Покровский собор (Кимры)

Собор
Собор во имя Покрова Пресвятой Богородцы
Общий вид ансамбля. Фото 1900-х годов.
Страна	Российская империя
Город	Кимры
Конфессия	Православие
Епархия	Тверская и Кашинская
Тип здания	собор
Дата основания	1816
Основные даты: 1825 — завершение строительства и освещение Покровского храма 1830 — приобретение статуса собора 1829—1832 — строительство Троицкой церкви и колокольни 1930-е — разрушение комплекса
Состояние	уничтожен

Покро́вский собо́р (Собор во имя Покрова́ Пресвято́й Богоро́дицы) — православный храм в городе Кимры, построенный в 1816—1825 годах. К собору также прилегали Троицкий храм и колокольня, возведённые в 1829—1832 годах, вместе они образовывали единый ансамбль. Комплекс был уничтожен в ходе антирелигиозной кампании в 1930-е годы.

Предыстория

В 1688 году царевна Софья Алексеевна пожаловала село Кимры вместе с 71 деревней, а также «таможню со всеми строениями и таможенным сбором» боярину Александру Петровичу Салтыкову в вотчинное владение в связи с женитьбой его дочери. На средства Салтыкова, в частности, в селе на левом берегу Волги была возведена каменная Троицкая церковь. В 1807 году в Кимрах произошёл крупный пожар, в результате которого храм сильно пострадал: купол церкви мог в любой момент обрушиться, внутренне убранство также было повреждено.

Сохранилось единственное изображение этой церкви на копии, сделанной с гравюры А. Грекова «Вид на село Кимра с луговой стороны» (1772 год). Оригинал находился в Калининском краеведческом музее (ныне — Тверской государственный объединённый музей), в годы оккупации Калинина немецкими войсками в ходе Великой Отечественной войны был утерян, копия представлена в экспозиции Кимрского краеведческого музея.

История

Строительство и дореволюционный период

После пожара было решено построить новый храм. Денежные средства были собраны по подписке прихожанами, главными жертвователями братья Василий, Михаил и Яков Малюгины, а также Д. В. Башилов с сыновьями. 16 сентября 1816 года храм по благословению архиепископа Тверского и Кашинского Серафима был заложен.

Строительство Покровской церкви было завершено в 1825 году, 30 сентября 1825 года храм был освящён протоиереем Тверского кафедрального собора Иоанном Синицыным при содействии местного духовенства. Через некоторое время братья Малюгины подали прошение о переименовании церкви в собор, подкрепив просьбу 20 тысячами рублей в пользу храма и его причта. 21 марта 1830 года Святейший Синод удовлетворил прошение и наименовал храм собором.

В период с 1829 года по 1932 год в непосредственной близости от Покровского собора были возведены Троицкая церковь и трёхъярусная колокольня. В 1947 году были закончены работы по росписи стен собора, выполненные московским художником И. С. Широкиным. Денежные средства на эти работы были пожертвованы местным купечеством.

В мае 1837 года в селе Кимры проездом побывал Великий князь Александр Николаевич, будущий император Александр II. По сохранившимся воспоминаниям, 7 мая 1937 года, около 3-х часов дня, когда высокий гость ещё только подъезжал к селу, раздался звон колоколов всех кимрских храмов. Сельчане торжественно встретили Великого Князя, под восторженные приветствия он проследовал до места, где предстояла смена лошадей. Увидев Покровский собор, он пожелал побывать в нём. Внутри Александр осмотрел убранство храма, приложился к иконам. В половине четвёртого цесаревич со свитой покинул село. Позднее, в послании отцу, императору Николаю I, от 7 мая Великий князь отдельно отметил «церковь, построенную совершенно по образцу московского Успенского собора».

В 1856 году село Кимры посетил драматург А. Н. Островский. Писатель побывал на службе в Покровском соборе, о чём написал в своём дневнике.

В 1859 году в Кимрах произошёл крупный пожар, уничтоживший почти всё село. Местный краевед Алексей Степанович Столяров (1866 — 1939 или 1940) так описывал произошедшее в своей книге «Село Кимры и его обитатели»:

15 июня 1859 г. в 12 часов дня загорелся пустой сарай… Утверждают, что это был поджог… В самое короткое время чуть не все село охвачено было пламенем. Спасли жители только деньги, а имущество, движимое и недвижимое сгорело. Жар был так силен, что даже под защитою высокого берега Волги, на значительном расстоянии от горевших домов, стоять было невозможно и жители, так сказать, отступили в самую Волгу. Когда пожар подходил к концу, набежала страшная туча, разразился гром, полил проливной дождь. Казалось, наступило светопреставление. Вдруг к ужасу обезумевших жителей, раздался страшный треск. С колокольни собора упал колокол весом в тысячу пудов, проломив свод колокольни. Колокол упал на каменный церковный помост.

