Политковский, Владимир Гаврилович

Владимир Гаврилович Политковский
генерал-лейтенант Владимир Гаврилович Политковский
Дата рождения	14 апреля 1807(1807-04-14)
Дата смерти	25 ноября 1867(1867-11-25) (60 лет)
Место смерти	Санкт-Петербург, Российская империя
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	инженерные войска, Генеральный штаб
Звание	генерал-лейтенант
Сражения/войны	Русско-турецкая война 1828—1829, Польская кампания 1831
Награды и премии	Орден Святой Анны 4-й ст. (1828), Орден Святого Владимира 4-й ст. (1838), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1848), Орден Святого Станислава 1-й ст. (1852), Орден Святой Анны 1-й ст. (1854), Орден Белого Орла (1863).

Владимир Гаврилович Политковский (1807—1867) — русский генерал, председатель правления Русско-Американской компании.

Биография

Сын сенатора Гавриила Герасимовича; родился 14 апреля 1807 года (в свидетельстве, выданном Санкт-Петербургской Духовной консисторией, записано, что в метрической книге Владимирской церкви 1807 года под № 106 значится, что сын статского советника Гаврилы Герасимовича Политковского — Владимир, родился 12, а крещён 20 апреля 1807 года).

Получив первоначальное домашнее воспитание, он был определён 30 октября 1820 года в кондукторскую роту Главного инженерного училища, откуда, кончив курс, выпущен 17 апреля 1824 года в полевые инженер-прапорщики.

5 декабря 1824 года он был прикомандирован к 7-му пионерному батальону, но по неспособности к полевой службе через месяц переведён в гарнизонные инженеры. 6 сентября 1825 г. он был переведён обратно в 7-й пионерный батальон, в рядах которого участвовал в войне с Турцией 1828 года: 25 апреля принимал участие при постройке моста и наводке понтонов на p. Прут у с. Водалуй-Исакчи; с 6 мая по 3 июня руководил саперами в осадных работах против Браилова, а 3 июня участвовал в штурме этой крепости; за отличие при штурме ему объявлено именное Высочайшее благоволение и он произведён в подпоручики; за сражение при Шумле 14 августа Политковский был награждён орденом св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость», а через месяц был отправлен в Россию по болезни. В конце года Политковский командирован был в Штаб генерал-инспектора по инженерной части, где был назначен старшим адъютантом с производством 17 марта 1830 г. в поручики. Уже в начале своего нового служебного положения он был награждён 30 декабря 1829 г. бриллиантовым перстнем.

В 1831 г. вспыхнуло польское восстание, и Политковский назначен был состоять при Штабе гвардейского корпуса, которым начальствовал великий князь Михаил Павлович, бывший в то же время генерал-инспектором по инженерной части. Вместе с гвардией Политковский участвовал в боях с мятежниками: 4 мая был в авангарде при стычке у д. Якац; 9 мая участвовал в сражении при Желтках, за отличие в котором был произведён 25 июня в штабс-капитаны; затем был при штурме Варшавы (25 и 26 августа). За участие в кампании он получил польский знак отличия за военные достоинства Virtuti Militari 4-й степени, медаль за штурм Варшавы и был переведён в Лейб-гвардии саперный батальон, с оставлением в Штабе генерал-инспектора инженеров. Продолжая службу при великом князе, Политковский быстро двигался в чинах: уже 26 июля 1838 г. произведён был в полковники и назначен дежурным штаб-офицером генерал-инспектора по инженерной части; в этом же году он был 31 января награждён орденом св. Владимира 4-й степени.

В 1844 г. Политковский общим собранием акционеров «Русско-Американской Компании» был избран 19 декабря в члены Главного Правления её и с этих пор до самой смерти имя его тесно связано с судьбой Компании; за беспорочную выслугу 26 ноября 1848 г. он был награждён орденом св. Георгия 4-й степени (№ 7956 по списку Григоровича — Степанова). Во время войны с Венгрией Политковскому поручено было приведение в военное положение действующих и сформирование запасных батальонов, за что 6 декабря 1849 г. он был произведён в генерал-майоры по Инженерному корпусу и назначен исправляющим должность начальника Штаба инспектора по инженерной части. Вступив в новую должность, Политковский начал неутомимо руководить обучением саперных войск практическим работам и 30 марта 1852 г. награждён орденом св. Станислава 1-й степени за примерное усердие и полезные труды. В 1850 г. генерал Политковский был избран в Председатели Главного Правления «Русско-Американской компании» и в этой должности оставался до своей смерти, а 4 марта 1853 г. назначен членом Совета Императорской военной академии.

Между тем, надвигалась Восточная война; в ожидании столкновения с Англией и Францией, император Николай I деятельно готовился к защите. Для приведения Кронштадта в оборонительное положение выбор Государя пал на генерала Политковского, 27 февраля он был назначен начальником штаба Кронштадтского военного губернатора и членом «Комитета о защите берегов Балтийского моря»; здесь он сразу принял деятельное участие в работах по укреплению крепости и уже 11 апреля, за отличное исполнение возложенного на него поручения, награждён орденом св. Анны 1-й степени, а 28 апреля почти все работы по укреплению крепости были закончены и Политковскому объявлены именные Высочайшие благоволения: за «приведение Кронштадта в оборонительное состояние»; 1 мая — «за приведение крепостей в оборонительное положение; за вооружение оных; также за снаряжение войск по военному времени, передвижение их, сформирование для них резервов и снабжение их всеми потребностями». 14 июня в виду Кронштадта появился англо-французский флот, но английский адмирал Непир не отважился приблизиться к крепости и отошёл к Красной Горке, а 20 июня неприятельская эскадра отошла от Кронштадта. Государь был очень доволен деятельностью Политковского; этому свидетельство целый ряд Высочайших благоволений на его имя 1854 г.: за «работы по устройству батарей на устьях Невы»; особенное монаршее благоволение «за особую попечительность и сбережение войск кронштадтского гарнизона»; монаршая благодарность за полезные труды по званию члена Комитета о защите берегов Балтийского моря. Со вступлением на престол императора Александра II он несколько раз в месяц посещал Кронштадт и в каждое посещение выражал Политковскому благодарность за производство работ, отличное устройство войск и порядок в Кронштадте. Между тем, военные действия продолжались; Англия, недовольная экспедицией в 1854 г. в Балтийское море, снарядила в в 1855 г. эскадру под начальством адмирала Дундаса. Соединённый англо-французский флот показался перед Кронштадтом в середине мая 1855 г. и в конце июня отошёл от Кронштадта. Политковский 9 декабря окончил поручение, как член Комитета защиты Балтийского моря, и за успешное окончание — ему была 18 января 1856 г. объявлена Высочайшая благодарность.

До сих пор служебная деятельность Политковского почти исключительно вращалась в кругу инженерного дела. С этого же года он последовательно назначался: состоять одним из инспекторов военно-учебных заведений с оставлением членом Императорской военной академии (25 января); председателем особой комиссии, учрежденной при Главном штабе Его Императорского Величества по военно-учебным заведениям для пересмотра Свода военных постановлений, относящихся до дворянских военно-учебных заведений (6 апреля 1858 г.), совещательным членом в Центральный статистический комитет Министерства внутренних дел (28 мая), членом Военно-кодификационной комиссии (24 октября 1859 г.) и комитета генерала Сухозанета по выработке «Положения об охранении воинской дисциплины» — первого российского дисциплинарного устава (1862). В то же время Политковский был членом Императорского Географического общества (а в 1860-х годах был членом ревизионной комиссии Общества). 30 августа 1860 г. за отличие по службе Политковский был произведён в генерал-лейтенанты и назначен членом Комитета для рассмотрения проекта положений об охранении воинской дисциплины, и 24 июля 1862 г. «за усердное содействие, оказанное в этом полезном труде» объявлена ему особенная монаршая благодарность, а 17 апреля 1863 г. он награждён орденом Белого Орла.

Рядом со славной военной службой Политковский оказал государству услуги на другом поприще: с 1844 г. он состоял членом Главного правления Русско-Американской компании; под сильным влиянием Политковского, Компания приняла предложение государя исследовать Амурский край, снарядила экспедицию и не прекращала исследований и торговых сношений с туземцами до передачи Амурского края правительству. Выбранный через 4 года в председатели Правления, Политковский начал лично руководить действиями Общества и сумел так хорошо направлять дела его, что в момент передачи наших американских колоний Соединенным Штатам в 1867 году дела Компании были в цветущем состоянии и продажа эта была произведена с выгодой для России. Заслуги Политковского приобретают ещё более цены, если принять во внимание, что с основания Русско-Американской ккомпании ей никогда не приходилось претерпевать более жестоких испытаний, как во время пятнадцатилетнего председательства Политковского. Первый кризис в её делах вызвала Восточная война; она не только уничтожила многие предприятия Компании (колонизацию Сахалина, русское китобойство), но заставляла опасаться неизбежной уступки наших Американских владений на Парижской конференции, так как противостоять вторжению неприятельского флота в наши колонии не могли несколько крейсеров, бывших в Тихом океане. Политковский устранил эту опасность: по собственной инициативе он заключил договор с английской компанией Houdson-Вау, гарантировавший неприкосновенность наших американских владений против всех случайностей войны; это было единственным средством спасти Компанию (в то время как все акции пали, акции Компании поднялись до 300 p.). Своей энергией Политковский достиг того, что торговля Компании развивалась и после войны. Сношения начались с Сандвичевыми островами, Калифорнией и Японией. В 1859 г.он был награждён по Высочайшему повелению пожизненной пенсией в 2000 р. в год «за личное живейшее и полезное участие, в качестве Председателя Российско-Американской Компании, в деле возвращения России Приамурского края и за направление действий Компании в видах правительства». Второй кризис, перенесённый Компанией, произошёл от разрешения всем судам ввозить чай из Китая в Россию; этим отменялась привилегия Компании; Политковский добился уменьшения таможенной платы за ввозимый Компанией чай (первый раз на 200000 p., потом ещё 100000 p.). Последнюю огромную услугу Политковский оказал обществу в шестидесятых годах: заботам и стараниям его надо приписать то, что правительство дало Российско-Американской Компании привилегии ещё на 20 лет вперед в 1866 г. В это время Политковский был уж не у дел: постоянные заботы и тяжелые огорчения из-за дел Компании сильно расшатали его нервную систему. Посвятив большую часть своей жизни служению Компании, отдав ей своё время, знание и труд, ей же он принес в жертву свою жизнь; 25 ноября 1867 г., он умер в Санкт-Петербурге и был похоронен в Фёдоровской церкви Александро-Невской Лавры рядом с могилой своего друга графа Я. И. Ростовцева.

Его братья:

• Александр Гаврилович — тайный советник, главный фигурант знаменитого дела о растрате казённого инвалидного капитала,
• Всеволод Гаврилович — тайный советник,
• Вячеслав Гаврилович — один из крупнейших помещиков России,
• Ростислав Гаврилович — действительный статский советник, участник русско-турецкой войны 1828—1829 гг.

Источники

• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Политковский, Владимир Гаврилович

Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.