Покровское кладбище (Рига)

Покровское кладбище (латыш. Pokrova kapi) Страна ЛатвияЛатвия Район Рига Община Церковь Покрова и Вознесенская церковь Координаты 56°58′05″ с. ш. 24°08′24″ в. д.56.96806° с. ш. 24.14000° в. д. / 56.96806; 24.14000    Первое упоминание 1773 год Национальный состав православные Действующий статус открытое Действующий статус на открытое Официальный сайт [www.pokrovskoe.lv www.pokrovskoe.lv] О возможности приобретения мест захоронения, [www.pokrovskoe.lv/index.php?lang=RU&m=2 см] Покровское кладбище на Викискладе

Покровское кладбище (латыш. Pokrova kapi) — одно из старейших рижских кладбищ, место захоронения многих известных жителей Риги и других городов Латвии в разные периоды истории края (с 1773 года по 1964 год), представителей русской культурной среды, эмигрантов из советской и дореволюционной России.

Расположено между улицами Сенчу и Мэнесс, с северо-запада граничит с кладбищем Св. Екаба, с юго-востока — с комплексом зданий Barona Centrs (бывший завод резиновой обуви «Varonis»).

С конца 1980-х годов и до настоящего момента Покровское кладбище приводится в порядок представителями Пушкинского общества Латвии, а также всеми желающими.

На территории кладбища расположены Церковь Покрова Пресвятой Богородицы и Часовня Иоанна Крестителя.

Историческая справка

Историю Покровского кладбища можно отсчитывать с 1772 года, когда официально вступил в силу указ Екатерины II о запрете на захоронения в городской черте, который был мотивирован сильнейшей за последнее время эпидемией холеры, свирепствовавшей в России в 1772 году. Сам приказ отправился в Лифляндию из Санкт-Петербурга в середине декабря 1772 года. Именно поэтому губернатор Юрий Броун столкнулся с задачей отвести под место захоронений представителей разных вероисповеданий новые участки территории за пределами городской крепости. К 1 июля 1773 года такие участки были определены и официально отведены под кладбища по рекомендации императрицы Екатерины Второй. Они располагались за тогдашними Рагульскими и Белильными воротами, которые обрамляли въезд в черту рижских предместий. До наших дней эти ворота не сохранились. Таким образом, кладбища, на которых хоронили людей, принадлежащих разным конфессиям, располагались в непосредственной близости друг от друга.

На Большом кладбище находили последний приют сторонники католического вероисповедания, из которых самыми известными являются основоположник эстонской поэзии Кристьян Яак Петерсон; этнический чех, собиратель лифляндских древностей, историк и рисовальщик Иоганн Христоф Бротце; поэт Андрейс Пумпурс; архитекторы Иоганн Даниэль Фельско, один из авторов проекта реорганизации Рижской крепости (1857—1853); Рейнгольдт Шмелинг, долгое время занимавший пост главного архитектора Риги; Вильгельм Нейман, основатель, архитектор и многолетний директор Рижского художественного музея.

На Покровском кладбище были похоронены многие известные православные, деятели науки и культуры, купцы и меценаты, военные и защитники края в периоды военных вторжений. Яковлевское кладбище стало местом последнего пристанища для многих католиков. В советское время, в 1979 году, завершилось создание мемориального комплекса Большого кладбища.

На рисунках краеведа Иоганна Христофа Бротце (периода двух последних десятилетий XVIII века) можно наблюдать Покровское кладбище на раннем этапе своего существования, на котором располагается деревянная часовня. Впоследствии этой часовне суждено будет перерасти в крупный кирпичный храм, отстроенный по проекту остзейского архитектора, академика Петербургской АХ Роберта Пфлуга.

Сперва три кладбища разделяли несколько песчаных холмов и между ним простиралась довольно обширная территория, которая со временем отводилась под захоронения, что привело в итоге к слиянию трёх кладбищенских комплексов. Автором новой каменной ограды вместо предыдущей деревянной стал именитый рижский архитектор Кристоф Хаберланд, творивший в стиле бюргерского классицизма. Ограда была воздвигнута в 1802 году.

