Польская кампания вермахта (1939)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Немецко-польская война
Основной конфликт: Вторая мировая война

Польская пехота на марше
Дата

1 сентября6 октября 1939

Место

Польша, Данциг

Итог

Поражение Польши, победа Германии

Изменения

раздел территории Польши между Германией, СССР, Словакией и Литвой

Противники
Германия
Словакия (см. Подробнее)

СССР (с 17 сентября, см. Подробнее)

Польша
Командующие
Вальтер фон Браухич

Франц Гальдер
Федор фон Бок
Герд фон Рундштедт
Ф. Чатлош


М. П. Ковалёв
С. К. Тимошенко

Эдвард Рыдз-Смиглы

Вацлав Стахевич
Юлиуш Руммель
Франтишек Домбровский

Силы сторон
Германия
56 дивизий
4 бригады
1 500 000 человек
6000 арт. орудий
2800 танков
2000 самолётов[1][2]

Словакия
3 дивизии
(51 306 человек)


СССР:
33 дивизии
617 тыс. чел.
4959 арт. орудий
4733 танка
3300 самолётов

Польша:
39 дивизий
16 бригад
1 000 000 человек
4300 арт. орудий
870 танков
407 самолётов[1][3]
Потери
Германия:

Сухопутные войска:
16 843 убитых
36 473 раненых
320 пропавших без вести[4]
Люфтваффе:
386 убитых
407 раненых
163 пропавших без вести[5]
Кригсмарине:
77 убитых
115 раненых
3 пропавших без вести[6]
Словакия:
37 убитых, 114 раненых
11 пропавших без вести [7]


СССР:
1173 убитых
2002 раненых
302 пропавших без вести[8]

на Западном направлении
ок. 66 тыс. убитых
133 700 раненых
ок. 400 тыс. пленных[9]

на Восточном направлении
3,5 тыс. убитых
20 000 раненых
452,5 тыс. пленных[10]

  События в Польше в сентябре 1939 года

Польская кампания вермахта Словацкое вторжение в Польшу Польский поход Красной армии военные преступления


Побережье (Гданьская бухта Вестерплатте Гданьск Оксивская Скала Хельская коса) • Граница Жоры Кроянты Хойнице Королевский лес Мокра Ченстохова Пщина Выра Млава Грудзёндз Боры Тухольские Йорданув Венгерская горка Буковец Борова гора Райсько Ружан Петроков Томашув-Мазовецки Пултуск Лодзь Ломжа Визна Воля-Цырусова Барак Илжа Новогруд Варшава Бзура Ярослав Калушин Пшемысль Брвинов Львов Миньск-Мазовецки Сохачев Брест Модлин Яворув Хайновка Красныстав Кобрин Яновские леса Томашов-Любельски Вильно Вулка-Венглова Гродно Пальмиры Ломянки Чесники Красноброд Хусынне Владиполь Шацк Парчев Вытычно Коцк

 
Восточноевропейский театр военных действий Второй мировой войны

По́льская кампа́ния ве́рмахта (1939), также известная как Вторжение в Польшу и Операция «Вайс» (в польской историографии принято название «Сентябрьская кампания») — военная операция вооружённых сил Германии и Словакии, в результате которой было нанесено поражение польским вооружённым силам и была оккупирована территория Западной Польши.

3 сентября в ответ на нападение Германии на Польшу Великобритания и Франция объявили войну Германии, что ознаменовало начало Второй мировой войны. Датой начала войны принято считать 1 сентября 1939 года — день вторжения в Польшу.

17 сентября польское правительство бежало на территорию Румынии. В тот же день на территорию Польши вошли советские войска с целью присоединения к СССР Западной Белоруссии и Западной Украины. Территория Польши после её капитуляции была разделена между Германией и Советским Союзом (в соответствии с секретными протоколами к советско-германским договорам о ненападении и о дружбе и границе). Некоторые территории были переданы Литве и Словакии.





Содержание

Предыстория конфликта

Послевоенные территориально-политические изменения

Польское государство было восстановлено после Первой мировой войны на территориях, входивших в предшествовавшие полтора века в состав России, Германии и Австро-Венгрии. Граница с Германией была определена Версальским договором, по которому Польша получала Западную Пруссию, часть Силезии и район Познани, а преимущественно немецкий Данциг был объявлен вольным городом[11].

На востоке, по решению конференции, польская граница должна была пройти по так называемой линии Керзона, проведённой примерно по линии этнического разделения районов с польским большинством и районов с белорусским или украинским большинством. Однако в результате советско-польской войны граница с СССР была передвинута на восток от предполагавшихся этнических границ.

Немецко-польские отношения (1934—1938)

После прихода Гитлера к власти в Германии немецко-польские отношения были нормализованы. Для Германии основная внешнеполитическая цель в этот период заключалась в ревизии Версальского договора. Используя противоречия между остальными великими державами, Германии удалось к концу 1932 года устранить наиболее тяжёлые последствия поражения в Первой мировой войне. Нацистское руководство успешно продолжило эту политическую линию. Нормализация отношений с Польшей позволяла Гитлеру действовать на Западе (Саар, Рурская область) и осуществлять довооружение без опасения за свои восточные границы. Польские лидеры решили воспользоваться этой возможностью, и 26 января 1934 года между Германией и Польшей была подписана Декларация о неприменении силы.

