Политический кризис в Оманской империи (1856—1861)

Политический кризис в Оманской империи — период в истории Омана, последовавший после смерти оманского султана Саида ибн Султана в 1856 году, когда возник спор о наследовании престола между двумя его сыновьями, Маджидом ибн Саидом и Тувайни ибн Саидом, переросший в вооружённый конфликт, завершившийся при прямом вмешательстве Великобритании разделом Оманской империи на два государства: одним из них стал султанат Занзибар во главе с Маджидом ибн Саидом, в который вошли африканские владения империи, другим — султанат Оман во главе с Тувайни ибн Саидом, территорию которого составила азиатская часть распавшегося государства. Период кризиса длился с 1856 по 1861 год, завершившись арбитражем со стороны британцев, разделившим империю на два государства.

Предыстория

Расширение территории султаната Оман от окрестностей озёр Восточной Африки на западе до окраины Индийского субконтинента на востоке стало результатом усилий султана Омана Саида ибн Султана. Кульминацией закрепления им связи Омана с Африкой стало решение основать на острове Занзибар вторую столицу государства, что было серьёзным и рискованным политическим шагом, особенно с учётом того, что расстояние между двумя столицами империи составляло 2500 миль, а морское сообщение Омана с Занзибаром сильно зависело от периода муссонов.

Однако, как считал Саид ибн Султан, без принятия такого решения для правительства Омана было невозможно осуществлять эффективный контроль над отдалёнными территориями в Восточной Африке. Политика ибн Саида по укреплению оманского влияния в его новых владениях (африканские территории были завоёваны в конце XVIII — первой половине XIX веков) была главной причиной, побудившей его фактически перенести свой двор из арабской части империи в Занзибар в 1832 году (окончательно в 1840 году), где он оставался затем до конца своей жизни.

Саид ибн Султан пытался продолжать эффективно управлять Оманом и другими отдалёнными территориями, поэтому был вынужден неоднократно покидать Занзибар, чтобы разрешать проблемы, возникающие в Омане, и, хотя он долгое время жил в Занзибаре, Занзибар всё равно на протяжении всего долгого правления Саида ибн Султана формально занимал «подчинённое» по своей значимости положение по отношению к столичному Маскату. До эпохи правления Саида ибн Султана большую часть населения острова Занзибар составляли суахили, но в свете новой политики на остров стали прибывать арабские переселенцы, остававшиеся там, так как Саид ибн Султан активно призывал оманских арабов эмигрировать на острова Пемба и Занзибар. По всей видимости, соображения экономики были главным мотивом, заставившим Саида ибн Султана избрать своим постоянным местом жительства остров Занзибар, поскольку никакое другое место во всём султанате не подходило так хорошо для реализации экономической политики на данном острове, как сам остров под личным контролем султана.

Так или иначе, Саид ибн Султан выбрал именно этот остров и не поселился в Момбасе, Килве или других крупных городах в Восточной Африке, которые контролировались тогда оманцами. Вероятно, Саид ибн Султан изначально считал, что развитие экономики является единственным средством для восстановления безопасности государства и его стабильности; он, вероятно, был первым, кто организовал массовое выращивание гвоздики на Занзибаре, что в конце XIX века сделало остров важнейшим в мире производителем этой пряности.

Смерть Саида ибн Султана

До своей смерти Саид ибн Султан сказал на переговорах с британцами 23 июля 1844 года, что он объявит преемниками двух своих сыновей, Халида и Тувайни, сначала старшего (Халида), затем младшего, не рассматривая преемником старшего сына, Хилала, из-за злоупотребления того алкоголем. Халид, однако, умер в 1854 году, после чего вторым наследником трона был объявлен его младший брат, Маджид; два года спустя, в 1856 году, султан Саид ибн Султан умер во время морского путешествия к Сейшелам, и его смерть стала началом серьёзного перелома в истории Оманской империи. После смерти отца каждый из двух братьев (Маджид проживал на Занзибаре, Тувайни — в Омане) фактически обладал абсолютным влиянием на «своей» территории. К Маджиду ибн Султану на Занзибар прибыл посланник от его брата Тувайни по имени Мохаммед ибн Салим, который передал требование к Маджиду выплатить Тувайни сорок тысяч австрийских талеров в качестве налога оманскому султану. Тувайни тогда срочно нуждался в деньгах, но требуемая сумма не была выплачена, поскольку Маджид объявил, что считает себя соправителем своего брата, а не его данником. Сразу же после этого Тувайни издал в 1856 году специальный указ, которым провозглашал себя единственным фактическим и законным правителем всех территорий Омана, в том числе территорий Занзибара, что ещё более ухудшило разгорающийся конфликт между двумя братьями и в итоге привело к началу Тувайни военной кампании, чтобы противостоять силам своего брата в Занзибаре. Однако британская колониальная администрация в Индии остановила боевые действия и призвала двух братьев решить проблему арбитражем при своём посредничестве, создав специальную комиссию в 1861 году. Братья были вынуждены согласиться, что рекомендации этой комиссии станут обязательными для обеих сторон конфликта, и в конечном итоге комиссия приняла решение разделить Оманскую империю на два отдельных государства, включивших оманские владения в Азии и Африке. Комиссия также постановила, что Маджид должен выплатить брату ещё большее количество денег в дополнение к требовавшимся ранее; сумма в итоге составила восьмидесят тысяч австрийских талеров.

