Полемическая литература Речи Посполитой

Полеми́ческая литерату́ра (от греч. πολεμιχός — воинственный) — публицистическая литература Речи Посполитой XVI — первой половины XVII веков, в которой поднимались острые социально-политические, догматические и историко-культурные вопросы. Была представлена полемическими трактатами, рассуждениями, памфлетами, апологиями, воззваниями и другими рукописными и печатными произведениями на церковнославянском, западнорусском, польском и латинском языках.

История развития

Начало литературной полемике было положено выходом в 1566 году книги краковского профессора-иезуита Бенедикта Гербеста (ок. 1531—1598) Wypisanie drogi («Описание дороги»), где он рассказывал о посещении города Львова и других городов Русского воеводства и выражал надежду на скорую унию католической и православной церквей на условиях Ферраро-Флорентийского собора. Гербест приводил текст найденной в львовских архивах грамоты 1443 года короля польского Владислава III, адресованной принявшему унию православному духовенству. Ссылаясь на этот документ, он призывал униатское духовенство больше работать с православными, «чтобы мы в русинскую, а русы в нашу церковь в единстве веры и подчинения могли ходить».

В дальнейшем бурное развитие полемической литературы было связано с Люблинской унией 1569 года и Брестской церковной унией 1596 года. Толчком для развития полемической литературы стала книга польского публициста-иезуита Петра Скарги O jedności kościoła Bożego («О единстве церкви Божьей»), изданная в Вильне в 1577 году. В ней Скарга попытался обосновать идею объединения римско-католической и восточно-православной церквей.

Полемическая литература стала средством идеологической борьбы между православным, униатским и католическим духовенством. Среди православных политических, церковных и литературных деятелей не было единой позиции относительно происходящих событий. Так, среди сторонников православия уния породила тревогу и вызвала целую волну протестов в виде полемических трактатов и памфлетов.

В ответ на книгу Скарги появились анонимные произведения «Послание до латын из их же книг» и «На богомерзкую, на поганую латину, которые папежи хто что в них вымыслили в их поганой вере, сказание о том». Первое произведение написано не позднее 1582 года монахами Супрасльского монастыря и сохранилось в нескольких списках. В нём использованы католические хроники, произведения латинских теологов и другие сочинения. Вопреки Скарге, называвшему римских пап духовными пастырями и наместниками Бога на земле, здесь они представлены лицемерами и корыстолюбцами.

Второе анонимное произведение также написано на западнорусском языке в Супрасльском монастыре. Неизвестный автор перечисляет нововведения 25 римских пап, при этом используя в качестве эталона состояние современной ему православной церкви в Речи Посполитой; он отмечает, что только восточная церковь осталась неизменной на протяжении столетий. Выступая против «поганой латины», он защищает культуру и язык православных Речи Посполитой. В качестве источников использованы произведения римских авторов Плотина и Грациана.

Первым неанонимным произведением стала книга Герасима Смотрицкого «Ключ царства Небесного» с приложением «Календарь римский новый» (1587). «Календарь римский новый» Смотрицкого «соревнуется» за независимость «русской веры» с иезуитом Гербестом, критикует католическое учение о божественном происхождении папской власти и отвергает григорианский календарь. Смотрицкий не всегда придерживался только теологических аргументов, он часто использовал юмор с присказками и пословицами. Сочинение было написано на близком к народу языке и потому стало доступным широким массам.

Появились произведения Христофора Филалета, Ивана Вишенского, Стефана Зизания, Мелетия Смотрицкого, Захарии Копыстенского, Михаила Андреллы и других. В частности, «Апокрисис» («Ответ»), изданный в Остроге на польском в 1597 году и западнорусском в 1598 году, написанный Христофором Филалетом в ответ Петру Жалобе, гневно выступает против политики папства, охарактеризованной автором как «коварная», и действий верхушки малорусского духовенства, названных предательскими. Также автор предостерегает, что польско-шляхетская политика национального и религиозного угнетения православного населения может вызвать народное восстание. «Апокрисис» имел большую популярность в Малой Руси и Беларуси^{[уточнить]}.

Также была популярна книга Мелетия Смотрицкого на польском языке «Фринос…» (1610), написанная по следам религиозного погрома 1609 года, учиненного униатским митрополитом Ипатием Потеем над православными в Вильне. Король Сигизмунд III Ваза приказал уничтожить это произведение и привлечь автора к ответственности. Спустя 10 лет Смотрицкий пересмотрел свои взгляды и перешёл в униатство, осудив прежнюю литературную деятельность.

