Полногласие

Полногла́сие — одна из особых фонетических черт, отделяющая современные восточнославянские языки от южно- и западнославянских. Термин ввёл М. А. Максимович. Противоположное явление носит название неполногласие.

Полногласие предположительно возникло в восточнославянском ареале около VII века в результате метатезы плавных: *TorT > ToroT, *TolT > ToloT, *TerT > TereT, *TelT > ToloT, TeleT, TeloT, где T — любой согласный, звёздочкой обозначены реконструируемые сочетания.

Второе полногласие

Диалектное явление на восточнославянской почве, аналогичное полногласию, но с участием редуцированных ъ и ь: *TъrT > TъrъT, *TьrT > TьrьT. Было характерно для севернокривичских говоров и древненовгородского диалекта. В дальнейшем вторая редуцированная в таких сочетаниях либо исчезла, либо превратилась в гласную полного образования по общему правилу в результате падения редуцированных.

Некоторые слова со вторым полногласием вошли в литературный русский язык, например, вер/ё/вка (др.-рус. вьрвъка), бестол/о/чь при родственном толк (др.-рус. тълкъ), сумер/е/чный при слове сумерки (др.-рус. сумьркъ). В отношении времени возникновения данного явления у лингвистов нет единого мнения. Часть из них считают, что второе полногласие появилось в период падения редуцированных (вторая половина XII—XIII вв.), часть относит это явление к более раннему времени.

Второе полногласие представлено в основном в говорах севернорусского наречия, при том, что развито в них оно непоследовательно. Ареалы распространения некоторых слов, в которых произносится второй гласный после плавного, отражены на картах диалектологического атласа русского языка: верх (ве́рех, верёх), серп (се́реп, серёп); корм (ко́ром, коро́м), столб (сто́лоб, столо́б), горб (го́роб, горо́б) и слова с корнями долг-, долж- (до́лог (долг), до́ложен, доло́жен, доложён, до́ложность и т. п.). Кроме картографированных слов (наиболее последовательно употребляемых с полногласием) исследователями отмечались также следующие формы: во́лок, го́рос’ (горсть), дёрен, жере́дочка, холомо́к, че́ревь, четве́рег, чёлон, шерёстка, тёрен, то́рог и другие.

Локализация данного явления имеет определённый ареал. На основе карт ДАРЯ К. Ф. Захаровой и В. Г. Орловой были выделены диалектные зоны, в число которых вошла и северо-западная диалектная зона (имеющая очертания, близкие к границам Новгородской земли до XIV века), в характеристику данного диалектного объединения были включены полногласные формы слов верх и столб (в ареале I пучка изоглосс) и корм, серп и горб (в ареале II пучка изоглосс).

На юго-восточной территории русских говоров раннего формирования фиксируется развитие гласного внутри различных групп согласных: свёк[ъ]ла, по́м[ъ]ню и т. п., в числе которых отмечаемые ко́р[ъ]м и го́р[ъ]б могут иметь другое происхождение, чем второе полногласие на северо-западе.

Неполногласие

В южных и части западных славянских языков данному явлению соответствует неполногласие. В южнославянских языках и в сохранявших с ними связь до начала XI века западнославянских диалектах древней Моравии (современные чешский и словацкий языки) произошла перестановка (метатеза) плавного. Сочетания *TorT, *TolT изменились в TraT, TlaT, а *TerT, *TelT изменились в TrěT, TlěT: современные болг. крава, злато, мляко, пред; серб. крава, злато, млеко, пре; хорв. krava, zlato, mlijeko, prije; макед. крава, злато, млеко, пред; словен. kráva, zlato, mleko, pred; так же в чеш. krava, zlato, mléko, před; словацк. krava, zlato, mlieko, pred. В то же время в польском и лужицких языках на месте *TorT, *TolT отмечаются группы TroT, TloT, а на месте *TerT, *TelT — TreT, TleT: польск. krowa, złoto, mleko, przed.

Отличными от других славянских языков рефлексы сочетаний типа *TorT были в словинском и кашубском — они остались без изменений.

См. также

• Метатеза плавных в праславянском языке

Литература

• Полногласие — статья из Большой советской энциклопедии.
• Порохова О. Г. Полногласие и неполногласие в русском литературном языке и народных говорах. — Л., 1988.

Отрывок, характеризующий Полногласие

– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.