Политика присоединений

Политика присоединений (фр. politique des Réunions) — масштабная кампания аннексий пограничных территорий, осуществлённая правительством Людовика XIV в 1679—1681 годах.

После Нимвегенского мира Людовик XIV решил использовать своё военное и политическое превосходство для того, чтобы поставить под контроль Франции все территории, которые когда-либо пребывали под её сюзеренитетом или находились в зависимости от недавно приобретённых городов и земель. Эта программа аннексий, осуществлявшихся в мирное время, получила название «политики присоединений». В её ходе Франция округляла свои владения за счёт земель Священной Римской империи и её Бургундского округа. Для придания этим действиям видимости законности королевская юрисдикция и магистраты истолковывали в свою пользу статьи Мюнстерского и Нимвегенского договоров, признававших за королём Франции сюзеренитет над некоторыми территориями «и зависимыми от них землями», без уточнения, о чём именно идёт речь.

Повсюду играли на разобщенности, бессилии принцев, всеобщем утомлении от войны. Политика присоединений сама по себе не была ни удивительной, ни новой. Она следовала в капетингском кильватере, за Ришелье и Мазарини. Но никогда она не заходила так далеко, с такой смесью рассудительности и наглости — смесью, иногда столь плохо дозированной, что она становилась взрывоопасной — и это характеризует политику Людовика Четырнадцатого. Франция, и без того внушавшая страх после Нимвегена, немедленно проявила себя страной империалистов и завоевателей, используя кляузы и сомнительные процедуры для распространения своего господства.

— Petitfils J.-C. Louis XIV: Chapitre XVII. Les réunions

Истоки программы Людовика XIV исследователи видят в событиях 1650—1660-х годов. Так, в 1656 году парламент Меца начал архивные розыски, чтобы установить сеньоров, чьи владения зависят от Франции в силу Вестфальского мира. В 1663 году был представлен доклад, оспаривавший узурпации, осуществлённые «герцогами Лотарингии и Бара и другими владетелями Верденуа в Трех епископствах». Также указывают на масштабную программу строительства укреплений в стратегически важных районах, предложенную Себастьеном де Вобаном, мечтавшим о том, чтобы французские границы имели «квадратуру близкую к каре» (quadrature du pré carré). Людовику XIV и его государственному секретарю иностранных дел Арно де Помпонну идеи Вобана пришлись весьма кстати. В 1678 году Помпонн вызвал в Гент специалиста по феодальному праву Дени Годфруа, чтобы исследовать сундуки, содержавшие около 2000 грамот и хартий, частично «испорченных и поеденных крысами».

После того как де Помпонн попал в немилость, его политическую линию ещё более энергично продолжил новый госсекретарь Кольбер де Круасси. Своеобразным курьёзом представляется то, что страна, уверенно вставшая на путь централизации, использовала неясности старинного феодального права, играя на многовековой путанице различных зависимостей фьефов и арьерфьефов на территории империи, отставшей в политическом развитии.

При этом политика присоединений не означала лишения владельцев их собственности. Королевские чиновники предлагали германским и нидерландским принцам признать вассальную зависимость от короля и принести ему клятву и оммаж. Взамен те получали инвеституру и сохраняли свои доходы. Упорствовавшие лишались своих сеньорий, попадавших под секвестр и присоединявшихся к Франции с помощью драгунских отрядов.

Во Франш-Конте присоединительная палата безансонского парламента в сентябре 1679 приняла заключение о королевском сюзеренитете над землями Клермон, Шатле и Бламон, где находилось более 80 деревень, зависимых от Монбельярского графства, вассала герцога Вюртембергского. В августе 1680 графство Монбельяр было присоединено к Франции, невзирая на протесты Вюртемберга.

В Лотарингии прелаты Трёх епископств были обязаны принести присягу и представить полную опись своих ленных владений. Первое требование епископы выполнили, а от второго уклонились, заявив, что за столетие, прошедшее с начала французской оккупации, многие вассалы отказались подчиняться их юрисдикции, а потому восстановить их права может только королевская юстиция. Это дало Людовику формальный повод для вмешательства.

В сентябре 1679 присоединительная секция мецкого парламента, получившая статус королевской палаты, развернула активную деятельность. В спешке чиновники иногда дважды присоединяли к королевству одни и те же владения. Вдохновителем работы этой палаты был Ролан Раво, упорный мелочный крючкотвор, задавшийся целью доказать, что почти вся герцогская Лотарингия в то или иное время зависела от Мецкого епископства, а значит, от короля Франции. Это было расценено как чрезмерное усердие, и покровителю юриста министру Лувуа пришлось остудить пыл своего протеже. Тем не менее чиновники добились значительных успехов, присоединив к Франции весь юридический округ Понт-а-Муссона, а также города и графства Саара. Курфюрст Трира, у которого отобрали Саарбрюккен, безуспешно жаловался императору.