В 1821 году был подписан указ о внутреннем реформировании кладбища, а исполнение проекта было поручено мастеру паркового искусства Иоганну Цигре. Ведущий садовод Риги предложил обустроить цветники на Покровском кладбище, а также засадить территорию захоронений декоративными кустарниками и провести новые дорожки. Именно в этот период обустройства погоста, которое продолжалось примерно до 1828 года, зародилась традиция воздвигать величественные склепы для представителей русских купеческих фамилий. Многие из этих погребальных строений не сохранились до наших дней. Также известно, что рижский торговец Карпов выделил деньги на основание прямоугольной декоративной площадки 90 на 30 саженей, а Цигра засадил её тополями в 1825 году.

Кладбище постоянно развивалось и расширялось, вплоть до середины XX века. Городской исполнительный комитет 23 апреля 1967 года вынес решение под номером 153, которое предполагало перестройку комплекса Большого кладбища в мемориальный парк. На некоторое время все захоронения на Покровском кладбище были прерваны. План мемориальной застройки Большого кладбища был окончательно утверждён в 1968 году. Проект реконструкции разросшегося участка Большого кладбища реализовала Карина Дауяте в 1977 году под эгидой архитектурного бюро «Латкоммунпроект». В начале и середине 70-х Карина Дауяте усиленно работала над проектом создания мемориального музея, посвящённого личностям, захороненным на территории кладбищ, в котором могли бы размещаться эксклюзивные экспонаты, посвящённые церковным деятелям, учёным, писателям, артистам и представителям других областей культуры. Известно, что этот амбициозный и, безусловно, многообещающий проект не был реализован, однако в 1973 году провели плановую инвентаризацию Покровского кладбища, в результате которого были зафиксированы 173 захоронения, которые обладали культурно-исторической ценностью. В то же время инвентаризация обнаружила 40 захоронений, которые были аттестованы как уникальные. Данные инвентаризации были частично опубликованы обозревателем Акселем Садовским 29 сентября 1998 года в газете Rīgas balss, выходившей на латышском языке. В то же время в советский период было известно о четырёх уникальных надгробных памятниках, которые располагались на погосте. В наше время таковых два: надгробный памятник поэтессе Ольге Шмидт, а также надгробная скульпутрная композиция, посвящённая Янису Закису и его жене Паулине. Что касается скульптурного памятника семьи правоведа и преподавателя ЛУ периода первой независимой Латвии Владимира Буковского, выполненного сыном-скульптором Львом Буковским (соавтор проекта Памятника Освободителям), то он был транспортирован в мастерскую.

Часовня Иоанна Крестителя

Воздвигнута в честь главы Латвийской православной церкви Иоанна Поммера, зверски замученного на архиерейской мызе на территории Царского сада (Межапарка).

Строительными работами часовни от начала до конца руководил синодальный архитектор ЛПЦ (был назначен Иоанном Поммером на эту должность после 1924 года) Владимир Максович Шервинский. В 1935 году архитектор Шервинский, работавший над транспортировкой и установлением в Христорождественском кафедральном соборе иконостаса из упразднённого Алексеевского монастыря (располагавшегося напротив католической Яковлевской церкви), с протоиереем И. Свемпом отправился на гарнизонное кладбище в Брасе для инспекции остатков взорванной по приказу Зигфрида Анны Мейеровица часовни у Двинского вокзала, воздвигнутой в честь чудесного спасения царской фамилии в железнодорожной катастрофе у станции Борки в 1888 году. Среди фрагментов часовни находились майоликовые плиты, созданные в неовизантийском стиле, а также ценные мраморные колонны, составлявшие её внутреннее убранство. По совместному решению Свемпа и Шервинского части интерьера были отправлены в Синод, после чего перенаправлены на место воздвижения часовни Иоанна Крестителя на Покровский погост. Эскизы часовни (по которым её строил Шервинский) были выполнены одним из самых известных графиков, декораторов, архитекторов и живописцев Латвии дореволюционного, довоенного и советского периодов Сергеем Антоновым. Наблюдателем архитектурных и строительных работ был студент архитектурного факультета Латвийского университета А. Емельянов. Закладку часовни святого Иоанна совершил митрополит Августин (Петерсон); она состоялась 15 июля 1936 года в 8 часов утра. 26 августа того же года на купол часовни был водружён восьмиконечный железный крест, а на следующий день первый этап работ по воздвижению часовни был успешно завершён.

