Полония (аллегория)

Полония (лат. Polonia) — неофициальная национальная персонификация Польши, компонент польской национальной идентификации, который получил отражение в литературе, произведениях искусства и массовой культуре. Термин произошёл от латинского названия Польши (Polonia) и употребляется также в отношении к польской диаспоре.

Впервые термин «Полония» появился в 1564 году в сочинении Станислава Ожеховского «Quincunx to jest wzór Korony Polskiej na cynku wystawiony» как персофиникация Польского королевства. В этом сочинении Полония изображалась в виде женщины, стоящей на плечах Римского папы и польского короля. Символическое изображение Польши в виде женщины окончательно оформилось в XIX веке по аналогии с подобными изображениями Германии, Гельвеции, России, Британии и Хибернии.

В произведениях искусства и в литературе Полония изображалась в контексте польской истории.

• Quincunx Polonia.jpg

  Первое изображение Полонии в «Quincunx to jest wzór Korony Polskiej na cynku wystawiony» Станислава Ожеховского

• Union in lublin.JPG

  Польша и Литва. Барельеф, изображающий Люблинскую унию

• Jacek Malczewski, Hamlet Polski - Portret Aleksandra Wielopolskiego.jpg

  "Польский Гамлет" , картина представителя Молодой Польши Яцека Мальчевского. Польша изображена в двух видах – старая Польша (справа) и новая Польша (слева).

Источник

• [issuu.com/muzeum_narodowe_w_kielcach/docs/katalog_historia_i_polonia Katalog «Historia i Polonia»]  (польск.)

Отрывок, характеризующий Полония (аллегория)

– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.