Полицейский-мошенник

Полицейский-мошенник
Rogue Cop
Жанр	Фильм нуар
Режиссёр	Рой Роулэнд
Продюсер	Николас Нэйфэк
Автор сценария	Сидни Бом Уильям П. МакГиверн (роман)
В главных ролях	Роберт Тейлор Джанет Ли Джордж Рафт
Оператор	Джон Ф. Зейтц
Композитор	Джефф Александер
Кинокомпания	Метро-Голдвин-Майер
Длительность	92 мин
Страна	США США
Язык	английский
Год	1954
IMDb	ID 0047424
Выход фильма «Полицейский-мошенник» (оригинальное название — Rogue Cop)

К:Фильмы 1954 года

«Полицейский-мошенник» (англ. Rogue Cop) — фильм нуар режиссёра Роя Роулэнда, вышедший на экраны в 1954 году.

В основу фильма положен одноимённый роман Уильяма П. МакГиверна, впервые опубликованный в журнале «Cosmopolitan» в апреле 1954 года. Фильм рассказывает о коррумпированном детективе Кристофере Келвэйни (Роберт Тейлор), младший брат которого Эдди, начинающий, идеалистически настроенный дорожный полицейский, оказывается свидетелем, который сможет опознать убийцу в суде. Главари мафии давят на Кристофера, требуя, чтобы его брат отказался от опознания в суде, однако младший брат не поддаётся ни на подкуп, ни на прямые угрозы его жизни. Кристофер продолжает искать решение, но после того, как мафия устраняет Эдди, старший брат встаёт на путь мести мафиозным главарям.

Фильм принёс Джону Зейтцу номинацию на Оскар за лучшую чёрно-белую операторскую работу. Это была последняя работа Джанет Ли в качестве контрактной актрисы студии «Метро-Голдвин-Майер».

Сюжет

Поздно вечером в крупном городе в зале игровых автоматов работает наркодилер. Некий мужчина следит за ним, затем подходит и тихо убивает его ножом, утверждая, что это его территория. Затолкнув убитого в будку, мужчина быстро выходит из зала на улицу. Около самого выхода его останавливает за нарушение правил парковки патрульный полицейский Эдди Келвэйни (Стив Форрест). В этот момент из зала, где обнаружили убитого, доносится крик. Эдди бежит в зал, и в этот момент неизвестный срывается на машине с места и уезжает.

В отдельном кабинете полицейского участка группа детективов играет в покер. В кабинет заходит детектив Сидни Майерс (Роберт Элленстейн), рассказывающий своему коллеге сержанту Кристоферу «Крису» Келвэйни (Роберт Тэйлор), что только что произошло убийство в зале игровых автоматов, и брат Криса видел убийцу, но не успел его задержать. В разговоре коллеги намекают Крису, что вряд ли он разбогател, играя по правилам. Тем временем Эдди просматривает полицейскую картотеку со снимками преступников, и с помощью подошедшего брата устанавливает имя убийцы — это некий Джордж «Ринклс» Фэллон (Питер Брокко). На улице Кристофер выясняет у своего платного информатора, продавщицы газетного киоска Сельмы (Олив Кэйри), что Фэллон скорее всего играет в карты в закрытом биллиардном зале «У Джо».

Подъехав к запертому залу, Крис и Эдди разбивают витрину и врываются внутрь помещения, где в одной из комнат находят группу игроков в покер, среди них оказывается Фэллон, которого детективы уводят с собой. Информация о задержании Фэллона попадает в газеты. На следующий день во время рабочего дня Кристофера кто-то по телефону срочно вызывает, назначая встречу на ипподроме. В ресторане ипподрома Крис приветствует красивую молодую Нэнси Корлейн (Энн Фрэнсис), любовницу мафиозного босса Дэна Бомонта (Джордж Рафт), которая проводит время за выпивкой. Появившийся Бомонт просит Нэнси пойти посмотреть скачки, так как у него с Крисом будет серьёзный разговор. Оставшись наедине, Бомонт просит сделать так, чтобы Эдди не опознал Фэллона в суде. Недоумевающий Кристофер спрашивает, какое может быть дело Бомонту до такой мелкой сошки, как Фэллон и, кроме того, после задержания это сделать довольно сложно. Однако Бомонт настаивает, напоминая, что не зря же он столько лет подкармливал Эдди. Так как Эдди за отказ от показаний может быть уволен из полиции, Бомонт предлагает дать ему крупную сумму в 15 тысяч долларов, а в случае увольнения, взять его на содержание. Бомонт подчёркивает, что они Аккерманом хотят, чтобы это было сделано немедленно, намекая Крису, что если бы Эдди не был его братом, они решили бы вопрос более дешёвым способом.

