Политика «доброго соседа»

Политика «доброго соседа» (англ. Good Neighbor policy) — внешняя политика администрации США в отношении стран Латинской Америки при президенте Франклине Рузвельте. Пришла на смену эпохе империалистических банановых войн.

Основными принципами этой политики были «невторжение» (англ. non-intervention) и невмешательство (англ. non-interference) во внутреннюю политику стран Латинской Америки. Также продвигалась идея о том, что США должны быть «хорошим соседом» (англ. «good neighbor») и устанавливать взаимовыгодные отношения со странами этого региона. Администрация Рузвельта ожидала, что новая политика создаст новые экономические возможности в форме взаимовыгодных торговых договоров и вновь закрепит влияние Соединённых Штатов в Латинской Америке, изменив позицию многих правительств региона.

Предыстория

На протяжении конца XIX — начала ХХ века США неоднократно проводили военные вторжения в страны Латинской Америки для защиты своих интересов, частично из-за коммерческих интересов американского бизнеса. Прежде всего речь шла о защите кредитных интересов (страны Латинской Америки были должниками) и доступе к природным ресурсам, поэтому была необходима военная интервенция для склонения к сотрудничеству правительств этих стран.

В начале 1930-х годов, озабоченное усилением вмешательства Вашингтона во внутренние дела своих южных соседей, правительство Аргентины попыталось консолидировать страны латиноамериканского региона против экспансии США. Карлосом Сааведра Ламасом был выработан проект антиамериканского антивоенного соглашения. В конце 1932 года правительствa нескольких южноамериканских государств подписали антивоенный пакт, получивший название в честь его автора — пакт Сааведра Ламаса. «Белый дом» усмотрел в этом угрозу своим интересам, и в 1933 году президент Франклин Рузвельт объявил об отказе от политики «большой дубинки», провозгласив новую политическую доктрину — политику «доброго сосе­да».

Администрация Франклина Рузвельта

Политика

3 марта 1933 года Рузвельт прочёл свою инаугурационную речь, в которой провозгласил принципы добрососедства: 1) сосед, который полностью уважает себя, уважает и права других; 2) сосед уважает обязательства и святость сделок. Эта позиция была подтверждена Корделом Халлом, госсекретарём Рузвельта, на конференции американских государств в Монтевидео, в декабре 1933 года. Халл сказал: «Ни одна страна не имеет права вмешиваться во внутренние и внешние дела другой страны». В декабре того же года Рузвельт подтвердил эту политику: «Чёткая политика Соединённых Штатов отныне такова, что отвергает военную интервенцию».

Соединённые Штаты хотели иметь хорошие отношения со своими соседями, особенно во время роста количества конфликтов, поэтому эта политика должна была укрепить поддержку Латинской Америки. Политика добрососедства означала, что США будут смотреть на Латинскую Америку через более мирную призму. Избегая военных интервенций, США изменили свои методы для сохранения влияния в Латинской Америке: панамериканизм, поддержка влиятельных местных лидеров, тренировки национальных гвардий, экономическое и культурное проникновение, займы, экономический надзор и политические перевороты.

Последствия

Среди проявлений политики добрососедства — отзыв американской морской пехоты с Гаити и Никарагуа в 1934 году и отмена поправки Платта. Американский внешнеполитический курс до окончания Второй мировой войны пользовался популярностью у латиноамериканцев. На новые веяния откликнулись радиостанции (программа) Viva America и даже мультстудия Уолта Диснея (фильм «Привет, друзья!»)

Эра «добрососедства» завершилась вместе с началом холодной войны. Холодная война изменила политику, поскольку американцы считали, что необходимо защищать Западное полушарие от советской угрозы. Эти изменения противоречили фундаментальным принципам политики добрососедства, в частности «невторжению», так как требовали активного американского присутствия в странах Латинской Америки.

До окончания холодной войны Соединённые Штаты прямо и косвенно атаковали все подозрительные социалистические движения с надеждой пресечения распространения коммунистического влияния. В том числе сюда входит и свержение социалистического режима в Чили, свержение социалистического президента Гватемалы Хакобо Арбенса и правительства сандинистов в Никарагуа.

Кроме того, после Второй мировой войны Соединённые Штаты сосредоточили свою финансовую поддержку на восстановлении разорённых войной Европы и Японии. Для американских инвесторов латиноамериканский регион на долгое время отошёл на второй план.

Отрывок, характеризующий Политика «доброго соседа»

Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.