Следует отметить, что в Декларации отсутствовали положения о прекращении её действия в случае вступления одной из сторон в вооружённый конфликт с третьей страной (для сравнения, в советско-польском договоре 1932 года статья 2 позволяла без предупреждения денонсировать договор в случае агрессии против третьей стороны).

Одним из последствий подписанной Декларации стал опубликованный 5 ноября 1937 года германо-польский договор о национальных меньшинствах. Формально в его основу был положен принцип «взаимного уважения прав национальных меньшинств». В действительности речь шла об обеспечении плацдарма в Польше для развёртывания националистической пропаганды среди немецкого населения польских областей[12].

Вплоть до 1938 года немецкое правительство демонстрировало подчёркнуто тёплые отношения с Варшавой, а антипольская риторика в германской прессе была приглушена, несмотря на притязания Польской Колониальной Лиги на бывшие германские колонии Того и Камерун. 11-19 марта 1938 года на фоне подготовки и совершения Германией аншлюса Австрии Польша оказывала давление на Литву с целью добиться от неё установления дипломатических отношений и признания Виленского края польской территорией. Эти ультимативные требования поддерживала Германия, заинтересованная в возвращении этнически немецкого Мемеля. В тот период дипломатическое вмешательство СССР и отказ Франции поддержать действия Польши ограничили польские требования установлением дипотношений. Однако ситуация в германо-польских отношениях резко изменилась в конце 1938 года, после аннексии Германией Судетской области, входившей в состав Чехословакии.

Аннексия Судет произошла в конце сентября 1938 года в результате Мюнхенского соглашения. Польша, помимо решительного отказа в военном сотрудничестве и Франции, и СССР, что лишило Чехословакию всяких возможностей получить военную помощь от этих государств, решила воспользоваться безвыходным положением чехословацкого правительства и потребовала от Чехословакии передать ей Тешинский район — спорную область, которую она рассматривала как незаконно оккупированную с 1919 года. Германия снова поддержала требование Польши, и Прага была вынуждена согласиться.

Германские территориальные претензии к Польше

Одной из главных проблем в германо-польских отношениях являлось существование на территории Восточного Поморья так называемого «Польского коридора» — польского выхода к Балтийскому морю, отделившего основную часть Германии от Восточной Пруссии. Помимо сугубо политических вопросов, Поморье вобрало в себя целый комплекс нерешённых экономических проблем, в частности касающихся транзита немецких грузов из Германии в Восточную Пруссию и его оплаты. В феврале 1936 года Польша наложила ограничение на транзит до решения данного вопроса[13]. Другой острой проблемой был статус Вольного города Данцига (Гданьска).

С завершением реализации Мюнхенского соглашения Германия 24 октября 1938 года предложила Польше урегулировать проблемы Данцига и «Польского коридора» на основе сотрудничества в рамках Антикоминтерновского пакта. Тем самым Германия решила бы для себя задачу тылового прикрытия с Востока (в том числе и от СССР) в предвидении окончательной оккупации Чехословакии, ревизовала бы германо-польскую границу, установленную в 1919 году, и значительно упрочила бы свои позиции в Восточной Европе[14][15]. Суть стремления Германии сводилась к превращению Польши в своего сателлита, что очень раздражало польских политиков, пытавшихся балансировать между Берлином и Москвой. В этот период Польша как раз начала зондаж СССР на предмет нормализации советско-польских отношений, обострившихся в период чехословацкого кризиса. 4 ноября СССР предложил подписать коммюнике о нормализации отношений, которое и было подписано 27 ноября. При этом Польша уведомила Германию, что эта декларация распространяется лишь на двусторонние советско-польские отношения. Учитывая это, польский министр иностранных дел Бек заявил на предложение Германии, что «любая попытка включить Данциг в Рейх приведёт к немедленному конфликту». Тем не менее, Бек согласился проявить гибкость при обсуждении технических изменений в статусе города.

Фотографии

«Польский коридор» 1919—1939
Начальник Главного штаба ВП Вацлав Стахевич и британский генерал Эдмунд Айронсайд (в штатском) на штабных польско-британских переговорах 17 — 21 июля 1939

Несмотря на решительный отказ Польши, немецкое давление продолжалось, достигнув своей кульминации во время визита Бека в Берлин и ответной поездки Риббентропа в Варшаву в январе 1939 года. В Берлине Риббентроп и Гитлер в ходе переговоров с Беком пытались увлечь его возможностью военного союза Польши и Германии против СССР и намекали на возможность территориальных приращений на востоке. В обмен требовалось согласие Бека на решение данцигского вопроса. Бек заметил, что его правительство заинтересовано в получении части территорий советской Украины и получении выхода к Чёрному морю, но фактически отказался обсуждать предложение Риббентропа[15]. Неуступчивость Польши привела к тому, что германское руководство стало склоняться к мысли о необходимости военного решения польской проблемы в определённых условиях[14].

По возвращении из Германии Юзефа Бека в варшавском Королевском замке состоялось совещание с участием президента Польской Республики Игнацы Мосьцицкого и главнокомандующего Войска Польского Эдварда Рыдз-Смиглы. На этом совещании германские предложения были признаны абсолютно неприемлемыми[16]. Сразу же после совещания Генеральный штаб Войска Польского приступил к разработке оперативного плана «Запад» на случай германской агрессии.

