Полк, Леонидас
| Леонидас Полк | |
 епископ Полк | |
| Прозвище |
The Fighting Bishop |
|---|---|
| Псевдоним |
The Fighting Bishop |
| Место рождения |
Релей, Северная Каролина |
| Место смерти |
округ Кобб, Джорджия |
| Принадлежность | |
| Годы службы | |
| Звание |
|
| Командовал |
Первый корпус Теннесийской армии. |
| Сражения/войны | |
Леонидас Полк (англ. Leonidas Polk; 10 апреля 1806 — 14 июня 1864) — генерал армии Конфедерации во время гражданской войны в США. Так же был плантатором в округе Моури (Теннесси), и родственником президента Джеймса Полка. Принадлежал к епископальной церкви и служил епископом в диоцезе Луизиана, из-за чего известен так же как «The Fighting Bishop» (Сражающийся епископ).
Полк был одной из самый противоречивых фигур той войны. Не имея военного опыта, он достиг высоких воинских званий только благодаря своей дружбе с президентом Дэвисом. Он командовал корпусом во многих сражениях Западного Театра, но ничего выдающегося не совершил, хотя солдаты его любили, и он был своего рода символом Теннессийской армии. Полк погиб в сражении при Мариетте, во время битвы за Атланту.
Содержание
Ранние годы
Полк родился в Релей, штат Северная Каролина, в семье Сары (Хоукинс) Полк и полковника Уильяма Полка, ветерана американской войны за независимость и крупного плантатора. Его предки были шотландцами и ирландцами. Семья Полк владела 100 000 акрами земли (400 кв.км.) Леонидас поступил в университет Северной Каролины, затем — в военную академию Вест-Пойнт. На старших курсах он вступил в Епископальную Церковь и был крещен в храме при академии капелланом Чарльзом Мак-Илвейном, который позже стал епископом в Огайо. В академии Полк учился неплохо, особенно хорошо ему давалась риторика и моральная философия.
Он окончил академию 1 июля 1827 года, 8-м из 38-ми кадетов, и был определен в артиллерию во временном звании второго лейтенанта[1]. Однако уже 1 декабря 1827 года Полк уволился из армии и поступил в вирджинскую теологическую семинарию. Он стал помощником епископа Ричарда Чаннинга Мора в Ричмонде. Мор возвел его в чин дьякона в апреле 1830 года и рукоположил его в священники в 1831 году. 6 мая 1830 года Полк женился на Франсе Энн Дэвро, дочери Джона и Франсе Полок Девро. Её мать была внучкой пуританского теолога Джонатана Эдвардса. В этом браке родилось восемь детей. В 1832 Полк с семьей переселился в округ Маури, где построил себе дом, известный как «Эшвуд-холл»
Полк был крупнейшим рабовладельцем округа Моури. В 1840 году у него было 111 рабов, в 1850 — более 200. Вместе со своими братьями он построил фамильную часовню в Эшвуде, известную как Храм Святого Иоанна. Он так же служил священником в храме Святого Петра в Колумбии (Теннесси). В 1841 году он был избран епископом Луизианы.
Гражданская война
Кентукки
После распада Союза Полк инициировал выход луизианского совета епископальной церкви из подчинения епископальной церкви США. Он надеялся, что сецессия приведет к мирному разделу страны, однако сразу же написал своему другу и однокурснику по Вест-Пойнту, президенту Дэвису, предлагая свою службу в армии КША.
25 июня 1861 года Полк получил звание генерал-майора и был направлен командовать Департаментом № 2 (Примерно территория между реками Миссисипи и Теннесси). Именно он совершил крупнейший стратегический промах — в сентябре 1861 направил отряд Гидеона Пиллоу для оккупации Коламбуса (Кентукки). Этот штат был нейтрален, но действия Полка привели к тому, что Кентукки запросил помощи у Севера, который таким образом получил удобный плацдарм для вторжения в Теннесси.
Солдаты Полка впервые приняли участие в боевых действиях во время небольшого и безрезультатного сражения при Бельмонте 7 ноября 1861 года, где подчиненный Полка, бригадный генерал Гидеон Пиллоу, действовал против Улисса Гранта. Полк не присутствовал на поле боя, но был ранен неподалеку 11 ноября, когда при испытательных стрельбах разорвалось крупнейшее орудие в его армии, названное «Леди Полк» в честь его жены. Полк был сильно оглушен и потом выздоравливал несколько недель. В этот период он обсуждал стратегию дальнейших действий с Гидеоном Пиллоу и Альбертом Джонстоном. Недовольный тем, что вынужден подчиняться своему однокурснику по академии, он запросил у президента отставки, но тот отказал.
В Миссиссипской армии
В апреле 1862 года Полк командовал I-м корпусом Миссисипской армии генерала Альберта Сидни Джонстона. В сражении при Шайло генерал Джонстон погиб и командующим был назначен Брэкстон Брэгг. Соединение Полка иногда называли корпусом, а иногда «правым крылом» армии. Осенью, во время вторжения в Кентукки, Брэгг отправился во Франкфурт на инаугурацию губернатора, оставив Полка временным командиром армии.