Тем же вечером Крис приходит в ночной клуб, где работает певицей девушка его брата Карен Стефансон (Джанет Ли). За стойкой бара он подсаживается к Эдди, начиная с ним разговор о Карен, на которой тот собирается жениться. Однако, говорит Крис, в браке жить тяжело на 65 долларов в неделю. Далее старший брат говорит, что некие большие люди готовы прилично заплатить Эдди, если он не узнает Фэллона в суде. В противном случае они раздавят Эдди как клопа. Такие слова возмущают принципиального Эдди, который категорически отказывается иметь с преступниками дело, утверждая, что их отец — также бывший коп — от таких разговоров перевернулся бы в могиле. Тогда Крис прямо говорит, либо ты возьмёшь 15 тысяч и дашь нужные показания, либо тебя убьют. В этот момент к из столику подходит Карен, и Эдди знакомит её с братом. Наедине Крис напоминает Карен, что они уже встречались ранее в Майами два года назад, однако девушка говорит, что это в прошлом и не хочет об этом вспоминать. Тогда Кристофер просит её о встрече попозже вечером после её шоу, так как ему надо поговорить с ней об Эдди.

Крис приезжает в шикарный пентхаус Бомонта, где ему открывает дверь телохранитель мафиозного босса Джонни Старк (Алан Хэйл-младший). Ожидая приёма, Крис беседует с Нэнси, а затем мимо охранника заходит в кабинет, где Бомонт беседует со своим партнёром Аккерманом (Роберт Ф. Саймон). Крис уверяет мафиозных главарей, что сможет уговорить Эдди и просит дать возможность сделать это в семейном кругу, однако сомневающийся Аккерман просит привести Эдди на личную беседу следующим вечером. Перед уходом Крис просит дать команду прекратить слежку за братом. Оставшись наедине с Бомонтом, Аккерман спрашивает, можно ли Крису доверять. По словам Бомонта, Крис присматривает для них за букмекерами, собирает долги и улаживает кое-какие уголовные дела. Бомонт уверен в старшем Келвэйни, однако не убеждён в том, что его младший брат поведёт себя правильно. Чтобы подстраховаться, они решают пригласить из другого города специального человека, который уменьшит их риски.

По телефону Крис получает информацию на Карен от своего человека в Майами, после чего приходит среди ночи к ней домой и сообщает о том, что у Эдди будут большие проблемы, если он не откажется опознать убийцу. Крис говорит с ней не просто как представитель «важных людей», но и как брат, который не хочет, чтобы Эдди убили. Он просит её помочь и сказать Эдди, что ей требуется 8-10 тысяч долларов на операцию, чтобы исправить хромоту и не оказаться в инвалидном кресле. Карен не хочет, чтобы Эдди становился лжецом и вором, тогда Крис говорит ей, что ему известно, что в прошлом она была любовницей мафиози.

Следующим утром Крис приходит в гости к младшему брату, говоря, что пообещал Аккерману и Бомонту, что Эдди встретится с ними этим вечером, в противном случае его застрелят. Вспоминая об отце, честном полицейском, Эдди утверждает, что Крис отошёл от его принципов, и ставит достижение материальных благ выше порядочности и служения долгу. Однако Келвэйни-старший продолжает уговаривать брата сходить на встречу и пообещать Аккерману и Бомонту то, что они хотят, а затем в суде он сможет сказать правду, так как к тому времени общественный интерес к делу обеспечит ему безопасность. Напоминая о Карен, Крис говорит о её тёмном прошлом и об их ночной встрече, после чего Эдди бьёт брата по лицу и выгоняет из дома.

Утром в участке Криса ожидает местный священник, который просит его не сбивать Эдди с пути и не вмешиваться в отношения между Эдди и Карен. После ухода священника Крис просит Майера вечером помочь ему с одним делом, однако тот отказывается, понимая, что дело нечистое. Крис наносит визит в тюрьму, чтобы выяснить у Фэллона, какую ценность тот представляет для Аккермана и Бомонта, однако преступник отказывается что-либо говорить. Вечером Крис приезжает к Бомонту, дверь ему открывает подвипившая Нэнси. Появившиеся Бомонт и Аккерман, не увидев Эдди, обвиняют Кристофера в том, что он их обманывал, и Бомонт увольняет его, говоря, что дальше сам займётся этим делом. Бомонт говорит, что у него на Криса есть огромный объём компромата, и если тот попадёт к начальнику полиции, тогда Крис сядет надолго. Уходя, разозлённый Крис вступает в драку с телохранителем Джонни, избивая его, а затем бьёт в живот и по лицу Бомонта, посылая того в нокдаун. После того, как опьяневшая Нэнси смеётся над лежащим мафиозным боссом, Бомонт поручает Джонни отвезти любовницу к своим дружкам.

В ночном клубе, когда Карен выступает с номером, появляется Крис, показывая знаком, что хочет поговорить с ней. Он говорит, что со своей стороны, был бы рад, если бы они поженились, однако Карен отвечает, что, несмотря на то, что считает Эдди самым чудесным созданием на свете, она его не любит. Крис сообщает, что разыскивает Эдди, которому в любой момент может грозить опасность, затем звонит в участок и просит, чтобы, как только Эдди появится, чтобы срочно позвонил в клуб. В этот момент Крису в клуб звонит Бомонт, заявляя, что не собирается сводить счёты по поводу драки, но настаивает на том, чтобы детектив заставил брата молчать на прежних условиях, давая на его обработку ещё два дня. После этого разговора, который слышит Карен, Крису удаётся убедить её ещё раз побеседовать с Эдди, пообещав ему выйти за него замуж, если он будет вести себя разумно. Не видя иного выхода, Карен соглашается.

Среди ночи Криса будет звонок в дверь, и привратник провожает в его квартиру растерзанную, шатающуюся Нэнси. Она рассказывает, что Бомонт выгнал её и отдал для развлечения каким-то своим дружкам. Она пришла к Крису потому, что видела, как он оказал им сопротивление и после этого очень его зауважала. Затем Нэнси говорит, что только что по радио в машине сообщили, что Эдди был застрелен на улице. По телефону Криса срочно вызывают в полицейский морг на опознание. В морге офицер полиции сообщает Кристоферу, что Карен была свидетельницей убийства.

Крис приезжает в участок и направляется к своему шефу, лейтенанту Винсу Бардерману (Рой Баркрофт). За два года Бардерман собрал уже достаточно подтверждений того, что Крис ведёт тёмную, двойную игру, и собирается отстранить его от работы, а также дать ход проведению расследования в отношении него со стороны большого жюри. Тогда Крис прямо сознаётся в том, что он продажный полицейский. Однако в данном случае, когда убит его брат, только он один в состоянии справиться с его убийцами — Бомонтом, Аккерманом и неким киллером — так как в его руках находятся все концы этого дела. Бардерман соглашается не давать ход его делу ещё пару дней и предлагает объединить усилия, при этом Крис станет его человеком, работающим изнутри. В свою очередь Крис просит Бардермана проверить всё на Фэллона, который, вероятно, когда-то получил какой-то компромат на Аккермана и Бомонта, и они очень боятся того, что он заговорит.

Крис приезжает к Карен, которая находится под защитой полиции в своей квартире. По его требованию он заставляет её ещё раз пересказать произошедшее во всех подробностях и дать описание внешности убийцы. В ходе дальнейшего разговора Карен обвиняет Криса в том, что он решил бороться с преступниками не потому, что этого требует справедливость и закон, а исключительно из мести, что преступники обманули его лично и убили его брата.

От Сельмы Крис узнаёт, что кое-что об убийстве брата должна знать Нэнси, в свою очередь детектив предлагает ей 5 тысяч долларов собственных средств за информацию об убийце брата. Крис решает спрятать Нэнси в квартире Карен, которая находится под защитой полиции, и незаметно от полиции проводит её в эту квартиру. Затем он просит Карен в его отсутствие попробовать разговорить Нэнси и выяснить, что она знает об Аккермане и Бомонте. Вернувшись несколько часов спустя, Крис сначала беседует с Карен, и они просят друг у друга прощения за то, что наговорили друг другу за эти дни, затем Крис спрашивает, насколько легко ей было порвать со своим опекуном в Майами. В этот момент Нэнси приходит в себя и рассказывает, что когда-то в пьяном состоянии Бомонт проболтался ей, что лет 10-15 назад Фэллон, работая уличным фотографом, случайно сделал какие-то фотографии Аккермана и Бомонта, и с тех пор шантажирует ими двух мафиози. Бомонт заплатил ему большую сумму денег за то, чтобы, как он выразился, остаться в живых. Кроме того, вчера ночью, она сказала друзьям Бомонта, что посадит его и Аккермана на электрический стул, и, как догадывается Крис, об этом им уже известно.

Приехав в полицейский участок, Крис просит разыскать ему все нераскрытые дела 10-15-летней давности, где фигурировали убийства на одной из главных улиц, и которые могли снять уличные фотографы. Тут же Криса вызывает к себе начальник участка, в кабинете у него уже находится окружной прокурор. Начальник Криса грозит отставкой и уголовным делом. Однако Крис просит дать ему довести начатое дело до конца. Он сообщает о том, что вышел на след убийства, которое совершили Аккерман и Бомон 10-15 лет назад, которое, по-видимому, попало на фотоплёнку Фэллона. Пока это гипотеза, но если удастся найти снимки, то это будет доказанным фактом, который позволит осудить обоих мафиози. Прокурор просит привезти к нему Нэнси через два часа. Перед уходом Крис говорит, что если даже они схватят двух главарей, у мафии вырастет новая голова. Поэтому, чтобы уничтожить мафию, нужна информация обо всей её структуре, в том числе на тех, кто работает в среднем и низшем звене. И Крис готов предоставить её, даже если за это он сядет в тюрьму. После его ухода начальник полиции посылает Майера проследить за ним.

Пока Крис был в полиции, детективы из отдела убийств увезли Карен на место преступления, и с её квартиры временно сняли охрану. Ворвавшись внутрь, Крис видит, что в квартире кто-то побывал после отъезда Карен — всюду видны следы борьбы, а затем в ванне он обнаруживает утопленную Нэнси. Крис немедленно направляется к Сельме, которая выяснила имя убийцы — Джои Лэнгли с Западного побережья, и адрес, где тот ожидает получения денег от заказчиков. Крис просит её через свои связи довести до Бомонта, что он узнал, где находится Лэнгли и направляется прямо туда. Крис замечает машину Майера, и вызывает его на разговор, после которого они решают действовать сообща.

Крис стучит в дверь комнаты Лэнгли, тот открывает дверь и под угрозой оружия пропускает детектива в неосвещённую комнату, затем обыскивает его. Крис говорит, что он коп, работающий на Бомонта, и показывает свои документы. Когда Лэнгли видит, что его фамилия Келвэйни, он на секунду теряет контроль, этого достаточно, чтобы Крис набросился на него. Детектив в драке легко расправляется в киллером, забирает пистолет, надевает на него наручники и выводит из комнаты. Когда уже вместе с Майером они выводят Лэнгли на улицу, Бомон и Аккерман по ним открывают огонь из припаркованной в темноте машины. Начинается перестрелка, в ходе которой сначала ранение получает Майер, затем Крис подкрадывается к машине и в упор убивает Аккермана, в следующий момент Бомонт стреляет в Криса почти в упор, после чего пытается завести машину и скрыться. Однако к нему подбирается Майер и убивает с близкого расстояния. Подъезжает полиция и скорая помощь. В карете скорой помощи Крис говорит Майеру, что он отличный полицейский, и просит у него прощения.

В ролях

• Роберт Тейлор — детектив, сержант Кристофер Келвэйни
• Джанет Ли — Карен Стифенсон
• Джордж Рафт — Дэн Бьюмонт
• Стив Форрест — Эдди Келвэйни
• Энн Фрэнсис — Нэнси Корлейн
• Роберт Элленстейн — детектив Сидни И. Майерс
• Роберт Ф. Саймон — Аккерман
• Энтони Росс — отец Эхерн
• Алан Хэйл-младший — Джонни Старк
• Питер Брокко — Джордж «Ринклс» Фэллон
• Винс Эдвардс — Джои Лэнгли
• Олив Кэйри — Сельма

Создатели фильма и исполнители главных ролей

Как пишет критик Роджер Фристоу, «студия „Метро-Голдвин-Майер“, более всего известная своими солнечными семейными фильмами, редко погружалась в мрачный мир фильма нуар. Но она доказала, что может эффективно продемонстрировать свойственный жанру неприукрашенный, жёсткий стиль, сделав такие фильмы, как „Почтальон всегда звонит дважды“ (1946) и „Полицейский-мошенник“ (1954)».

