Полицейский роман

Полицейский роман (англ. police novel, также англ. police procedural полицейский детектив, в СССР и некоторых странах бывшего соцлагеря — милицейский детектив) — это жанр литературного произведения, лежащий на стыке детектива и производственного романа.

Особенности жанра

Здесь, как правило, отсутствует многоуровневая дедукция, в отличие от классического детектива герой которого (независимо от профессии) — одиночка, оружие которого — наблюдательность, аналитические способности и жизненный опыт («маленькие серые клеточки» Эркюля Пуаро), сыщик из «полицейского детектива» — часть системы правоохранительных органов.

Герой полицейского романа как правило достаточно зауряден, он обычный работник розыска и не претендует на гениальность. В отличие от классического детектива, здесь часто изображается его личная жизнь, при этом какие-то её эпизоды могут так или иначе пересекаться с криминальным сюжетом книги.

Возникновение жанра

В числе предшественников полицейского романа можно назвать ещё Лунный камень (1868) Уилки Коллинза, в котором сыщик из Скотленд-Ярда расследует пропажу ценного бриллианта.

Французский термин Roman policier, калькой с которого является русское (и, частично, английское) название жанра на его родине понимается достаточно широко, являясь, фактически, синонимом криминального романа вообще, хотя классические для французского детектива произведения Жоржа Сименона о Комиссаре Мегрэ по большей части вполне вписываются в жанровые рамки полицейского романа.

В Соединённых Штатах критики называют, как первый по-настоящему полицейский роман, книгу Лоуренса Трита 1945 года V as in Victim, часто цитируя ведущего книжного обозрения «The New York Times» Энтони Бучера, именно так определившего это произведение.

В 1950 гг. Полицейский детектив в США сменяет крутой детектив. Переход от классического детектива к крутому, а от крутого — к полицейскому являются вехами эволюции жанра от романтизма к реализму.

Одним из самых популярных авторов полицейского романа стал Эд Макбейн (1926—2005), создавший серию романов о 87-го полицейском участке. Первый роман этой серии, озаглавленный «Ненавистник полицейских» (Cop Hater) появился в 1956 г.

В СССР и России

«Советский детектив» всегда тяготел скорее к производственному полицейскому (точнее «милицейскому») роману, чем к классическому детективу. К этому жанру относится и такие классические для советского детектива произведения, как «Дело „пёстрых“» Аркадия Адамова, «Эра милосердия» братьев Вайнеров, «Деревенский детектив» Виля Липатова и поставленные по нему фильмы об Анискине, «Петровка, 38» Юлиана Семёнова (и его экранизация), фильм «Золотая мина», телесериал «Следствие ведут ЗнаТоКи» и др.

Производственным романом о милиции в чистом виде являются и произведения Андрея Кивинова, положившие начало телесериалу «Менты».

Если детективный роман, часто, больше концентрируется на личности преступника, а сыщик-детектив представляется персоной полностью сформировавшейся, статически-идеальной, сыщик из полицейского романа — живой человек, работающий в коллективе коллег. В лучших образцах советского милицейского романа молодой следователь в ходе своей работы зачастую проходил проверку как на профессионализм, так и на свои человеческие качества, в них показан не только его профессиональный, но и личностный рост.

В фантастике

Всеми признаками полицейского романа нередко обладает «криминальная» составляющая фантастического детектива. Ярким примером такого произведения является роман Айзека Азимова «Стальные пещеры». Однако, как показывает в том числе этот пример, фантастика может вносить в детективный сюжет нехарактерную для криминального романа эпическую составляющую: вопросы, далеко выходящие за пределы характерных для детективной беллетристики. Подобный выход за пределы жанра полицейского романа, при сохранении большинства его внешних признаков, нарочито обыгрывают братья Стругацкие в своём «Отеле у погибшего альпиниста».

См. также

• Детектив
• Производственный роман
• Полицейская драма
• Юридический триллер

Литература

• Leroy L. Panek. Post-war American police fiction // [books.google.ru/books?id=9vTsSixUodYC&redir_esc=y The Cambridge Companion to Crime Fiction] / Martin Priestman. — Cambridge University Press, 2003. — С. 155-172. — 316 с. — ISBN 978-0-521-00871-6.
• Peter Messent. The Police Novel // [books.google.ru/books?id=gH6JNQEACAAJ&redir_esc=y A Companion to Crime Fiction] / Charles J. Rzepka, Lee Horsley. — Wiley, 2010. — С. 175-186. — 648 с. — ISBN 978-1-4051-6765-9.
• John Scaggs. The Police Procedural // [books.google.ru/books?id=FHjheL8OXtUC&redir_esc=y Crime Fiction]. — Routledge, 2005. — С. 85-104. — 192 с. — (The New Critical Idiom). — ISBN 978-0-415-31825-9.
• Robert Paul Winston, Nancy C. Mellerski. [books.google.com/books?id=N9oLAQAAMAAJ The Public Eye: Ideology and the Police Procedural]. — Macmillan, 1992. — 266 с. — ISBN 9780333531075.

Отрывок, характеризующий Полицейский роман

Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.