В конце концов французы потребовали принести вассальную присягу даже от весьма могущественных сеньоров: у курфюрста Пфальцского за графство Фельденц, у короля Испании за графство Шини, у близкого родственника короля Карла XI за графство Цвайбрюккен, у герцога Лотарингского за Коммерси, графство Водемон, Эпиналь, Брие, Нёшато, Этен. Укрепление Фраулаутер, выведенное из-под контроля герцога Нассау-Саарбрюккена, стало французской крепостью Сарлуи, а в Трарбахе, на излучине Мозеля, Вобан воздвиг цитадель Мон-Руайяль.

В Эльзасе, частично находившемся под властью Франции по условиям Вестфальского мира, политика присоединений была особенно плодотворной. В сентябре 1679 главнокомандующий в этом регионе барон де Монклар потребовал от городов Эльзасского декаполя принести присягу и порвать всякую зависимость от императора и рейха. Верховный совет Эльзаса, заседавший в Брайзахе, получил задание присоединить к Франции всю провинцию. В марте 1680 королевский суверенитет был установлен почти над всем Нижним Эльзасом, города Лаутербург и Гермесхайм были изъяты из-под власти курфюрста Пфальцского под предлогом их зависимости от превотства Висамбур. 22 марта верховный совет объявил о суверенитете короля и приказал населению принести присягу. К августу было закончено и подчинение Верхнего Эльзаса.

После овладения Эльзасом перед французами в регионе оставалась одна крупная цель — вольный имперский город Страсбург, аннексия которого, проведённая в 1681 году, имела насильственный характер и потому выходит за рамки политики мирных присоединений.

Французские аннексии не вызвали организованного противодействия. Рейхстаг, собравшийся в Регенсбурге в июле 1680 года, опротестовал действия Людовика, но король в ответ сообщил через своего посла, что всего лишь берёт то, что ему принадлежит по условиям Мюнстерского и Нимвегенского трактатов. Имперский сейм постановил собрать для отпора ползучей агрессии 40-тысячную армию, но французской дипломатии удалось не допустить создания враждебной коалиции. По сообщениям французского посланника из Регенсбурга, имперцы находились в «отчаянии» и «ярости».

Политика присоединений до крайности обострила отношения с Испанией, войска которой отказывались очистить графство Шини. Людовик XIV двинул кавалерийские корпуса в соседние районы Фландрии и Эно, а также в герцогство Люксембургское, и начал блокаду его столицы. Испанцам пришлось уступить, и весной 1681 французы аннексировали Шини. Вскоре выяснилось, что названное графство имеет права на земли Люксембурга, за исключением одноимённого города. Проблема обсуждалась на франко-испанской конференции в Куртре, проходившей в условиях интенсивных военных приготовлений Франции.

В феврале — марте 1682 года угроза новой войны была реальной, но 23 марта Людовик согласился снять блокаду Люксембурга, отозвать из герцогства войска Вобана и принять английское посредничество. К этому времени турки добились серьёзных успехов в габсбургской Венгрии, большая австро-турецкая война была неизбежна, и король Франции, тайно поддерживавший мятежников-куруцев, всё же не хотел открыто пользоваться затруднениями императора и портить себе репутацию «христианнейшего монарха».

Тем не менее с испанцами договориться не удалось, и после серии вооружённых инцидентов в октябре 1683 года началась очередная Франко-испанская война, победа в которой на время закрепила за Францией аннексированные территории.

Литература

• Petitfils J.-C. Louis XIV: Chapitre XVII. Les réunions. — P.: Perrin, 2014. — ISBN 9782262063092.
• Блюш Ф. Людовик XIV. — М.: Ладомир, 1998. — ISBN 5-86218-263-2.
• Борисов Ю. В. Дипломатия Людовика XIV. — М.: Центр образовательной литературы, 2002. — ISBN 5-7133-0305-5.
• Дешодт Э. Людовик XIV. — М.: Молодая гвардия; Палимпсест, 2011. — ISBN 978-5-235-03428-0.
• Птифис Ж.-К. Людовик XIV. Слава и испытания. — СПб.: Евразия, 2008. — ISBN 978-5-8071-0285-0.

Отрывок, характеризующий Политика присоединений

– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.