21 марта, через неделю после окончательного раздела Чехословакии, Гитлер в своём письменном меморандуме вновь вернулся к требованиям по Данцигу. Ответное предложение Польши предоставить совместные польско-германские гарантии статуса Вольного города Германией (взамен протектората со стороны Лиги Наций) немецкой стороной было отвергнуто. 22 марта маршал Рыдз-Смиглы утвердил оперативный план войны против Германии «Захуд». На следующий день, 23 марта, начальник Главного штаба Войска Польского бригадный генерал Вацлав Стахевич провёл скрытную мобилизацию четырёх дивизий, направив их в Восточное Поморье, на границу Польши, Германии и Вольного города Данцига.

Тем временем 21—23 марта Германия под угрозой применения силы вынудила Литву передать ей Мемельскую (Клайпедскую) область. Надежды Каунаса на поддержку Англии, Франции и Польши оказались напрасными[14].

26 марта правительство Польши официально отклонило меморандум Гитлера. Посол Польши в Германии Липский привёз в Берлин письменный меморандум об официальном согласии Польши со строительством автострады, но без права экстерриториальности. Риббентроп пригрозил Польше «судьбой небезызвестной страны» (Чехословакии) и вновь подтвердил германские требования в отношении Данцига и строительства экстерриториальной автострады.

Весна — лето 1939 года

31 марта Великобритания в одностороннем порядке предложила Польше военную помощь в случае нападения и выступила гарантом её независимости. 3 апреля начальник штаба Верховного Главнокомандования вермахта (ОКВ) генерал-полковник В. Кейтель известил главнокомандующих сухопутными войсками, ВВС и ВМФ о том, что подготовлен проект «Директивы о единой подготовке вооружённых сил к войне на 1939—1940 гг.» Одновременно главнокомандующие видов вооружённых сил получили предварительный вариант плана войны с Польшей (план «Вайс»). Полностью подготовку к войне следовало завершить к 1 сентября 1939 года. 11 апреля Гитлер утвердил «Директиву»[17].

6 апреля Юзеф Бек подписал в Лондоне соглашение о взаимных гарантиях между Великобританией и Польшей, ставшее базой для дальнейших двусторонних переговоров о заключении официального союза (будет заключён 25 августа в ответ на подписание Пакта Молотова - Риббентропа). Британско-польское соглашение в конце апреля послужило Гитлеру поводом для разрыва германо-польской декларации о неприменении силы от 1934 года и англо-германского морского соглашения 1935 года[14].

5 мая Юзеф Бек, выступая в Сейме, впервые публично раскрыл германские требования, предъявленные Польше, и выразил готовность обсудить с немецкой стороной вопросы, касающиеся статуса Вольного города и транзита между Германией и Восточной Пруссией, при условии, что Германия будет уважать право Польши иметь доступ к балтийскому побережью, гарантированное существующими международными соглашениями.

19 мая в Париже был подписан совместный польско-французский протокол, предусматривающий как военную помощь, так и участие в боевых действиях в случае германского нападения на Польшу.

Действия Германии весной 1939 года в отношении Чехословакии, Литвы, Польши и Румынии заставили Великобританию и Францию заняться поиском союзников для сдерживания германской экспансии. Одновременно Германия предприняла зондаж позиции СССР на предмет улучшения отношений, но советская сторона какое-то время предпочитала сохранять выжидательную позицию[14].

В апреле 1939 года в Москве начались переговоры между представителями СССР, Великобритании и Франции о заключении тройственного договора о взаимопомощи, призванного остановить экспансию Германии, однако продвигались они очень медленно. Советская сторона предлагала заключить англо-франко-советский союз, военную конвенцию и предоставить совместные гарантии малым странам Центральной и Восточной Европы[14]. В советской и российской историографии принято считать, что цели Великобритании и Франции в начавшихся переговорах в Москве заключались в следующем: отвести от своих стран угрозу войны; предотвратить возможное советско-германское сближение; демонстрируя сближение с СССР, достичь соглашения с Германией; втянуть Советский Союз в будущую войну и направить германскую агрессию на Восток. Великобритании и Франции при этом также приходилось принимать во внимание настороженную позицию малых стран Европы в отношении СССР. На завершающем этапе главным камнем преткновения стал вопрос о проходе советских войск через территорию Польши в случае конфликта с Германией, на что польская сторона категорически отказалась давать своё согласие.

Великобритания в тот же период поддерживала тайные контакты с Германией, а Германия, в свою очередь, стремилась обеспечить нормализацию отношений с СССР.

Тем временем 23 мая, выступая перед военными, Гитлер обозначил основную цель германской внешней политики — возвращение в число «могущественных государств», для чего требовалось расширить «жизненное пространство», что было невозможно «без вторжения в чужие государства или нападения на чужую собственность». Германия должна была создать продовольственную базу на востоке Европы на случай дальнейшей борьбы с Западом. С этой проблемой был тесно связан вопрос о позиции Польши, которая сближалась с Западом, не могла служить серьёзным барьером против большевизма и являлась традиционным врагом Германии — поэтому следовало «при первом же подходящем случае напасть на Польшу», обеспечив нейтралитет Англии и Франции[14].

Диверсионная деятельность германских спецслужб на территории Польши

Обострение отношений между Германией и Польшей сопровождалось активизацией диверсионной деятельности в пограничных районах Польши. Уже 20 мая произошло вооружённое нападение на польский таможенный пункт Kalthof.

