Поликарпов-Орлов, Фёдор Поликарпович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Фёдор Поликарпович Поликарпов-Орлов
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Фёдор Полика́рпович Полика́рпов-Орло́в (конец 1660-х или начало 1670-х годов ‒ 12 (23) января 1731 года, Москва) — русский писатель, переводчик, издатель.



Биография

Учился в Славяно-греко-латинской академии, однако полного курса не прослушал: философии и богословия он не изучал, так как в 1694 году братья Лихуды были отстранены от должности. Продолжить преподавание в академии было возложено на её учеников Поликарпова-Орлова и Николая Семёнова-Головина; Поликарпов преподавал только на греческом языке грамматику, риторику и пиитику. В 1698 году он был переведён в справщики (редакторы) московского Печатного двора.

В конце 1701 года местоблюстителем патриаршего престола Стефаном Яворским Поликарпову был объявлен указ Петра I от 15-го ноября, по которому он назначался начальником «Приказа книг Печатного Двора» на место Кариона Истомина.

По званию справщика, Поликарпов должен был исправлять и проверять подлежащие печатанию книги и переводить предполагаемые к изданию, а по званию начальника печатного двора — заведовать служащими и рабочими, покупать материалы, составлять ведомости о доходах и т. п. В обоих качествах он являлся примерным тружеником на пользу книжного просвещения, энергичным исполнителем воли Петра Великого и горячим защитником интересов печати. Он обладал значительными богословским и церковно-историческими сведениями: его как специалиста приглашали для разбора тетрадей Тверитинова; особое уважение ему оказывал и Димитрий Ростовский, присылавший Поликарпову на рассмотрение свои труды и пользовавшийся его советами и замечаниями.

В 1721 году были вскрыт ряд злоупотреблений, допущенных в Московской типографии; 9 мая 1722 года Поликарпов был отдан под следствие, 16 ноября 1722 года отрешён от должности, имущество его опечатано. Следствие выяснило его виновность во взяточничестве. Два года Поликарпов усердно вымаливал себе прощение и, наконец, 29 апреля 1724 года был помилован. Ещё ранее, Указом Синода, 18 января 1723 года он был определён учителем Славяно-греко-латинской академии.

15 мая 1726 года Поликарпов был вновь назначен директором Синодальной типографии и пробыл в этой должности до своей смерти.

Труды

Из многочисленных трудов Поликарпова наиболее известны: «Алфавитарь рекше букварь, словенскими, греческими, римскими письмены учатися хотящим, и любомудрие в пользу душеспасительную обрести тщащимся» (М., 1701); [dlib.rsl.ru/viewer/01004091708#?page=1 «Лексикон треязычный, сиречь речений славянских, эллино-греческих и латинских сокровище» (декабрь 1704)], в составлении которого принимали также участие Стефан Яворский и братья Лихуды и которым пользовались до 1770-х годов; «Славянская грамматика» (1721), представляющая переделку грамматики Мелетия Смотрицкого и изданная по приказанию Петра Великого; «Историческое известие о московской академии», напечатанное вместе с дополнениями смоленского епископа Гедеона (Вишневского) в XVI томе «Древней Российской Вивлиофики»; «Русская История» за XVI и XVII века, составленная в 1708—1716 годах по приказанию Петра Великого. Ему принадлежит также множество переводов. Он писал и силлабические вирши — например «Приветство стихотворное патриарху Адриану на Рождество Христово» (1694). См. П. Пекарский «Наука и литература при Петре Великом»; С. Смирнов «История Московской духовной академии»; Н. Тихонравов «Московские вольнодумцы XVIII века и Стефан Яворский» («Русский вестник», 1870, № 9 и 1871, № 6); «Русский Архив» (1868); «Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего правительствующего Синода» (тома I—VIII дают богатый материал для изображения жизни и деятельности Поликарпова); С. Браиловский «Федор Поликарпович Поликарпов-Орлов, директор московской типографии» (в «Журнале Министерства народного просвещения», 1894, № 9—12).

Напишите отзыв о статье "Поликарпов-Орлов, Фёдор Поликарпович"

Литература

Отрывок, характеризующий Поликарпов-Орлов, Фёдор Поликарпович

Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал: