вернулись на Джомолунгму вместе со съёмочной группой и шерпами Дануру (Danuru) и Таши (Tashi), чтобы опять попробовать найти останки Ирвина и ответы на вопросы о том, что же всё-таки случилось с ним и с Мэллори в 1924 году. Они могли прочесать Жёлтый пояс (англ. Yellow Band), но из-за погоды и малого количества людей в команде ничего толком сделать не удалось.

В том же сезоне на Джомолунгме поработали поисковые партии сайта «EverestNews» и Грэхэма Хойланда (Graham Hoyland) — внучатого племянника Говарда Сомервелла (англ. Howard Somervell), который был участником экспедиции 1999 года, а в 2004 году пришёл с экспедицией Рассела Брайса.

В 2006 году Грэм Хойланд (Graham Hoyland) в такой же, как была у Мэллори, одежде, поднялся до высоты 6400 метров над уровнем моря и сказал, что одежда была надёжная и удобная.

Однако эксперт по терморегуляции человека, профессор Джордж Хавенит (George Havenith) из Университета Лафборо, протестировал в погодной камере одежду, строго воспроизводящую одежду Мэллори, и сделал следующее заключение

Если скорость ветра увеличится (а это обычное явление на Эвересте), то изоляция, обеспечиваемая такой одеждой, будет достаточной только [при температуре воздуха не ниже] минус 10 °С. Мэллори мог бы не пережить любое ухудшение погодных условий.

Оригинальный текст (англ.)  

If the wind speed had picked up, a common feature of weather on Everest, the insulation of the clothing would only just be sufficient to minus -10C [+14F]. Mallory would not have survived any deterioration in conditions.

В 2007 году Конрад Анкер, в 1999 году обнаруживший тело Меллори, и британец Лео Хоулдинг (ранее не бывавший на Эвересте), предприняли попытку повторения маршрута Мэллори в одежде и со снаряжением 1920-х годов (экспедиция «Высота Эвереста-2007» (англ. 2007 Altitude Everest expedition)). И хотя из-за холода им всё же пришлось переодеться в современную одежду, они сумели преодолеть «Вторую ступень» свободным лазанием и достигнуть вершины Эвереста, доказав тем самым возможность осуществления такого подъёма Мэллори и Ирвином в 1924 году. Об этой экспедиции был снят документальный фильм, в который, помимо отснятых материалов, вошло много кадров кинохроники экспедиций 1922—1924 годов.

Фотокамеры, что были с собой у Меллори и Ирвина и которые могли бы поставить окончательную точку в дискуссии «Так кто же был первым на Эвересте?», пока не найдены. Некоторое время новый проект проведения поисковой экспедиции по поиску тела Эндрю Ирвина и артефактов восхождения 1924 года пытался организовать историк Эвереста Том Хользел (англ. Tom Holzel).

Есть также различные предположения и теории насчёт того, каким конкретно образом Мэллори и Ирвин могли преодолеть Вторую ступень. Оскар Кадьяк (кат. Òscar Cadiach i Puig) в 1985 году впервые преодолел её в режиме свободного скалолазания (свободного восхождения) (англ. free climbing) и присвоил ей категорию сложности V+. Конрад Анкер (англ. Conrad Anker) поставил эксперимент по свободному (без использования «китайской лестницы») восхождению на Вторую ступень. В 1999 году восхождение получилось не совсем свободным — в одном месте ему пришлось кратковременно поставить ногу на ступень лестницы, потому что в том месте лестница перекрыла единственный уступ, на который можно было поставить ногу. Анкер оценил сложность такого восхождения как 5.10 — далеко за пределами возможностей Мэллори. В июне 2007 года Анкер вернулся туда в составе высотной экспедиции (англ. 2007 Altitude Everest expedition) и вместе с Лео Хоулдингом (Leo Houlding) успешно осуществил свободное восхождение (лестница тогда была убрана, затем заменена). Хоулдинг дал категорию сложности 5.9; Мэллори мог бы это одолеть.

Другой аргумент против успеха восхождения Мэллори и Ирвина — большое расстояние от Лагеря VI до вершины, которое вряд ли возможно пройти в течение одного светового дня. Правда, в 1990 году Эд Вистурс сумел пройти за день такое же расстояние до вершины. Но Вистурс заранее знал маршрут, в то время как для Мэллори и Ирвина это была ещё полностью неизвестная территория. Наконец, Ирвин не был опытным альпинистом, и вряд ли Мэллори стал бы подвергать друга такой опасности или идти к вершине, не просчитав риски.

Современные альпинисты, которые идут по маршруту, очень близкому к маршруту восхождения Мэллори и Ирвина, устанавливают финальный (штурмовой) лагерь на высоте 8300 м н.у.м.. Из этого лагеря они выходят ещё по темноте, около полуночи, чтобы успеть не только подняться, но и спуститься с вершины до начала следующей ночи, так как и ночной спуск, и ночёвка без палаток в таком месте — очень рискованные мероприятия. Но для ночного подъёма используются налобные фонари, которых не было у ранних британских альпинистов.

См. также

• Мэллори, Джордж
• Ирвин, Эндрю Конвин
• Список людей, погибших при восхождении на Джомолунгму

Ссылки

• [www.pbs.org/wgbh/nova/everest/lost/ 1999 Mallory & Irvine Research Expedition website by PBS/NOVA]
• [www.affimer.org/project-1999.html 1999 Mallory & Irvine Research Expedition website by AFFIMER]
• [www.mountainguides.com/everest2001/ Mallory and Irvine Research expedition 2001]
• [www.everestnews2004.com/malloryandirvine2004/dispatches.htm Mallory and Irvine Research expedition 2004]
• [www.affimer.org/photos/mallory-body.jpg Mallory’s body shortly after its discovery on May 1, 1999]
• [images.rgs.org/search_.aspx?eventID=24 Mount Everest Expedition 1924 Images] (англ.). Фотографии найденных артефактов, в том числе принадлежавших Джорджу Мэллори, и фотографии экспедиции 1924 года на сайте КГО.

Отрывок, характеризующий Поиски Мэллори и Ирвина

– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.