К середине 1939 года отделением абвера в Бреслау были завербованы и обучены методам саботажа и партизанской войны многочисленные польские фольксдойче, задачей которых стало проведение различных акций с целью провоцирования польских властей на репрессии против немецкого населения[18]. В течение всего лета устраивались диверсии и нападения на польские объекты (блокпосты, лесничества, фабрики, железнодорожные станции и пр.). Устраивались многочисленные провокации с целью обострения межнациональных отношений: диверсанты устанавливали бомбы с часовым механизмом в немецких школах, осуществляли поджоги домов, в которых проживали немцы, — в германской прессе эти инциденты представлялись как доказательство польского «террора». В конце августа была заложена взрывчатка в багажном зале вокзала в Тарнуве. При взрыве погибли 18 человек[19].

В ходе германского вторжения обученные агенты выступали в качестве «пятой колонны», что вызвало ответные действия польских властей. Это использовалось пропагандой Третьего рейха[18][20][21]. Одним из самых резонансных инцидентов стало так называемое Быдгощское (Бромбергское) «Кровавое воскресенье». Вот какие указания отдавало Министерство пропаганды в своей инструкции для СМИ:

… мы обязаны в новостях продемонстрировать варварство поляков в Бромберге. Понятие «Бромбергское „Кровавое воскресенье“» должно навсегда закрепиться в словарях и облететь весь мир. Для того, чтобы это произошло, нам следует постоянно его выделять[22]

Диверсантам также ставились задачи по захвату промышленных объектов, дорог и мостов. В частности, в ночь на 26 августа абверкоманда лейтенанта А. Херцнера должна была захватить Яблунковский перевал и обеспечить наступление 7-й пехотной дивизии от Жилины на Краков. Сложный горный рельеф не позволил радисту отряда получить сообщение об отмене приказа о начале войны, переданного после 20.30 25 августа. Поэтому рано утром 26 августа отряд выполнил поставленное задание — захватил перевал, но вечером того же дня, не дождавшись прибытия частей вермахта, был вынужден уйти в горы[23]. В эти же дни другая группа немецких диверсантов попыталась захватить в Тчеве мост через Вислу, но, вступив в бой с пограничной охраной и понеся потери, была вынуждена отойти (1 сентября, с началом войны, во время очередной попытки захвата моста он был взорван польскими сапёрами)[24].

Германо-советские контакты

Активизировав контакты с Москвой, в начале августа Берлин предложил улучшить отношения с Москвой на базе разграничения интересов сторон в Восточной Европе. Германия дала понять, что её интересы распространяются на Литву, Западную Польшу и Румынию без Бессарабии, но, в случае договорённости с Германией, СССР будет должен отказаться от договора с Великобританией и Францией[14].

Англо-германские контакты и зондажи продолжались в августе параллельно с контактами между Германией и СССР. М. Мельтюхов отмечает, что в этот период для германского руководства в решающую фазу вступил вопрос о выяснении позиции Великобритании и СССР в случае войны с Польшей. 14 августа в ходе совещания с военными Гитлер заявил о своём решении начать войну с Польшей, поскольку «Англия и Франция не вступят в войну, если ничто не вынудит их к этому». У германского руководства усиливалась уверенность в том, что Великобритания пока не готова к войне, и в этих условиях следует не связывать себе руки соглашением с Великобританией, а воевать с ней. Великобритания и Франция, в свою очередь, всё ещё не были уверены в том, что Германия будет воевать с Польшей. 18—20 августа Польша, категорически отвергавшая сотрудничество с СССР, была готова к переговорам с Германией для обсуждения германских условий территориального урегулирования, но Берлин, взявший курс на войну, уже не интересовало мирное решение вопроса. Германо-польские переговоры так и не состоялись[14].

19 августа Германия сообщила о своём согласии «учесть всё, чего пожелает СССР». 21 августа была достигнута договорённость о визите в Москву Иоахима фон Риббентропа. В ходе его переговоров со Сталиным и Молотовым в ночь на 24 августа были подписаны советско-германский пакт о ненападении и секретный дополнительный протокол, определивший «сферы интересов» сторон «в случае территориально-политического переустройства» областей, входящих в состав прибалтийских государств и Польского Государства. К сфере интересов СССР были отнесены Финляндия, Эстония, Латвия, территория Польши к востоку от рек Нарев, Висла и Сан, а также румынская Бессарабия, к сфере интересов Германии — западная Польша и Литва[14].

24 августа секретарь германского посольства в Москве Ханс фон Херварт передал американскому дипломату Чарльзу Болену и его французским коллегам текст секретных протоколов Пакта Молотова-Риббентропа. Госсекретарь США Корделл Халл проинформировал об этом британский МИД. В Варшаву, впрочем, данная информация не поступила. Польское руководство до последней минуты было уверено в том, что СССР будет придерживаться нейтралитета в польско-германском конфликте[25].

Перед нападением

Приняв решение о подписании договора с СССР, Гитлер таким образом пытался избежать опасности ведения войны на два фронта и обеспечить свободу действий Германии в Польше и на Западе. 19 августа, сразу же после получения согласия Сталина, Гитлер назначил на 22 августа совещание в Берхтесгадене для высших чинов вермахта. Охарактеризовав общую политическую ситуацию, он сделал вывод, что обстановка благоприятствует Германии, вмешательство Великобритании и Франции в германо-польский конфликт маловероятно, они не смогут помочь Польше, а с СССР будет заключён договор, что также снизит угрозу экономической блокады Германии. В этих условиях стоит рискнуть и разгромить Польшу, одновременно сдерживая Запад. При этом следовало быстро разгромить польские войска, поскольку «уничтожение Польши остаётся на первом плане, даже если начнётся война на Западе». Гитлер рассматривал «договор (с СССР) как разумную сделку. По отношению к Сталину, конечно, надо всегда быть начеку, но в данный момент он (Гитлер) видит в пакте со Сталиным шанс на выключение Англии из конфликта с Польшей». В первой половине дня 23 августа, когда Риббентроп ещё находился на пути в Москву, Гитлер отдал приказ о нападении на Польшу в 4.30 утра 26 августа[14].

23 августа Франция заявила, что поддержит Польшу, но Верховный совет национальной обороны принял решение, что военные меры против Германии будут предприняты лишь в случае её нападения на Францию. В тот же день Гитлер получил послание от Чемберлена, в котором тот заявлял, что в случае войны Великобритания поддержит Польшу, но при этом демонстрировал готовность к соглашению с Германией. Получив рано утром 24 августа донесение от Риббентропа о подписании пакта, Гитлер в тот же день уведомил Польшу, что препятствием к урегулированию конфликта являются английские гарантии. Опасаясь, что Варшава пойдёт на уступки Берлину, Великобритания 25 августа подписала с Польшей договор о взаимопомощи. Вечером 25 августа об этом стало известно в Берлине. Кроме того, Италия, которая и ранее высказывала опасения в связи с угрозой новой мировой войны, известила об отказе участвовать в ней. Всё это привело к тому, что примерно в 8 часов вечера был отдан приказ об отмене нападения на Польшу[14].

Великобритания, Франция и Польша всё ещё не были уверены, что Германия решится начать войну, учитывая наличие англо-польского договора. 28 августа Великобритания рекомендовала Берлину начать прямые переговоры с Варшавой и обещала повлиять на поляков в пользу переговоров с Германией. Во второй половине дня 28 августа Гитлер установил ориентировочный срок начала войны на 1 сентября. 29 августа Германия дала согласие на прямые переговоры с Польшей на условиях передачи Данцига, плебисцита в «польском коридоре» и гарантии новых границ Польши Германией, Италией, Англией, Францией и СССР. Прибытие польских представителей на переговоры ожидалось 30 августа. В тот же день Берлин уведомил Москву о британских предложениях по урегулированию германо-польского конфликта и о том, что Германия в качестве условия поставила сохранение договора с СССР, союза с Италией и не будет участвовать в будущей международной конференции без участия СССР[14].

30 августа Великобритания вновь подтвердила своё согласие воздействовать на Польшу при условии, что войны не будет и Германия прекратит антипольскую кампанию в печати. В этот день вермахт всё ещё не получил приказа о нападении на Польшу, поскольку существовала возможность того, что Великобритания пойдёт на уступки. 30 августа Великобритания получила точные сведения о предложениях Германии по урегулированию польской проблемы, но не известила Варшаву об этих предложениях, а, надеясь ещё отсрочить войну, в ночь на 31 августа уведомила Берлин об одобрении прямых германо-польских переговоров, которые должны были начаться через некоторое время. Рано утром 31 августа Гитлер подписал директиву № 1, которой устанавливалось, что нападение на Польшу должно начаться в 4.45 утра 1 сентября 1939 г. Лишь днём 31 августа германские предложения об урегулировании кризиса были переданы Великобританией Польше, которая оказалась не готова к прямым переговорам с Германией[14]. Польский посол Юзеф Липский попросил аудиенцию у Риббентропа, которая состоялась вечером 31 августа и закончилась безрезультатно. Поздним вечером того же дня радиостанция «Deutschlandsender» передала текст германского ультиматума, состоящего из 16 пунктов (формально никогда до этого Польше не выдвигавшегося) и объявила о том, что польская сторона их не приняла[25][26].

1 сентября Германия напала на Польшу[14].

Планы сторон

Германия

Немецкое командование исходило из того, что война должна быть молниеносной (концепция блицкрига): за две недели польская армия должна быть полностью уничтожена, а страна — оккупирована. Почти вся бронированная техника была сосредоточена в пяти корпусах, которые должны были найти слабые места в обороне противника, преодолеть её с ходу и выйти на оперативный простор, взламывая фланги польских армий. В дальнейшем предполагалось решительное сражение на окружение и уничтожение, причём пехотные корпуса должны были действовать против фронта противника, а подвижные части — атаковать его с тыла. Планом предусматривалось широкое использование авиации и, прежде всего, пикирующих бомбардировщиков, на которые возлагалась задача поддержки с воздуха наступления механизированных соединений[27].

Стратегический замысел и задачи войск в операции «Вайс» были изложены в директиве по стратегическому сосредоточению и развертыванию сухопутных войск от 15 июня 1939 года. Цель операции состояла в том, чтобы концентрическими ударами из Силезии, Померании и Восточной Пруссии разгромить главные силы польской армии западнее линии рек Висла и Нарев. Общая задача вермахта сводилась к тому, чтобы осуществить охват польской армии с юго-запада и северо-запада с её последующим окружением и разгромом. С самого начала войны операции германских войск должны были развиваться стремительно, чтобы сорвать мобилизацию и развёртывание польских вооружённых сил[17].