В августе 1866 года село посетили наследник престола Александр Александрович (будущий император Александр III) с братом, Великим князем Владимиром Александровичем. Кимряки готовились к визиту царственных особ: по сторонам дороги, от Волги в гору (так называемый Владимирский съезд), была высажены берёзы, в половине горы была установлена арка с вензелем имени цесаревича, на горе, поднявшись, построили такую же; была устроена дорожка из теса, с перилами, по которой были разостланы ковры и рассыпаны цветы. Примерно в 3 часа дня 10 августа 1866 года пароход с гостями причалил к берегу. Цесаревич и его брат были торжественно встречены, после чего препровождены в Покровский собор. В храме прошла торжественная служба, по окончании которой гости приложились к святому кресту и местным иконам, а затем под восторженные крики сельчан, вернулись на пароход и продолжили путешествие. В 1892 году Кимры Великий князь Владимир Александрович с целью инспектирования войск и учреждений Петербургского военного округа. Утром 13 июня он прибыл в село, где был торжественно встречен сельчанами, ровно в 10 часов утра вошёл в Покровский храм. Соборный протоиерей в кратком приветствии упомянул о том, что 26 лет назад Великий князь и его брат, ныне император Александр III, «посетили этот святой храм». Выслушав приветственную речь, Владимир Александрович приложился к кресту и был окроплён святой водой, а затем остался слушать тотчас начавшуюся божественную литургию, по окончании которой ему в «память посещения и моления Его в этом святом храме» была поднесена храмовая икона Покрова Пресвятой Богородицы. В исходе 12-го часа Великий князь покинул село на пароходе.

6 мая 1901 года в Кимры специальным поездом из Москвы прибыла икона Иверской Божьей Матери, которую в дар Покровскому собору прислал настоятель Свято-Афонского Андреевского Скита (Греция) Архимандрит Иосиф с братией. Тысячи жителей села и окрестностей вышли встречать святыню. По случаю прибытия иконы в переполненном прихожанами Покровском соборе было проведено торжественное богослужение, затянувшееся до полной ночи. Икона стала считаться «покровительницей Кимр».

В 1901 году в Покровском соборе был крещён будущий советский писатель А. А. Фадеев. Метрическая книга, содержащая запись о крещении, хранится в Кимрском краеведческом музее.

Соборный ансамбль был центром всего села и являлся гордостью кимряков. Главная кимрская площадь — Торговая, была переименована в Соборную. Улица, ведущая от Троицкого храма вглубь села была названа Троицкой (в советское время улица носила имя Розы Люксембург, в 1992 году вновь обрела прежнее название). Как писал А. С. Столяров, ни один кимряк не начинал никакого дела, не отслужив молебен перед местной святыней — иконой Спаса Нерукотворного, считавшейся чудотворной.

По данным на 1901 год к Покровскому собору было приписано около 5000 прихожан (2611 человек из села Кимры, остальные являлись жителями более десятка окрестных деревень). В 1911 году при храме была открыта церковно-приходская школа, ей было выделено двухэтажное здание.

Вид с Вознесенской (Заречной) стороны на центральную часть и Покровский собор	Вид с правого берега Волги на левобережный Владимирский съезд и Покровский собор	Вид с колокольни Вознесенской церкви на центральную часть. Фото М. П. Дмитриева

Советский период

3 [16] июня 1917 село Кимры получило статус города.

В 1925 году в Кимрах было широко отпраздновано 100-летие Покровского собора, на торжества прибыл Тверской митрополит Серафим. Вскоре после этого местные власти развернули в печати кампанию против храма. Было выдвинуто предложение закрыть храм, в частности, по причине того, что колокольный звон мешает нормальной жизни города. 15 февраля 1929 года в секретариат ВЦИКа было направлено ходатайство о закрытии храма.

В 1930 году Московский облисполком постановил закрыть Покровский собор. Предлагалось разместить в здании храма агитационный центр, превратить в «культурный очаг», но затем эти предложения были отвергнуты. С куполов было снято золотое покрытие, сброшены кресты. Предпринимались попытки разобрать собор, но но это не удалось из-за особой технологии кладки стен. Весной 1936 года храм был взорван, на его месте сразу же начались работы по возведению клуба промкооперации Кимрского кожпромсоюза, который открылся в ноябре 1938 года (в 1942 году в этом здании обосновался Кимрский театр драмы и комедии.

