Поклон

Поклон, в его историческом происхождении, — движение и положение тела (поза) верующего в ритуале обращения к божеству (молитве).

История

В первобытную эпоху, также и при дворах в монархиях Азии до XIX века, это положение тела «ниц», то есть распростертое на земле лицом вниз. В средневековой России поклон «ниц» был заимствован из Китая через татар (ритуала приема русских князей татарскими ханами) и практиковался в придворных ритуалах русского царя до XVI века (приемах послов, подаче прошений и т. п.). Источник позы — соединение в одном лице функций правителя деспотии и верховного жреца (царь — жрец).

В Средневековье процедура и формы поклона послов месяцами и годами обсуждались Государственными Советами, в обе стороны летели гонцы.

В более высоких формах религии возникает поклон на коленях («коленопреклонение»), когда молящийся, стоя на коленях, наклоняется, опираясь на руки, и касается лбом земли. Поклон в этой форме действует в исламе. Для предохранения тела под колени подстилается специальный «молитвенный коврик».

Прикосновение к земле стало обозначать в христианстве знак обращения себя в прах. До этого, в русском язычестве, как и в греко-римской мифологии, прикосновение к земле (поцелуй), наоборот, служило знаком получения от земли силы и благодати (см. русские былины).

Обычай совершать земные поклоны появился в древние библейские времена. Так молился Соломон при освящении Иерусалимского храма (см.: 3 Цар. 8: 54), Даниил в плену вавилонском (см.: Дан. 6: 10) и другие ветхозаветные праведники. Этот обычай был освящен Иисусом Христом (см.: Лк. 22: 41) и вошел в практику христианской Церкви (см.: Деян. 12: 60; Еф. 3: 14). Чаще всего коленопреклонения совершаются Великим постом. Коленопреклонение и восстание, по объяснению святителя Василия Великого, знаменует падение человека через грех и восстание его по человеколюбию Господа.

В церковном ритуале исповеди (также и в быту) коленопреклонение было знаком искреннего раскаяния и мольбы об отпущении греха. Сложение кистей рук у лица при молитвенном или мирском поклоне служило знаком особого благоговения (запрет взора на божество). Поклон в уединенной молитве (Пиета) всегда сопровождается жестом сложения ладоней — Милле. «Анжелюс».

Формой епитимьи (также и по обету) служило наказание «отбить» число поклонов на коленях. Превращенной формой поклона являлось и наказание детей — «в угол, на колени!» Угол в жилище славян считался обиталищем домашнего божества.

В эпоху Реформации протестантскими церквями молитвенные поклоны были упразднены (как проявление языческих обычаев).

В эпоху рыцарства стал принят поклон опусканием тела только на одно колено. Этим жестом обозначались личная свобода и достоинство, одновременно и добровольное принятие подчинения вассала своему сеньору — в обмен на покровительство. Согласие сеньора сопровождалось подачей руки для сакрального поцелуя. Жест означал передачу жизненной силы (тоже, русская былина «Святогор и Илья Муровец»). При большой разнице статуса, во время поклона целовался край одежды сеньора (ритуал поцелуя туфли римского папы).

При равном статусе рыцарей шел обмен поклонами — «реверанс» (от латинского «re-verus, vereor, verentia»). При реверансе передача силы духа могла происходить похлопыванием по плечу — Веласкес. «Сдача Бреды». В позднее Средневековье рыцарский поклон, преклонением только одного колена, стал широко практиковаться дворянами даже при молитве в церкви (католической).

В куртуазном рыцарском культе Прекрасной Дамы протягивание дамой руки для поцелуя, в ответ на поклон, означало принятие рыцаря под своё покровительство. Сам рыцарь становился вассалом свой Прекрасной Дамы. В скрытой форме этот ритуал сохранился в Европейском культе Девы Марии (поставленной народным пиететом выше Иисуса Христа).

Ритуал поклона даме начинает распространяться в Средние века и достигает расцвета в эпоху Возрождения. Способствует этому амурно-эротический характер рыцарского идеала — подвига во имя любви, освобождения Девы из плена (сюжет Персея и Андромеды). Считается, также, что церемониал связан с культом возвышенной любви в мусульманской Испании и средневековым платонизмом.

Восточному христианству, при общем приниженном положении женщины, культ Святой Девы и ритуал европейского поклона чужд и непонятен. Реликтом ушедшего культа является привилегия (или необходимость) современной женщины первой протягивать руку для рукопожатия при встрече.

Исчезновение духа рыцарства, упадок аристократии и смена её в Европе малообразованным дворянством и буржуа сменили (перевернули) содержание ритуала светского поклона. Искателем покровительства стала женщина и реверанс принял гендерный характер — ответ на предложение покровительства со стороны мужчины. Мужчине в новом ритуале стало достаточно легкого наклона головы.

В Новое время культ Прекрасной Дамы сохранил только поцелуй руки, почти исчезнувший как форма поклона. В России при дворе жест распространился только при Екатерине II. Затем, привилегию поцелуя руки, как элемента европейского воспитания и культуры, завоевали дворяне. Революционер Валентинов вспоминал, как удивился Ленин, когда он поцеловал руку Крупской — «Да, Вы, оказывается, дворянин!».