Группа армий «Юг» в составе 8-й, 10-й и 14-й армий (командующий — генерал-полковник Г. фон Рунштедт) наносила главный удар из Силезии и Словакии. Ударная группировка (10-я армия) должна была наступать в общем направлении на Варшаву, выйти к реке Висла и затем во взаимодействии с группой армий «Север» уничтожить польские войска, находящиеся в Западной Польше. На 8-ю и 14-ю армии возлагалось фланговое прикрытие ударной группировки[17].

Ближайшей задачей группы армий «Север» (командующий — генерал-полковник Ф. фон Бок) было наступление с территории Померании (4-я армия) и Восточной Пруссии (3-я армия), занятие «Польского коридора», обеспечение сухопутных коммуникаций между Германией и Восточной Пруссией и нанесение смыкающихся ударов восточнее Вислы в общем направлении на Варшаву, а в дальнейшем — совместное с группой армий «Юг» уничтожение остатков польских войск севернее Вислы[17].

Между группами армий «Север» и «Юг» находился большой участок границы, занятый малым числом войск. В их задачу входило своими действиями ввести в заблуждение противника относительно направлений главных ударов, а также сковать польскую армию «Познань»[28].

Для осуществления плана «Вайс» намечалось выделить 40 пехотных, 4 легкопехотные, 3 горнопехотные, 6 танковых и 4 моторизованные дивизии и 1 кавалерийскую бригаду[17].

Германское командование исходило из того, что Великобритания и Франция не вмешаются в германо-польскую войну. Но, поскольку полной уверенности в этом не было, для прикрытия западной границы Германии планировалось развернуть группу армий «Ц» (командующий генерал В. Лееб) в составе 1-й, 5-й и 7-й армий, которая насчитывала бы 31 дивизию и, опираясь на недостроенную линию Зигфрида, должна была оборонять границу с Нидерландами, Бельгией и Францией. Таким образом, из развёртываемых по мобилизации 103 дивизий вермахта 57 планировалось развернуть против Польши, 31 — на западе Германии, а 15 — в центральных районах страны[17].

Польша

С самых первых дней независимости второй Польской Республики и вплоть до конца 1938 года польское командование готовилось к войне на востоке. К началу 1939 года в польском Главном штабе не существовало даже военного плана на случай нападения Германии. Только тогда, когда эта угроза стала реальной, польское командование приступило к отработке конкретного плана войны с Германией — «Захуд». Начавшееся в марте 1939 года оформление англо-франко-польской коалиции стало основой польского военного планирования, которое исходило из того, что Англия и Франция поддержат Польшу в войне с Германией. В случае быстрого вступления в войну западных союзников и активного характера их боевых действий Германии пришлось бы вести войну на два фронта[29]. Поэтому перед польскими вооружёнными силами ставилась задача упорной обороной обеспечить мобилизационное развёртывание и сосредоточение своих войск, а потом перейти в контрнаступление, поскольку считалось, что к этому сроку Англия и Франция заставят Германию оттянуть свои войска на запад. При этом польское командование было уверено, что в случае нападения на Польшу Германии СССР сохранит нейтралитет. Восточную границу по данному плану должен был прикрывать лишь Корпус охраны границы[17].

Польское командование исповедовало принцип жёсткой обороны. Предполагалось защищать всю территорию, включая «Данцигский коридор» (Польский коридор), а против Восточной Пруссии, при благоприятных обстоятельствах, — наступать. Польша находилась под сильным влиянием французской военной школы, которая исходила из принципиальной недопустимости разрывов в линии фронта. Поляки, прикрыв свои фланги морем и Карпатами, полагали, что смогут удержаться на такой позиции довольно долго: по крайней мере, две недели немцам потребуется, чтобы сосредоточить артиллерию и осуществить локальный тактический прорыв; столько же времени будет необходимо союзникам для того, чтобы бо́льшими силами перейти в наступление на Западном фронте, так что общий оперативный баланс Рыдз-Смиглы считал для себя положительным[30].

Генерал-майор германской армии Фридрих фон Меллентин в своих мемуарах, говоря о стратегии польского командования, указывал, что «польское верховное командование добилось лишь того, что все наличные силы были разбросаны на большом пространстве и по существу изолированы друг от друга». Такое расположение польской армии, по мнению Меллентина, «как нельзя лучше способствовало выполнению германского плана»[31].

Силы сторон

Фотографии

Польский истребитель PZL P.11, замаскированный на полевом аэродроме, 31 августа 1939
Польская пехота

Германия

У вермахта имелось решительное преимущество перед польской армией в механизированных частях и военно-воздушных силах[32][33].

Уже в мае 1939 года были приведены в боевую готовность шесть армейских управлений, 11 управлений армейских корпусов и 24 дивизии. Под видом подготовки к осенним манёврам в начале августа была проведена частичная мобилизация некоторых резервных дивизий, а также частей армейского и корпусного подчинения. К 25 августа завершили мобилизацию соединения, составлявшие более трети состава сухопутных войск военного времени. Сигнал на проведение общей мобилизации был дан 25 августа, то есть за один день до намеченного начала войны. В связи с переносом срока начала вторжения германскому командованию удалось к 1 сентября завершить мобилизацию и развернуть на Востоке 37 пехотных, 4 легкопехотные, 1 горнопехотную, 6 танковых и 4 моторизованные дивизии, 1 кавбригаду и 2 полка СС. Сосредоточение и мобилизация вермахта велись с соблюдением мер маскировки и дезинформации[17].

