Покаяние в христианстве
Покаяние (др.-греч. μετάνοια, буквально: «после ума; перемена ума») — богословский термин, в христианстве означающий осознание грешником своих грехов перед Богом. Как правило, покаяние сопровождается радикальным пересмотром своих взглядов и системы ценностей. Результат покаяния — решение об отказе от греха. В Библии покаяние описывается и как скоротечное решение, и как процесс, длящийся всю жизнь. В качестве синонима покаянию в Библии иногда используется слово «обращение» (например, «Обратитесь каждый от злого пути своего и исправьте пути ваши и поступки ваши». (Иер. 18:11))
В исторических церквях покаяние тесно связано с таинством исповеди — признанием своих грехов перед Иисусом Христом и священником, как свидетелем от сообщества верных. В протестантских конфессиях покаяние это «первый шаг к Богу, к духовному возрождению и спасению»[1].
Важность покаяния
Иисус Христос и Иоанн Креститель начинали свою проповедь словами: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф. 4:17, Мф. 3:2). Обращаясь к иудеям с призывом к покаянию Христос, Иоанн Креститель и апостолы не разъясняли смысла этого слова, поскольку оно было хорошо знакомо жителям Израиля. У евреев покаяние называлось тшува (ивр. תשובה) и служило «основополагающей идеей веры пророков, постоянно призывающих Израиль раскаяться в своих грехах, пока еще не поздно»[2]. Так, ветхозаветный пророк Осия обращался с воззванием к еврейскому народу: «Обратись, Израиль, к Господу Богу твоему… Возьмите с собою молитвенные слова и обратитесь к Господу» (Ос. 14:2).
Подобное отношение к покаянию сохранилось и в Новом Завете. Христос в своей проповеди подчёркивал, что спасение даётся только кающемуся. По мнению авторов «Богословских статей Новой учебной Женевской Библии», истинная вера невозможна без покаяния, а надежда на спасение души просто по вере во Христа-Спасителя, но без покаяния «является пагубным заблуждением»[3]. Об этом же говорили и православные богословы — Святые Отцы. Например, прп Марк Подвижник утверждал: «Нет иного, столь же благого и милостивого, как Бог, но даже Он не прощает непокаявшегося [… ]. Всё множество Божиих заповедей можно свести к одному началу — покаянию […]. Мы осуждаемся не за множество наших прегрешений, но за то, что отказываемся каяться. […]. И для великих, и для малых покаяние остаётся несовершенным до самого смертного часа»[4].
Сущность покаяния
Греческое слово др.-греч. μετάνοια (метанойя) означает «перемену ума», «перемену мыслей»[5].
По мнению кальвинистского богослова Артура Пинка, Библия говорит о трех видах покаяния:
- «покаяние отчаяния» (например, Исав, Фараон, Ахитофел и Иуда Искариот);
- «покаяние исправления» (Ахав и те, кто покаялись после проповеди Ионы);
- «покаяние ко спасению» (2Кор. 7:10).
Пинк отмечает, что нередко люди принимают за истинное покаяние страх перед Божьим наказанием. «Это никоим образом не так. Осуждение законом — это страх ада, евангельское покаяние — это обращение к Богу; одно — страх наказания, другое — боязнь греха; одно — влияет на разум, другое — смягчает сердце». — отмечает он[6].
Покаяние подразумевает не столько сожаление о прошлом, сколько новый взгляд человека на самого себя, на других и на Бога. Обратиться, объясняет Митрополит Антоний Сурожский, «значит отвернуться от множества вещей, которые имели цену для нас только потому, что были нам приятны или полезны. Обращение проявляется прежде всего в изменении шкалы ценностей: когда в центре всего Бог, всё остальное становится на новые места, получает новую глубину»[7].
Истинность покаяния
Внешним признаком истинности покаяния служит дальнейшая жизнь, мысли и поступки грешника. «По плодам их узнаете их» Мф. 7:20 — учил Христос различать христиан и лжехристиан.
«Многие считают, что если человек проливает слёзы или кажется сокрушенным по причине своего неправедного жизненного пути, то это доказывает, что спасительная Божья благодать начала свою работу в душе этого человека. Но этот вывод неверен. Нельзя путать угрызения нечистой совести с тем убеждением и осознанием греха, которое дает Святой Дух», — утверждает Артур Пинк[6]. По его мнению, покаяние предполагает искреннее согласие с Божьим законом, основной всеобъемлющей заповедью которого является — «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим». Кроме того, для истинного покаяния характерно постоянное отвращение от греха в целом, а не временное сожаление по поводу каждого отдельного греха.
Этого же мнения придерживался известный проповедник Чарльз Сперджен: «вы не должны обманывать себя, думая, что быть праведным в течение недели достаточно, чтобы считаться доказательством того, что вы спасены — должна быть вечная ненависть ко злу. Та перемена, которую производит Бог, не является ни преходящей, ни поверхностной; это не срезание верхушки сорняка, но вырывание его с корнем; это не просто вычищение на один день от пыли, но удаление того, что является причиной этой пыли».
См. также
Напишите отзыв о статье "Покаяние в христианстве"
Примечания
- ↑ Христианство: Словарь / Под общ. ред. Л. Н. Митрохина. — М.: «Республика», 1994. — С. 355 ISBN 5-250-02302-9
- ↑ [www.eleven.co.il/article/13446 Электронная еврейская энциклопедия, статья «Раскаяние»]
- ↑ [www.reformed.org.ua/2/333/53/ Богословские статьи Новой учебной Женевской Библии, статья «Покаяние»]
- ↑ Цитируется по [azbyka.ru/tserkov/duhovnaya_zhizn/osnovy/kallist_vnutrennee_tsarstvo_05-all.shtml#bmk03bk Каллист (Уэр), епископ Диоклийский Православный опыт покаяния. Внутреннее царство]
- ↑ [azbyka.ru/tserkov/duhovnaya_zhizn/sem_tserkovnyh_tainstv/pokayanie/5g7_2_6-all.shtml Метанойя как изменение духовного опыта]
- ↑ 1 2 [www.reformed.org.ua/2/515/Pink Пинк, Артур — Покаяние]
- ↑ [www.hram-usadba.ru/kladovaya/izdatelstvo/listok-put-i-istina/item/445-n26-bogomislie-i-molitva-chast-5.html Митрополит Сурожский Антоний — Молитва и жизнь]
Отрывок, характеризующий Покаяние в христианстве
– Капитан Тушин! Капитан!Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.
Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
