Полицмейстер

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Полицме́йстер, полицеймейстер (нем. Polizeimeister) — в Российской империи начальник полиции во всех губернских и других крупных городах. Должность полицеймейстера введена в 1782 году «Уставом благочиния». Полицмейстер возглавлял управу благочиния, а со 2-й половины XIX века — городское полицейское управление. Полицмейстеру подчинялись все полицейские чины и учреждения города, с помощью которых он осуществлял «благочиние, добронравие и порядок», исполнение распоряжений высших властей, судебных приговоров и пр. Должность полицмейстера упразднена Февральской революцией 1917 года.

Обер-полицмейстер

В Петербурге, Москве и Варшаве было несколько полицмейстеров во главе с обер-полицмейстером или градоначальником.

В Москве должность обер-полицмейстера была введена в 1722, с 1727 он подчинялся генерал-губернатору. Руководил деятельностью полицмейстеров, отвечал за спокойствие и порядок в городе, возглавлял пожарную охрану, «надзирал» за торговлей, городским благоустройством и санитарным состоянием Москвы, следил за соблюдением законов и предписаний высших и центральных учреждений, выполнением решений судебных органов. В начале XX века в Москве было 4 полицмейстера. Каждый из них возглавлял полицейское отделение (административно-территориальную единицу, объединявшую 3—4 полицейские части), контролировал деятельность частных (с 1881 — участковых) приставов, руководил надзором за порядком в собраниях и общественных местах, следил за содержанием арестованных.

Должность обер-полицмейстера упразднена в 1905 в связи с учреждением в Москве градоначальства.

В Санкт-Петербурге с 1782 г. руководитель полиции, до этого был помощником санкт-петербургского генерал-полицмейстера.

Напишите отзыв о статье "Полицмейстер"



Литература

Отрывок, характеризующий Полицмейстер

– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.