В России

Публичный поклон на коленях продолжал практиковаться в России в особо торжественных случаях, при крупных потрясениях в общественной жизни, на встречах и лобызании особо чтимых икон. В 1812 г, перед Бородинским сражением («битва при Москве-реке») светлейший князь Кутузов, главнокомандующий русской армией, опускался на колени перед иконой Смоленской Божьей Матери.

Всеобщей формой поклона в России стал «поясной» поклон — как в церкви, так и в светской жизни. В народе поясной поклон — знак уважения, также и согласия с приговором общества, «мiръ». В знак особой приязни правая рука могла быть прижата к левой стороне груди — «сердечный» поклон.

Аристократией и дворянством в светской жизни поясной поклон не употреблялся (жест простолюдинов). Исключением были чествования поясным (глубоким) поклоном высокого духовенства, членов Императорской семьи, глубоких стариков древнего рода и тяжело больных.

Ритуал публичного поясного поклона аристократами и даже королями имел еще одно редкое исключение — на эшафоте, перед казнью. Одновременно, как знак покаяния перед народом и знак чистоты и безвинности.

В ритуале чествования царей при заседаниях Собора русский патриарх целовал правое плечо царя («десницу божью»).

Поклон при рыцарском поединке претерпел в России своеобразную метаморфозу в простонародье и в новой обретенной форме вошел в философию военного искусства: «Нужно уметь, вступая в решительную драку, снять картуз и бросить его около себя на землю; этот жест дисциплинирует человека и позволяет ему прочнее выдерживать натиск противника».

Тревожная загадочность для простолюдина жеста поцелуя руки показана И. Тургеневым — «Она, раскрасневшаяся от волнения, прошептала, протягивая мне благоухающие руки: „Поцелуйте мне руки, как вы целуете их дамам в петербургских гостиных“» (Э и Ж Гонкур. Дневник).

Японский этикет поклонов

Поклон — элемент японской культуры, выражение уважения. Главная составляющая японского «формального этикета». Поклонами приветствуют, благодарят, извиняются, поздравляют. Глубина поклона зависит от разницы в социальном статусе между кланяющимся.

При посещении синтоистских храмов принято кланяться перед обращением к богам. В японских боевых искусствах поклоны составляют важную часть процедур во взаимодействии учителя и ученика и спарринг-партнёров.

Современность

В современной разговорной речи понятие «поклон» отделилось от жеста и стало синонимом понятия «привет» — «передай поклон», «кланяюсь» и т. п. Наряду со знаком уважения жест поклона может принимать и насмешливый характер (знак «преувеличенного» уважения).

Также, в оборотах речи и СМИ «реверанс» вернул свой изначально-мужской характер. Понятие стало выражением двусмысленности, сочетания льстивости и неискренности — «реверансы» политических деятелей и государств.

В превращенной форме жест поцелуя руки до середины XX века сохранялся в среде итальянской мафии — при принятии в клан нового члена (наследие патриархального уклада сельской жизни Сицилии).

Отдавание чести

В церемониал поклона входил и обычай обнажать голову, тоже восходящий к первобытным верованиям (времен Ветхого Завета — «Самсон и Далила»). Великая французская революция упразднила эту часть ритуала. Сохранился обычай только в армии, где он принял форму «отдания чести» — жестом приближения кисти к головному убору. Непосредственный смысл ритуала сохранен армейской поговоркой — «К пустой голове руку не прикладывают».

В европейских армиях в жесте «чести» используется двуперстное сложение кисти (реликт жестов помазания и символического приподнимания шляпы). В России «честь» отдается всей ладонью — «щепотью» (наследие раскола церкви в XVII веке). В 1917 г Февральской революцией отдача чести была запрещена. В конце 60-х гг XX века в СССР рыцарское коленопреклонение было введено в ритуалы со знаменем воинской части. Но, вместе с этим, офицерам армии было приказано отдавать честь гражданской полиции и КГБ — реакция на события Пражской весны 1968 г.

При встрече на Эльбе в 1945 г советских офицеров изумляли правила субординации в американской армии — американские солдаты не отдавали честь своим офицерам! А простых советских граждан столь же изумляло то, что в кино при входе женщины в лифт американские джентльмены снимают шляпы.

В артистической среде

Право пользования всей гаммы оттенков поклона сохранили только певицы академического, камерного и оперного пения, и, в меньшей мере, также танцовщики и балерины. Культура европейской аристократии стала зрелищем современного театра.

Виды поклонов

По технике исполнения жеста существует целый театр поклонов, с игрой глаз, лица, рук и всего тела:

Книксен — легкий и быстрый поклон — приседание юной дебютантки, радостной от внимания зала.

Ликующий поклон — экспрессивное, летящее и чувственное движение тела, когда восторженная дива «отдается» залу.

Реверанс — свободная игра кокетки поклоном, как танцевальным па, с нарочной демонстрацией платья, украшений и самой себя.

Трагический поклон — глубокий «русский» поклон, продолжающий драматическую роль артистки.

Надменный поклон — когда дива делает реверанс нарочно замедленно. И с головы до ног окидывая насмешливо-ироническим взглядом приближающегося с цветами поклонника, таким же замедленным движением так подает ему руку, что тому остается только её поцеловать (при догадливости!). Такой же поклон может быть адресован и всему залу, когда статус и достоинства артистки выше уровня публики!

См. также

• Поклонение
• Воинское приветствие

Отрывок, характеризующий Поклон

– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.