Один из организаторов Брестской унии киевский митрополит Ипатий Потей выпустил несколько полемических произведений на западнорусском и польском языках: «Уния…» (1595), «Разговор берестянина с братчиком» (1603). Другой сторонник униатства полоцкий архиепископ Иосафат Кунцевич, убитый ненавидевшими его православными горожанами Витебска, отметился в полемике сочинениями «О фальшиваню писем богословских…», «Правила для униатских пресвитеров», «Катехизис» и шестью статьями в книге Л. Кревзы «Защита единства…».

Весьма активно полемизировал с православными публицистами униатский митрополит, автор проекта униатских школ, Иосиф Вельямин Рутский, выпустив в 1621 году ряд произведений на польском языке: «Двойная вина», «Письмо к монахам виленского монатыря св. Духа», «Критика обороны», в которых отстаивал интересы иезуитов на восточнославянских землях, враждебно характеризовал Русское государство и пропагандировал католичество. Рутский после 1620и года стал писать королю польскому обличительные письма, упрекая православных иерархов, обвиняя их в измене, оскорблении короля и других преступлениях. Требовал распустить православные братства.

В антиуниатской православной полемической литературе выделяют три периода развития: до 1596 года — отвержение православными писателями самой идеи церковной унии, развенчание святости папы римского; до 1620 года — когда Брестская уния 1596 стала фактом, — показ её незаконного характера, насилие над традициями, обличение двурушничества своекорыстной политики православных иерархов-ренегатов; до войны 1648—1654, когда полемика практически исчерпала себя, — юридическое обоснование правомерности своей митрополии.

При этом православные полемисты не ограничивались вопросом распространения католицизма. В своей полемике они требовали реформирования самой православной церкви, коллективного управления её делами, высмеивали отсталость и консерватизм православных иерархов. Кроме того, поднимались и социально-политические темы: неравноправие людей, эксплуатация человека человеком и одного народа другим. Особый полемический пафос выделяет произведения Ивана Вишенского. Например, в «Послании к епископам» он обличает духовенство как стяжателей, забывших Бога. Единственным способом спасения человека от эгоизма и жестокости мира он считал монашество. Сам Вышенский уехал в Грецию и стал монахом-отшельником в одной из святых пещер на горе Афон.

Полемическая литература, будучи важной вехой в развитии литературы, активизировала и обогатила её новыми жанрами, новыми образно-изобразительными средствами. Риторический опыт, приобретённый западнорусскими православными деятелями в диспутах с католиками и униатами, а также сопряжённый с этим процессом новый просветительский импульс, повлиял также после Переяславских соглашений на Русскую православную церковь и стал одним из факторов церковных реформ патриарха Никона.

Литература

• Павлов А. С. Критические опыты по истории древнейшей греко-славянской полемики против латинян. — СПб., 1878.
• Карский Е. Ф. Белорусы. т. Старая западнорусская письменность. — Пг., 1921. — С. 183.
• Правда об Иосафате Кунцевиче. ― Вильна, 1896.
• Загайко П. К. Украiнскi письменники-полемiсти кiнця XVI-початку XVII ст. в боротьбi проти Ватiану i унii. — Киев, 1957.
• Махновець Л. Е. Сатира i гумор украiнскоi прози XVI—XVIII ст. — Киев, 1964.
• История белорусской дооктябрьской литературы. — Мн., 1977.
• Плохий С. Н. Папство и Украина: Политика римской курии на украинских землях в XVI—XVII вв. — К., 1989.
• Z dzejow literatury unicko prawoslawnej w Polsce. — Poznan, 1922.
• Тretjak J. Piotr Skarga w dziejach i literaturze unii Brzeskiej. — Krakow, 1912.
• Chodynicki K. Kosciol Prawoslawny a Rzecz Pospolita Polska 1370—1632. — W., 1934.

Ссылки

• [www.pravenc.ru/text/164651.html Православная энциклопедия: Бенедикт Гербест]
• [feb-web.ru/feb/ivl/vl3/vl3-4872.htm Украинская литература. Цикл лекций]
• Статья [all-politologija.ru/ru/brestskaya-uniyaipolemicheskayaliteratura Брестская уния и полемическая литература] на сайте «Всё о политологии».

Отрывок, характеризующий Полемическая литература Речи Посполитой

В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.