Роберт Тейлор начал работать на студии «Метро-Голдвин-Майер» в 1934 году, проработав на ней в общей сложности 25 лет. Его карьера «была второй по продолжительности в истории студии — его опередил только Льюис Стоун, который проработал на студии 29 лет». Свои лучшие роли Тейлор сыграл в таких фильмах, как «Дама с камелиями» (1936), «Три товарища» (1938), «Мост Ватерлоо» (1940), «Батаан» (1943), «Камо грядеши?» (1951), а также в фильмах нуар «Джонни Игер» (1940), «Подводное течение» (1946), «Высокая стена» (1947), «Взятка» (1949) и «Девушка с вечеринки» (1958). По словам кинокритика Ханса Воллстейна, «хотя Роберт Тейлор ранее уже изображал и менее законопослушных персонажей, продюсер студии Луис Б. Майер никогда не позволял ему появляться в роли, настолько разрушающей его идеализированный образ, как роль коррумпированного детектива, которую он сыграл в этом фильме. Но к 1954 году Майера уже давно не было на студии, и новое руководство „Метро-Голдвин-Майер“ быстро пожертвовало старомодным очарованием ради нелицеприятной, серьёзной гангстерской мелодрамы в стиле „Обнажённого города“ (1948)».

Фристоу отмечает, что «этот фильм был последним для Джанет Ли на студии „Метро-Голдвин-Майер“, подходя итог восьмилетнему периоду, когда она снималась главным образом в ролях инженю». К её лучшим картинам на этой студии относятся фильм нуар «Акт насилия» (1948), приключенческая комедия «Скарамуш» (1952) и вестерн «Обнажённая шпора» (1953). После ухода со студии она сыграла в таких значимых картинах, как «Печать зла» (1958), «Психо» (1960, номинация на Оскар за лучшую роль второго плана) и «Маньчжурский кандидат» (1962).

«Несгибаемый ветеран гангстерских фильмов студии „Уорнер бразерс“ Джордж Рафт» памятен по ролям в таких криминальных и гангстерских фильмах, как «Лицо со шрамом» (1932), «Человек под прикрытием» (1932), «Стеклянный ключ» (1935), «Ты и я» (1938), «Каждое утро я умираю» (1939) и «Они ехали по ночам» (1940).

Оценка фильма критикой

Общая оценка фильма

Сразу после выхода фильма на экраны кинокритик Босли Кроутер на страницах «Нью-Йорк таймс» дал ему достаточно позитивную оценку, написав, что он «не настолько исключителен в построении и исполнении, чтобы чем-то удивить. Тем не менее, это хорошо сделанная мелодрама, произведённая и поставленная в жёстком, чётком стиле, с очень хорошей игрой Роберта Тейлора в немного отталкивающей заглавной роли».

Сходную оценку дал картине современный кинокритик Деннис Шварц, назвав его «главным образом психологической историей о коррумпированном полицейском сержанте». Шварц считает, что «психологически фильм сложнее, чем большинство историй про грязных копов, но всё-таки эта сторона картины не настолько притягивает и захватывает. Это скорее хороший боевик, чем что-либо иное», добавляя, что это «обычная история падшего копа, но её выручает сильная игра Тейлора». Шварц обращает внимание на то, что это «один из немногих фильмов нуар, сделанных на студии „Метро-Голдвин-Майер“», которая в данном случае хотя и «использовала больших звёзд, но не пыталась поразить производственными расходами», в частности, съёмки городских сцен проводились в стандартных студийных павильонах, а операторская работа Джона Зейтца придала картине нуаровый налёт".