После арбитража

Навязанное британцами решение конфликта существенно уменьшило потенциал Омана, который был разделён отныне на два отдельных государства, особенно с учётом того, что Маджид сразу же после смерти своего отца, Саида ибн Султана, захватил все торговые суда и военные корабли, которые на тот момент стояли на якоре в Занзибаре, составлявшие, по сути, основную часть морского потенциала Оманской империи, что привело к заметному ухудшению экономического потенциала собственно Омана, в том числе и по той причине, что многие оманские крупные торговцы перенесли свою деятельность в Занзибар после 1861 года.

Преимущественно «африканский» характер султаната Занзибар в эпоху правления Маджида ибн Султана сформировался в результате целенаправленно проводимой им политики по разрыву связей с исторической родиной. Маджид предпринял целый ряд политических действий для достижения этого результата, которые привели к существенному ослаблению связей между Занзибаром и Маскатом. В частности, Маджид в 1864 году запретил маскатским кораблям перемещение в территориальных водах Занзибара, если они не имели специальных документов, доказывающих законность перевозки ими имевшихся на бортах грузов; такие же требования были установлены для шейхов Персидского залива, которые направляли свои корабли в Занзибар. Маджид также запретил жителям Занзибара сдавать в аренду жильё для арабов-торговцев, приезжавших с Аравийского полуострова; кроме того, он перестал направлять традиционные подарки к вождям племён Омана, демонстрируя этим свой окончательный отказ от идеи повторного объединения государства, созданного его отцом, Саидом ибн Султаном.

Разделение государства привело к появлению больших политических проблем в Омане (то есть азиатской части бывшей Оманской империи), поскольку невыплата Занзибаром ежегодной субсидии Маскату привела к отсутствию возможности и дальше оплачивать стоимость аренды Бендер-Аббаса и других портов в заливе Ормуз, что побудило правительство Персии восстановить контроль над этими портами (что в итоге и произошло в 1868 году), а затем попытаться существенно расширить и усилить своё военно-морское присутствие в Персидском заливе. Результатом всего этого стало также наращивание британского военного присутствия в регионе.

Вторая попытка объединения

В 1870 году в обеих частях бывшей Оманской империи к власти пришли новые правители, также братья и сыновья Саида ибн Султана. В Омане султаном стал Турки ибн Саид, в Занзибаре — Баргаш ибн Саид, самый младший из сыновей, который ещё в 1859 году попытался свергнуть своего старшего брата Маджида, но был разгромлен и отправлен в ссылку в Бомбей на два года. Между Турки и Баргашем установились дружеские отношения на фоне их подозрительного отношения к усиливавшему своё влияние в их государствах британскому правительству, и они договорились о возобновлении выплат денежной помощи Занзибаром Оману, что ещё сильнее сблизило их, а в 1880 году Турки (несмотря на то, что был старше по возрасту) даже объявил, что готов отказаться от господства над Оманом и признать верховным правителем возрождённой Оманской империи Баргаша.

Британское колониальное правительство в Индии было крайне раздражено подобным развитием событий и установило контакт с британским резидентом в Персидском заливе, поручив ему расследовать это дело; резидент сообщил, что контакты и переговоры между Турки ибн Саидом и его братом Баргашем по вопросу объединения действительно уже имели место и что об этом известно многим в обеих частях бывшей империи. Правительство Индии поручило политическому агенту передать представителям обоих дворов, что Британская империя произведёт военное вмешательство в случае попытки восстановления единства между Оманом и Занзибаром. Это наглядно показывало, насколько Британия опасалась возрождения единой Оманской империи; вероятно, британское правительство оказало давление на Турки, убедив его не отказываться от верховенства над Оманом, — по некоторым сведениям, британцы намекнули ему, что он может лишиться всего, поскольку в прошлом уже был прецедент относительно британской (в том числе) помощи Турки в борьбе за власть с его родственником Аззаном ибн Куайсом. Согласие Турки подчиниться британцам похоронило последнюю надежду на возможность возрождения единой Оманской империи.

