Ливонез

Ливонез — русская серебряная монета, эквивалент прусского талера с обозначением номинала в копейках (96 копеек — 1 ливонез, 48 копеек — ¹⁄₂ ливонеза и так далее). Ливонезы выпускались в 1756—1757 годах для присоединённой Ливонии (Лифляндской и Эстляндской губерний).

История

После присоединения Ливонии к России в Лифляндии и Эстляндии сохранялась монетная система, основанная на талере. В обращении участвовали различные местные и европейские монеты, российские использовались в качестве исключения и часто по невыгодному курсу.

В 1756 году Россия начала подготовку к участию в Семилетней войне, в Прибалтике были размещены российские войска. Российским войскам выплачивалось денежное довольствие в общероссийских деньгах, и при расплате с местным населением солдаты и офицеры вынуждены были совершать покупки по невыгодному курсу. Организация денежного обращения в Ливонии, основанного на российской монетной стопе и десятичной монетной системе, показалась властям нецелесообразной, заняла бы слишком много времени и средств. Правительство приняло решение о выпуске специальных монет для Ливонии, основанных на талерной (двенадцатиричной системе счисления). Было принято решение об ограничении обращения новых монет городом Нарва. Для обмена на новые монеты был специально установлен курс из более чем 30 позиций к различным монетам Пруссии, Швеции, Польши и других стран. На первое время планировалось разрешить обращение иностранной и общероссийских монет, но со временем изымать их и направлять на Московский монетный двор для перечеканки в ливонезы.

Всего было выпущено 5 типов монет. 3 крупных номинала в 96 копеек (1 ливонез), 48 копеек (¹⁄₂ ливонеза) и 24 копейки (¹⁄₄ ливонеза). Для избежания дефицита разменных монет были выпущены номиналы в 4 и 2 копейки.

Номинал	96 копеек	48 копеек	24 копейки	4 копейки	2 копейки
Проба	0,750	0,750	0,750	0,750	0,375
Вес	26,38	13,19	6,59	1,10	1,05
Вес чистого металла	19,785	9,89	4,94	0,825	0,39

Выпуск новых монет оказался слишком трудоёмким, в результате их чеканка была прекращена, и в 1760 годах они практически исчезли из обращения. Несмотря на последующие попытки российского правительства ввести в Прибалтике общероссийские деньги, окончательно обращение иностранных монет запретили только в 1846 году.

Литература

• Винклер П. фон «Из истории монетного дела в России»

Отрывок, характеризующий Ливонез

– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.