Троицкая церковь просуществовала вплоть до 1938 года, в ней расположились зернохранилище и сушилка для лесоматериалов. 10 декабря 1936 года проектная группа коммунального отдела горсовета приступила к составлению проекта по переоборудованию храма под музей, но в 1937 году работы были прекращены. В мае 1938 года президиум горисполкома постановил разобрать его и колокольню на кирпич.

Архитектура и внутреннее убранство

Покровский собор

Архитектура собора сочетала в себе элементы древнерусской архитектуры, русского ампира и классицизма. Мощный, почти кубический в основном объеме, храм был увенчан пятью массивными световыми барабанами с луковичными куполами. Фасады членились тосканскими пилястрами, карниз был декорирован мутулами. Окна второго света были обрамлены ампирными наличниками и полуциркулярными нишами в виде закомар. Световые барабаны декорированы пилястрами и классическим фризом, их окна венчали килевидные навершия. Храм имел три престола: главный, средний, во имя Покрова Пресвятой Богородицы, правый — всех святых, левый — Святых апостолов Петра и Павла.

Внутри собора располагался 5-ти ярусный иконостас, выполненный в русско-византийском стиле, его высота составляла 22 аршина, ширина — 35. Освещали храм пять паникадил, главное из которых, из литой меди, посеребрённое, и весило 52 пуда.

Троицкая церковь

Троицкий храм, в отличие от Покровского, был отапливаемым. Он был гораздо ниже собора и увенчан единственной световой главой. Фасад церкви членится тосканскими пилястрами, на высоте трапезной, соединявшей её с колокольней, имелись портики, поддерживаемые тосканскими колоннами. Главный престол был назван а Живоначальной Троицы, правый — Тихвинской иконы Божьей Матери, левый носил имя святителя Николая Чудотворца.

По богатству внутреннего убранства церковь мало в чём уступала Покровскому храму: стены были украшены росписью, иконостас с позолоченной резьбой имел шесть ярусов. Гордостью храма были четыре иконы, подаренные селу царями Иваном, Петром Алексеевичами и их сестрой царевной Софьей Алексеевной в тот период времени, когда его владельцем был Фёдор Петрович Салтыков, хранившиеся в ризнице две хоругви, предположительно, вышитые самой Софьей, а также Евангелие, отпечатанное в 1698 году и украшенное драгоценными камнями.

Колокольня

Трёхъярусная колокольня, выполненная в стиле зрелого классицизма, имела высоту в 30 саженей (более 60 метров). Помимо 12 колоколов, на ней имелись часы с курантами, показывавшие время на четыре стороны света.

Колокола

С появлением колокольни встал вопрос о покупке колокола. Первый колокол был отлит в Твери на заводе Капустиных и весил 967 пудов. В 1839 году он пришёл в негодность и жители села приобрели в Ярославле на заводе Оловянишникова новый. После того, как колокол был доставлен в Кимры, выяснилось, что он не звонит: при отливке в уши колокола попал кусок угля и при пробном звоне он дал трещину. В 1940 году по инициативе купцов Малюгиных, на их средства и добровольные пожертвования прихожан в селе приглашённым мастером-литейщиком был отлит колокол весом 1005 пудов.

В июньском пожаре 1859 года колокольня серьёзно пострадала, главный колокол упал и разбился. В 1864 году на колокольню собора был водружён новый колокол весом в 1006 пудов 9 фунтов, отлитый в Москве на заводе А. П. Финляндской. Он прослужил вплоть до 1930-х годов.

Прочие постройки

Ансамбль был обнесён каменной оградой с тремя часовнями и тремя воротами. За оградой рядом с комплексом располагалось небольшое кладбище, на котором хоронили богатых кимряков. Несмотря на свой размер, кладбище считалось образцовым.

Литература

• Кудинов Н. С. Кимрская земля. — Тверь: ООО «Издательство ГЕРС», 2007. — 284 с. — 700 экз. — ISBN 5-8109-0009-7.
• Кимрские храмы. — Торжок: Торжокская типография, 1993. — 48 с. — (Кимрская краеведческая библиотечка). — ISBN 5-900381-44-7.
• Коркунов В.И. Тверские колокола: Краеведческие очерки. — Москва, 2005. — 68 с. — 1000 экз. — ISBN 5-7277-0396-4.
• Коркунов В. И., Коркунов В. В. Страницы истории кимрского края / В. И. Коркунов, В. В. Коркунов. — Тверь: Марина, 2008. — 336 с. — 400 экз. — ISBN 978-5-901204-27-6.

Отрывок, характеризующий Покровский собор (Кимры)

Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.