Отношения братьев после неудачной попытки объединения по-прежнему оставались хорошими, и они обменивались подарками. В 1884 году Баргаш ибн Саид передал своему брату двадцать две тысячи рупий помощи после массовых восстаний в Омане, имевших место в предыдущем году, а в 1886 году подарил дал ему пароход («Солтани») и яхту («Дар-эс-Салам»); в середине марта 1888 года Баргаш посетил Оман и провёл неделю на местных горячих источниках в надежде поправить своё здоровье; двор Турки выразил ему большое уважение и признательность и получил от него после этого пятьдесят тысяч рупий в дар. Турки умер менее через три месяца после последней встречи с братом.

См. также

• Владения Маската и Омана

Отрывок, характеризующий Политический кризис в Оманской империи (1856—1861)

Пьер не здороваясь с женою, которую он не видал после приезда (она больше чем когда нибудь ненавистна была ему в эту минуту), вошел в гостиную и увидав Анатоля подошел к нему.
– Ah, Pierre, – сказала графиня, подходя к мужу. – Ты не знаешь в каком положении наш Анатоль… – Она остановилась, увидав в опущенной низко голове мужа, в его блестящих глазах, в его решительной походке то страшное выражение бешенства и силы, которое она знала и испытала на себе после дуэли с Долоховым.
– Где вы – там разврат, зло, – сказал Пьер жене. – Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, – сказал он по французски.
Анатоль оглянулся на сестру и покорно встал, готовый следовать за Пьером.
Пьер, взяв его за руку, дернул к себе и пошел из комнаты.
– Si vous vous permettez dans mon salon, [Если вы позволите себе в моей гостиной,] – шопотом проговорила Элен; но Пьер, не отвечая ей вышел из комнаты.
Анатоль шел за ним обычной, молодцоватой походкой. Но на лице его было заметно беспокойство.
Войдя в свой кабинет, Пьер затворил дверь и обратился к Анатолю, не глядя на него.
– Вы обещали графине Ростовой жениться на ней и хотели увезти ее?
– Мой милый, – отвечал Анатоль по французски (как и шел весь разговор), я не считаю себя обязанным отвечать на допросы, делаемые в таком тоне.
Лицо Пьера, и прежде бледное, исказилось бешенством. Он схватил своей большой рукой Анатоля за воротник мундира и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока лицо Анатоля не приняло достаточное выражение испуга.
– Когда я говорю, что мне надо говорить с вами… – повторял Пьер.
– Ну что, это глупо. А? – сказал Анатоль, ощупывая оторванную с сукном пуговицу воротника.
– Вы негодяй и мерзавец, и не знаю, что меня воздерживает от удовольствия разможжить вам голову вот этим, – говорил Пьер, – выражаясь так искусственно потому, что он говорил по французски. Он взял в руку тяжелое пресспапье и угрожающе поднял и тотчас же торопливо положил его на место.
– Обещали вы ей жениться?
– Я, я, я не думал; впрочем я никогда не обещался, потому что…
Пьер перебил его. – Есть у вас письма ее? Есть у вас письма? – повторял Пьер, подвигаясь к Анатолю.
Анатоль взглянул на него и тотчас же, засунув руку в карман, достал бумажник.
Пьер взял подаваемое ему письмо и оттолкнув стоявший на дороге стол повалился на диван.
– Je ne serai pas violent, ne craignez rien, [Не бойтесь, я насилия не употреблю,] – сказал Пьер, отвечая на испуганный жест Анатоля. – Письма – раз, – сказал Пьер, как будто повторяя урок для самого себя. – Второе, – после минутного молчания продолжал он, опять вставая и начиная ходить, – вы завтра должны уехать из Москвы.
– Но как же я могу…
– Третье, – не слушая его, продолжал Пьер, – вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести… – Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
– Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!…
Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но вопросительным взглядом.
– Этого я не знаю. А? – сказал Анатоль, ободряясь по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. – Этого я не знаю и знать не хочу, – сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней челюсти, – но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я comme un homme d'honneur [как честный человек] никому не позволю.
Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего ему было нужно.
– Хотя это и было с глазу на глаз, – продолжал Анатоль, – но я не могу…
– Что ж, вам нужно удовлетворение? – насмешливо сказал Пьер.
– По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А? Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?
– Беру, беру назад, – проговорил Пьер и прошу вас извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. – И денег, ежели вам нужно на дорогу. – Анатоль улыбнулся.
Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене, взорвало Пьера.
– О, подлая, бессердечная порода! – проговорил он и вышел из комнаты.
На другой день Анатоль уехал в Петербург.


Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.