Полемон (схоларх)
| Полемон | |
| Πολέμων | |
 Полемон в Нюрнбергской хронике (1493) | |
| Направление: | |
|---|---|
Полемон (др.-греч. Πολέμων); около 350—270/269 г. до н. э.) — древнегреческий философ-платоник, схоларх Платоновской Академии в Афинах.
Содержание
Жизнь
Полемон родился в благополучной семье, отец Филострат был влиятельным и состоятельным гражданином. В молодости Полемон вёл разгульную и расточительную жизнь, но однажды, когда ему было около тридцати лет, будучи навеселе, во главе таких же, как он, гуляк, случайно ворвался в школу Ксенократа. Ксенократ, несмотря на неожиданное шумное вторжение, невозмутимо продолжил лекцию, и его рассуждения заинтересовали Полемона. Через некоторое время он порвал со своим прошлым и стал вести умеренный образ жизни. Ксенократ стал для него образцом для подражания. Благодаря прилежанию и способностям, он был лучшим учеником школы и в 315 г. до н. э., после смерти Ксенократа, стал схолархом[1].
Полемон известен своей уравновешенностью, серьёзностью, самообладанием и передовыми убеждениями. Среди его учеников были Кратет Афинский, Крантор, Зенон Китийский и Аркесилай. Согласно Евсевию Кесарийскому, Полемон умер в 270/269 г. до н. э. (в других рукописях — 276/275 г. до н. э.) Диоген Лаэртский говорит, что он жил затворником в саду Академии и умер в преклонном возрасте от чахотки. Кратет наследовал руководство Академией[2].
Философия
Диоген Лаэртский сообщает, что по своим воззрениям он был близок к Ксенократу, и утверждал, что нужно упражняться в делах, а не в диалектических умозрениях, «выучить гармонику по учебнику, но без упражнений — это все равно что изумлять всех вопросами, не противоречить самому себе в распорядке собственной жизни». Ценил Софокла и Гомера. Говорил, что Гомер — это Софокл в эпосе, а Софокл — это Гомер в трагедии[3].
Произведения
Согласно Диогену Лаэртскому, Полемон оставил несколько трактатов, но уже в словаре Суда (X век) сказано, что ни один не сохранился. Климент Александрийский цитирует его (или другого философа по имени Полемон): «В отношении жизни в согласии с природой» (др.-греч. ἐν τοῖς περὶ τοῦ κατὰ φύσιν βίου).[4] Подобный пассаж есть также у Цицерона, который говорил о Полемоне, который считает высшим счастьем жизнь в согласии с законами природы[5].
Напишите отзыв о статье "Полемон (схоларх)"
Примечания
Литература
- Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. / Пер. и прим. М. Л. Гаспарова. Общ. ред. и вступ. ст. А. Ф. Лосева. (Серия «Философское наследие»). М., Мысль, 1979. 624 стр.
- 2-е изд., испр. М.: Мысль. 1986. 570 стр. 100000 экз. переиздавался: 1995, 1998, 2009.
- Античная философия: Энциклопедический словарь. М., 2008. С.148-150. ISBN 5-89826-309-0 (ошибоч.)
Отрывок, характеризующий Полемон (схоларх)
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