Сопоставление с другими фильмами

По мнению Кроутера, фильм выделяется в лучшую сторону среди криминальных картин своего времени. В частности, он сравнивает картину с вышедшим непосредственно перед ним другим "фильмом о нарушении полицейского долга — «Частный ад 36» (1954). Без сомнения, такая преемственность является чистым совпадением, но может дать некоторое основание подумать о существовании просчитанной кампании по показу и разоблачению слуг закона, идущих не тем путём. Он пишет, что «„Полицейский-мошенник“, также как и его предшественник, показывает, что участь полицейского не улучшается, когда он пытается повысить свой доход с помощью бесчестных поступков и взяток от преступников. Действительно, фильм проводит мысль, что этот способ не только действует разлагающе, но и таит в себе опасность, и чем быстрее продажный коп искупит свою вину героическим поступком, тем лучше будет для всех».

Фристоу отмечает, что это второй фильм, поставленный по роману Уильяма П. МакГиверна за короткий период. Годом ранее вышла «Большая жара» (1953) Фритца Ланга с Гленном Фордом в главной роли. Оба фильма имеют «значительные сходства», в частности, в обеих картинах «коп идёт на разгром коррупционной организации после убийства любимого человека». Эти два фильма сопоставляет и журнал «TimeOut», указывая, что «в тот же год, когда он написал „Большую жару“, историю о честном детективе, который мстит за свою убитую жену, Уильям МакГиверн опубликовал „Мошенника-полицейского“, более интересную вариацию, в которой коррумпированный детектив мстит за своего убитого брата». Журнал полагает, что благодаря авторитету Фритца Ланга как ведущего представителя авторского кино своего времени его фильм «стал классикой», а «работа Роулэнда осталась мало известна, хотя в драматическом плане она крепче, сложнее и более непредсказуема».

Оценка работы режиссёра и творческой группы

Критики положительно оценили режиссёрскую работу Роя Роулэнда. В частности, Кроутер отметил, что её «отличает энергия и ясность», а Воллстейн добавил, что «фильму в огромной степени помогает сдержанная, серьёзная режиссёрская работа Роя Роулэнда в духе „только факты, мэм“».

Положительно была отмечена и работа оператора. Так, Фристоу называет, что «её достаточно атмосферичной, чтобы принести Джону Зейтцу номинацию на Оскар», а «TimeOut» добавляет, что «мода на натурные съёмки только что прошла, и мы вернулись, к сожалению, в уличную декорацию „Метро-Голдвин-Майер“, хотя фильм и снят атмосферически Джоном Зейтцем».

Оценка актёрской игры

Среди актёров наибольшего внимания и похвал был удостоен Тейлор. Так, Кроутер отмечает, что «Тейлор играет роль с холодной решимостью, которая привносит определённый реализм в тот запятнанный образ копа, который Сидни Бём очертил в своём плотном, наполненном разговорами сценарии». Фристоу считает, что «роль позволила Тейлору, в прошлом романтическому главному герою, обрести более грубую и мрачно захватывающую грань, что его бывший босс Луис Б. Майер вряд ли бы когда-либо позволил». Воллстейн также полагает, что «при поддержке новичков студии Тейлор выглядит обновившимся и энергичным».

По мнению Кроутера, «Рафт, частота появления которого в криминальных фильмах в последнее время снизилась, также хорош», а Воллстейн с юмором добавляет, что «Рафт, как он уже много раз делал это ранее на „Уорнер бразерс“, вновь красочно умирает под градом пуль».

Роберт Элленстейн, Стив Форрест, Джанет Ли и Энн Фрэнсис также удостоились похвалы со стороны Кроутера. Фристоу же отметил Ли, «которая находилась на пике красоты» и «привлекательную блондинку Фрэнсис». По мнению «TimeOut», Фрэнсис сыграла даже лучше, чем Глория Грэм в аналогичной роли в «Большой жаре», однако работу Ли журнал посчитал скучной.

Ссылки

• [www.imdb.com/title/tt0047424/ Полицейский-мошенник] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/movie/v108223 Полицейский-мошенник] на сайте Allmovie
• [www.afi.com/members/catalog/DetailView.aspx?s=&Movie=51333 Полицейский-мошенник] на сайте Американского института кино
• [www.tcm.com/tcmdb/title/3621/Rogue-Cop/ Полицейский-мошенник] на сайте Turner Classic Movies
• [www.youtube.com/watch?v=asP-A111L7o Полицейский-мошенник] трейлер фильма на сайте YouTube

Отрывок, характеризующий Полицейский-мошенник

– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.