В сражении при Перривилле правое крыло под командованием Полка должно было атаковать Огайскую армию генерала Бьюэлла, но Полк так и не решился на полноценную атаку. Одна из легенд войны гласит, что Полк был свидетелем наступления дивизии генерала Бенджамина Читема. «задайте им адского огня, ребята!» — крикнул Читем, и Полк, вспомнив о своей роли епископа, повторил: «Задайте им, ребята, задайте им того, что сказал генерал Читем![2]»
Теннессийская армия
После Перривилля Полк начал долгую борьбу за отстранение Брэгга от командования, надеясь на свои близкие отношения с президентом Дэвисом. Несмотря на неудачи в Кентукки, Брэгг остался на своем посту и его конфликт с Полком продолжился. 11 октября 1862 года Полка повысили до генерал-лейтенанта (задним числом от 10 октября) и он стал вторым по старшинству генералом армии Конфедерации, уступая только Лонгстриту. В ноябре Миссисипская армия была переименована в Теннессийскую армию и Полк командовал её I Корпусом до сентября 1863 года.
В конце 1862 года Полк участвовал с сражении на Стоунз-Ривер, и снова подчиненные Брэгга пытались добиться его смещения ввиду неудачного исхода сражения. В целом сражение прошло вничью, но Брэгг в итоге не сумел остановить наступление федеральной армии в Кумберленде и начал отступать к Туллахоме. Во время Туллахомской кампании Брэгг снова не смог остановить наступление армии Роузкранса, который начал угрожать Чаттануге. Полк посоветовал Брэггу не оборонять форты Туллахомы, а отступить и не рисковать армией.
В итоге Роузкранс вынудил Брэгга отступить от Чаттануги и Теннессийская армия ушла в горы северо-западной Джорджии, отбиваясь от преследующей её Кумберлендской армии. Брэгг решил атаковать и уничтожить хотя бы один из корпусов Роузкранса, и приказал дивизии Томаса Хиндмана из корпуса Полка атаковать противника у Дэвис-Кроссроуд 11 сентября, но Хиндман не смог выполнить приказ, что взбесило Брэгга. Через два дня Полк не выполнил ещё один приказ Брэгга и не атаковал другой изолированный корпус противника.
В сентябре Полк участвовал в сражении при Чикамоге. Он командовал правым крылом армии и отвечал за начало атаки на второй день сражения, 19 сентября. Он не уведомил своих подчиненных о планах на этот день и в итоге его крыло опоздало с атакой, позволил противнику завершить возведение полевых укреплений. После войны Брэгг писал, что если бы не эти потерянные часы, «независимость могла бы быть завоевана».
Чикамога стала крупной тактической победой Брэгга, но вместо того, чтобы преследовать противника и уничтожить его на отходе, Брэгг начал осаду Чаттануги. Он потребовал от Полка объяснений за неудачи 20-го сентября, но Полк свалил вину на своего подчиненного, генерала Дэниеля Хилла. Брэгг написал президенту Дэвису: «Генерал Полк по причине своего образования и способностей неспособен выполнять данные ему приказы.» После этого Брэгг отстранил Полка от командования и направил его в Атланту ожидать дальнейших распоряжений. Полк жаловался военному секретарю на «произвол и незаконность» и настаивал на следствии, но это не помогло. Однако, он остался в армии, несмотря на протесты подчинённых.
Битва за Атланту и гибель
Президент Дэвис направил Полка командовать департаментом Миссисипи и Восточной Луизианы (23 декабря 1863 — 28 января 1864) и затем департаментом Алабама и Восточное Миссисипи (28 января 1864 — 4 мая 1864). Он стал командовать войсками штата Миссисипи после перевода Джонстона на должность командира Теннессийской армии. В феврале 1864 Полк пытался воспрепятствовать рейду Шермана на Меридиан, но потерпел неудачу. В мае его войска были посланы на соединение с армией Джонстона, чтобы остановить наступление Шермана на Атланту. 4 мая Полк стал командиром третьего Корпуса Теннессийской армии.
Полк привел в Джорджию почти 20 000 человек. Ввиду своего высокого звания он стал вторым по уровню командиром в армии после Джонстона. 13 — 14 мая его корпус принял участие в сражении при Ресаке. Именно на его участке федеральной армии удалось занять участок, создающий угрозу коммуникациям армии Юга.
14 июня 1864 года Полк вместе со штабными офицерами изучал позиции противника около Мариетты. Увидев группу офицеров противника на открытой местности, Шерман велел генералу Ховарду открыть по ним огонь. 5-я индианская батарея капитана Петера Симонсона дала несколько залпов: первые попали довольно близко, снаряды второго залпа — ещё ближе, заставив офицеров рассредоточиться. Во время третьего залпа 76-миллиметровый снаряд попал Полку в правую руку, прошел через грудь, повредил правую руку и, пройдя навылет, разорвался у дерева. Полк был фактически рассечен надвое.
Полк был похоронен в Огасте, впоследствии перезахоронен в Новом Орлеане. В его честь был назван Форт-Полк в Луизиане.
Его племянник, Люциус Полк, так же служил в Теннессийской армии в звании бригадного генерала и участвовал в битве за Атланту.
Напишите отзыв о статье "Полк, Леонидас"
Примечания
Ссылки
- [ngeorgia.com/history/polk.html Краткая биография]
- [raymondhistory.org/history/bishop.htm «Fighting Bishop» Visits Raymond]
- [www.encyclopediaofarkansas.net/encyclopedia/entry-detail.aspx?entryID=3770 Статья в арканзасской энциклопедии]
Отрывок, характеризующий Полк, Леонидас
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.
– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