Польша

Польским командованием для осуществления плана «Запад» (польск. Zachód) предусматривалось развернуть 39 пехотных дивизий, а также 3 горнопехотные, 11 кавалерийских, 10 пограничных и 2 бронемоторизованные бригады. Эти войска планировалось свести в семь армий, три оперативные группы и корпус вторжения. Против Восточной Пруссии разворачивались опергруппы «Нарев» (2 пехотные дивизии, 2 кавбригады), «Вышкув» (2 пехотные дивизии) и армия «Модлин» (2 пехотные дивизии, 2 кавбригады). В «Польском коридоре» сосредоточивалась армия «Поможе» (5 пехотных дивизий, 1 кавбригада), часть сил которой предназначалась для захвата Данцига. На Берлинском направлении разворачивалась армия «Познань» (4 пехотные дивизии и 2 кавбригады). Границу с Силезией и Словакией прикрывали армия «Лодзь» (5 пехотных дивизий, 2 кавбригады), армия «Краков» (7 пехотных дивизий, 1 кавбригада и 1 танковый батальон) и армия «Карпаты» (1 пехотная дивизия и пограничные части). В тылу южнее Варшавы разворачивалась армия «Прусы» (7 пехотных дивизий, 1 кавбригада и 1 бронемоторизованная бригада). В районах Кутно и Тарнов сосредотачивались в резерве по 2 пехотные дивизии. Таким образом, польская армия должна была развернуться равномерно на широком фронте, что делало проблематичным отражение массированных ударов вермахта[17].

Скрытое мобилизационное развёртывание польских войск, начавшееся 23 марта 1939 года, затронуло 4 пехотные дивизии и 1 кавалерийскую бригаду. Кроме того, были усилены соединения в ряде округов и созданы управления четырёх армий и оперативной группы. 13—18 августа была объявлена мобилизация ещё 9 соединений, а с 23 августа началась скрытая мобилизация основных сил. 26 августа с получением войсками приказа о выдвижении отмобилизованных соединений в намеченные районы сосредоточения начались перегруппировки войск, предусмотренные планом стратегического развёртывания. 30 августа был отдан приказ армиям и оперативным группам первого эшелона о занятии исходного положения. Мероприятия по отмобилизованию армии проводились в тайне даже от англо-французских союзников, которые опасались, что эти действия могут подтолкнуть Германию к войне. Когда 29 августа в Польше собрались начать открытую мобилизацию, Англия и Франция настояли на том, чтобы она была отложена до 31 августа. Тем не менее благодаря скрытой мобилизации к утру 1 сентября мобилизационный план был выполнен на 60%, оперативное развёртывание войск — менее чем наполовину[34]. К утру 1 сентября Польша развернула 24 пехотные дивизии, 3 горнопехотные, 8 кавалерийских и 1 бронемоторизованную бригады[17].

Польша уступала противнику не только в численности войск, но и в качестве вооружения. Так, например, с немецкими самолётами могли сравниться только 36 двухмоторных средних бомбардировщиков PZL P.37 «Лось» конструкции Ежи Домбровского — самые современные польские самолеты на тот период[35].

Операция «Гиммлер»

Фотографии

Солдаты вермахта ломают шлагбаум на пограничном пункте в Сопоте

(граница Польши и Вольного города Данцига), 1 сентября 1939

Взорванный польскими саперами мост в Тчеве (после неудачного захвата его немецкими диверсантами), 1 сентября 1939

Руководство Третьего рейха в течение лета 1939 года предпринимало усилия, направленные на то, чтобы будущая война с Польшей не вышла за рамки локального конфликта. Для этого следовало убедить руководство и общественное мнение Великобритании и Франции, связанных с Польшей союзническими обязательствами, что действия Германии являются не агрессией, а самообороной, на которую Германию спровоцировала польская сторона.

Для начала реализации плана «Вайс» Германии оставалось предъявить мировой общественности формальный повод к войне. С этой целью нацистской военной разведкой и контрразведкой, возглавлявшейся адмиралом Канарисом совместно со службой безопасности (СД), был подготовлен ряд провокаций на границе между Польшей, Германией и Словакией (т. н. операция «Гиммлер»). Провокации носили один и тот же характер — нападения агентов спецподразделений СС на немецкие объекты и возложение вины за эти нападения на польскую сторону.

Руководство операцией «Гиммлер» было поручено шефу РСХА обергруппенфюреру СС Рейнхарду Гейдриху. Практическим осуществлением провокации занимались начальник отдела диверсий и саботажа военной разведки генерал Эрвин фон Лахузен и офицер службы безопасности (СД) штурмбаннфюрер СС Альфред Науйокс.

Наибольший резонанс получили:

Глейвицкий инцидент

Нападение на вспомогательную радиостанцию в пограничном немецком городке Глейвиц (в 10 км от польско-германской границы) вечером 31 августа совершила группа под командованием штурмбаннфюрера СС Альфреда Науйокса. В её задачу входило передать в эфир сообщение о переходе польской армией германской границы и призвать поляков в Германии к восстанию против немцев. После налёта в здании радиостанции должны были остаться улики, которые можно было бы предъявить немецкой и иностранной прессе. «Захватив» радиостанцию, нападающие в прямом эфире обратились на польском языке к слушателям, заявив: «Глейвицкая радиостанция находится в польских руках!». Затем, обстреляв из автоматов стены и окна и оставив у входа в здание тело ранее задержанного СД местного жителя Франтишека Хоньока, бывшего силезского повстанца, группа покинула здание. [36]. К этому времени к Глейвицу из концлагеря было доставлено несколько заключённых, осуждённых к смертной казни за убийства. Их заставили переодеться в польскую военную форму, с помощью инъекций привели в бессознательное состояние, застрелили (инсценируя бой с вторгшимися в Германию польскими подразделениями) и бросили в лесу, где их впоследствии обнаружила местная полиция. Немецкие заключённые, погибшие от рук эсэсовцев, стали первыми жертвами вторжения немецких войск в Польшу[37].

