Поклонение пастухов

Поклонение пастухов — эпизод Рождества Христова, описанный в Новом Завете.

Евангельский рассказ

Поклонение пастухов новорождённому Иисусу из всех евангелистов описано только Лукой. Этот новозаветный эпизод принято делить на две части — Благовестие пастухам, и собственно Поклонение.

Благовестие пастухам

Впервые пастухи появляются на страницах Евангелия, когда вскоре после рождения Младенца, им, работавшим неподалёку от Вифлеема, является ангел и сообщает о рождении Мессии:

В той стране были на поле пастухи, которые содержали ночную стражу у стада своего. Вдруг предстал им Ангел Господень, и слава Господня осияла их; и убоялись страхом великим. И сказал им Ангел: не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь; и вот вам знак: вы найдёте Младенца в пеленах, лежащего в яслях.
И внезапно явилось с Ангелом многочисленное воинство небесное, славящее Бога и взывающее: слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!

— Лк. 2:8-14

Лука повторяет несколько раз единственное число — «ангел», и только впоследствии добавляется «многочисленное воинство небесное». В православной традиции пастухам с вестью о рождении Спасителя явился архангел Гавриил. Он не сопровождает пастухов, а ограничивается тем, что «даёт им знак», согласно которому пастухи устремляются в Вифлеем.

Богословское толкование

Из толкования отдельных мест Талмуда следует, что по верованиям иудеев мессия должен был родиться в «башне стада» близ Вифлеема. В этом месте паслись стада, предназначенные для храмовых жертв и, следовательно, пастухи были связаны с Иерусалимским храмом. Ангел, возвестивший именно пастухам о рождении Спасителя, сделал это с целью показать, что наступает время, когда не нужно будет им более выращивать скот для заклания, так как жертву за грехи человеческие принесёт Сын Божий. Существует другая точка зрения, почему первым из людей о рождении Спасителя было сообщено пастухам. Так Феофилакт Болгарский в своём толковании на Евангелие от Луки пишет:

Ангел является пастухам за простоту их нрава и незлобие, так как они, видимо, подражают образу жизни праведных, ибо и древние патриархи, Иаков, Моисей и Давид, были пастырями. Ангел не явился в Иерусалим фарисеям или книжникам, ибо они были вместилищем всякой злобы; а те, не будучи коварны, удостоились божественных видений. Господь показал этим, что Он с самого начала избрал и сделал проповедниками тех, которые простосердечнее других, ибо они пошли и стали проповедовать обо всём этом.

Слова о том, что радость будет всем людям, показывает, что Спаситель родился не только для одних евреев, но для всего человеческого рода. Слова «ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь» акцентируют, что Иисус от рождения был Богом (в противовес учению гностиков, считавших, что он им стал только после Крещения).

Явившееся воинство ангельское воспело пастухам ту радость, что царила в тот момент на небесах. Позже во время входа Иисуса в Иерусалим уже люди теми же словами будут выражать свою радость (Мф. 21:9).

Песнь, что пели ангелы, стала в православии стихирой праздника Рождества Христова и вошла в состав Великого славословия. В католической традиции песнь ангелов в качестве первой строки входит в знаменитую доксологию Gloria («Слава в вышних Богу»), составную часть мессы латинского обряда. Вне литургии «Gloria» часто исполняется по торжественным поводам, например, при избрании нового Папы.

Считается, что ангелы, уходя на небо, повторили вновь видение Иакова о лестнице.

Поклонение пастухов

После явления ангела пастухи отправились искать по его подсказке Младенца:

Когда Ангелы отошли от них на небо, пастухи сказали друг другу: пойдём в Вифлеем и посмотрим, что там случилось, о чём возвестил нам Господь. И, поспешив, пришли и нашли Марию и Иосифа, и Младенца, лежащего в яслях. Увидев же, рассказали о том, что было возвещено им о Младенце Сём. И все слышавшие дивились тому, что рассказывали им пастухи. А Мария сохраняла все слова сии, слагая в сердце Своём. И возвратились пастухи, славя и хваля Бога за всё то, что слышали и видели, как им сказано было. (Лк. 2:15-20)

Богословское толкование

Придя к яслям, в которых лежал Христос, пастухи рассказали о явлении благовестии ангелов, а Мария сравнила слова ангела, явившегося пастухам, с тем, что было ей сказано в момент Благовещения.

Пастухи, по мнению отдельных богословов, представляют собой прообраз архиеерев — духовных пастырей: «долг их проповедовать и другим, подобно как пастыри, увидев Младенца, передавали о Нём и другим». Кроме того, увидев Младенца, пастухи рассказывают всем об этой новости — поэтому, собственно, они и есть первые евангелисты.

Важно, что в этой сцене действие разворачивается ночью, что подчёркивается Лукой. Такие ноктюрны являлись исключением в религиозной сюжетике, которая преимущественно рассказывает о событиях при свете дня. На противоположном конце цикла жизни Иисуса — ещё одна ночная сцена — арест Христа в ночном Гефсиманском саду.

В изобразительном искусстве

Сцена «Благовестия пастухам» редко встречается в станковой живописи и фресках, зато чрезвычайно распространена в миниатюрах.

Сцена «Поклонения волхвов» обычно изображается вместе со сценой «Рождества», но существуют и отдельные изображения. Подобные изображения были чрезвычайно распространены и часто смешиваются с собственно Рождеством.

Евангелист Лука, говоря о явившемся множестве ангелов, не пишет, что речь идёт о музыкальном хоре, но обычно они изображаются именно так. Картуши и ленты в руках ангелов обычно содержат слова, сказанные пастухам в предыдущей сцене Благовестия: «я возвещаю вам великую радость».

Количество пастухов в писании не указано, но обычно изображают троих человек, так же, как и волхвов.

См. также

• Поклонение волхвов

Ссылки

• [www.pravoslavie.ru/gallery/image22_5513.htm#pic Поле пастухов в арабском селении Бет-Сахур близ Вифлеема]

• [www.biblical-art.com/biblicalsubject.asp?id_biblicalsubject=686&pagenum=1 Галерея]

Отрывок, характеризующий Поклонение пастухов

Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.