Таким образом, уже 11 октября 1936 года (этот день пришёлся на воскресенье), в 16.00, в торжественной обстановке состоялся акт инаугурации часовни святого Иоанна над могиле священномученика Иоанна Поммера. Над входом в часовню в специальную нишу помещена икона святого Иоанна Предтечи, которая была выполнена в Венеции на мозаичной фабрике по эскизам русского мастера Евгения Евгеньевича Климова, который после 1945 года эмигрировал в Канаду. В Канаде, как и в Латвии довоенного периода, Климов много занимался фотоискусством, живописью, графикой, реставрационными работами, а также преподавательской деятельностью.

Часовню освятил митрополит Августин. Затем была совершена панихида на латышском и церковнославянском языках.

На кладбище похоронены

Священнослужители

• протоиерей Василий Сергеевич Князев, настоятель Христорождественского кафедрального собора;
• Сергий (Воскресенский), митрополит Виленский и Литовский, Патриарший экзарх Латвии и Эстонии, основатель Псковской православной миссии в годы Великой Отечественной войны;
• протоиерей Капитон Симеонович Васильков;
• Яков Михайлов;
• протоиерей Николай Иванович Дмитриевский, ректор Рижской Духовной семинарии;
• преподаватель Закона Божьего в Александровской и Ломоносовской гимназиях протоиерей Сергей Матвеевич Королёв;
• Настоятель церкви Благовещения Богородицы протоиерей Василий Иванович Преображенский;
• учитель русского языка Рижской духовной семинарии Игорь Антонович Золин;
• Настоятель рижской Всехсвятской церкви протоиерей Андрей Цветиков

Деятели науки и культуры, врачи и военные

• Артмане, Вия Фрицевна — популярная латвийская советская актриса театра и кино, народная артистка СССР;
• Дыдоров, Климент Иванович — видный военный деятель
• Максим Ипполитович Ганфман — редактор;
• Юрий Гончаренко-Галич — поэт и публицист, военный деятель в чине генерала русской кавалерии;
• Пётр Мосевич Пильский, журналист четвёртой по популярности в русской эмиграции газеты «Сегодня»;
• Марианна Борисовна Черкасская, певица, обладавшая уникальным сопрано;
• Юлия Васильевна Рожанская-Смоленкова, первая супруга Алексея Николаевича Толстого, с которым она прожила в браке с 1901 по 1907 год;
• Эйжен Финк, известный в Латвии прорицатель, предсказания которого часто сбывались;
• Евграф Васильевич Чешихин, основатель «Рижского вестника», краевед и публицист, подвижник в области развития и продвижения русской культуры, сторонник национального примирения русских, латышей и остзейцев;
• Ольга Захаровна Шмидт (писавшая под псевдонимом Ольга Долматова), поэтесса, полиглот;
• Эдельсон, Аполлон Николаевич, главный архитектор Рижской Епархии, а также его супруга Маргарита Тотлебен, двоюродная сестра военачальника и выдающегося инженера Эдуарда Ивановича Тотлебена.
• Михаил Михайлович Максимович, врач, инициатор создания лечебниц на Рижском взморье для солдат;
• Адриан Павлович Моссаковский, педагог, директор Ломоносовской гимназии;
• Сергей Рудольфович Минцлов, писатель, обладатель уникальной исторической библиотеки, книголюб и ценитель русской культуры;
• Наталья Ивановна Колюбакина, родная тётя Даниила Хармса;
• Юрий Львович де Бур, актёр театра Русской драмы;
• Дмитрий Алексеевич Смирнов, актёр русской оперы, стяжавший мировую известность;
• Арабажин, Константин Иванович, подвижник русского образования в первой независимой Латвии, основатель Русских университетских курсов;
• Владимир Владимирович Клопотовский, фельетонист и редактор «Двинского вестника» и «Русского вестника».

Литература

• Покровское кладбище. Слава и забвение: Сборник статей / Сост. С. Видякина, С. Ковальчук. — Multicentrs: Рига, 2004—312 с.
• [esinstitute.org/files/pribaltiyskie_russkie.pdf Прибалтийские русские: история в памятниках культуры]. Рига: Институт европейских исследований, 2010. Ред. А. В. Гапоненко, 736 с. ISBN 978-9934-8113-2-6 — стр. 72-74

Отрывок, характеризующий Покровское кладбище (Рига)

Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.