Утром 1 сентября Германское информационное бюро распространило под общим заголовком «Поляки совершили нападение на радиостанцию в Глейвице» сообщения[37]:
Бреслау. 31 августа. Сегодня около 8 часов вечера поляки атаковали и захватили радиостанцию в Глейвице. Силой ворвавшись в здание радиостанции, они успели обратиться с воззванием на польском и частично немецком языке. Однако через несколько минут их разгромила полиция, вызванная радиослушателями. Полиция была вынуждена применить оружие. Среди захватчиков есть убитые.
Оппельн. 31 августа. Поступили новые сообщения о событиях в Глейвице. Нападение на радиостанцию было, очевидно, сигналом к общему наступлению польских партизан на германскую территорию. Почти одновременно с этим, как удалось установить, польские партизаны перешли германскую границу ещё в двух местах. Это также были хорошо вооружённые отряды, по-видимому, поддерживавшиеся польскими регулярными частями. Подразделения полиции безопасности, охраняющие государственную границу, вступили в бой с захватчиками. Ожесточённые бои продолжаются
.

Выступая в Рейхстаге 1 сентября, Гитлер заявил о многочисленных инцидентах, произошедших на приграничной территории, в качестве оправдания «оборонительных действий» вермахта:

Я более не вижу готовности со стороны польского правительства вести с нами серьёзные переговоры... Этой ночью произошёл 21 инцидент, прошлой ночью — 14, из которых три были очень серьёзными. Поэтому я решил говорить с Польшей на том же языке, на каком Польша разговаривала с нами в последние месяцы. Сегодня ночью регулярные польские войска впервые обстреляли нашу территорию. С 5:45 утра мы отвечали на их огонь… Я буду продолжать эту борьбу, неважно против кого, до тех пор, пока не будет обеспечена безопасность Третьего Рейха и его права[38]

Начало вторжения (1 сентября)

Фотографии

1 сентября 1939 года
Первые выстрелы новой войны, учебный корабль «Шлезвиг-Гольштейн»
Польская пехота в обороне
Велюнь после бомбардировки 1 сентября 1939 года (фото выполнено с башни готического собора Велюня)

В 4:30 утра 1 сентября 1939 года германские ВВС нанесли массированный удар по польским аэродромам, в 4:45 учебный артиллерийский корабль (броненосец) «Шлезвиг-Гольштейн» открыл огонь по военно-транзитному складу на польской военно-морской базе Вестерплатте под Данцигом. Началась семидневная оборона Вестерплатте.

В 4:45 немецкие войска согласно плану «Вайс» без объявления войны начали наступление по всей германо-польской границе, а также с территории Моравии и Словакии. Линия фронта составила около 1600 км.

В Данциге завязались упорные бои за здание «Польской почты» на площади Яна Гевелия. Только через 14 часов немцы сумели овладеть зданием. 1 сентября Альберт Форстер, объявленный «главой Вольного города Данцига» постановлением Сената ещё 23 августа 1939 года, выступил с заявлением о присоединении Данцига к рейху. В тот же день комиссар Лиги Наций Карл Якоб Буркхардт и его комиссия покинули Данциг. Во второй половине дня немцы арестовали в Данциге первых 250 поляков, которых разместили в созданном 2 сентября концлагере Штуттгоф[25].

В 4:40 1-й дивизион пикирующих бомбардировщиков имени Макса Иммельмана (из 76-го полка люфтваффе) под командованием капитана Вальтера Зигеля начал бомбардировку Велюня. Через полчаса бомбы упали на Хойниц, Старогард и Быдгощ. В результате бомбового удара по Велюню погибли 1200 человек, в основном мирные граждане. Город был уничтожен на 75 %. Примерно в 7:00 в районе Олькуша польский лётчик Владислав Гнысь подбил первый немецкий самолет. Тем временем немцы попытались нанести авиаудар по Варшаве[комм. 1], но налёт отразили польские истребители. 1 сентября немецкие самолеты нанесли удары по Гдыне, Пуцку и Хелю. Массированным бомбардировкам подверглись Верхняя Силезия, Ченстохова, Краков и расположенный в глубине страны Гродно. 2 сентября во время налёта на Люблин погибло около 200 человек, ещё полторы сотни человек погибли при авианалёте на поезд с эвакуированными на вокзале в Коло[25].

Как указывает в своей «Истории Второй мировой войны» Курт фон Типпельскирх, в первый день наступления немецкая авиация уничтожила большую часть польских самолётов на аэродромах, создав тем самым условия для стремительного продвижения сухопутных войск. На третий день польские ВВС прекратили существование. После этого немецкая авиация могла быть использована для достижения других намеченных целей. Авиаудары сделали невозможным организованное завершение мобилизации польских вооружённых сил и крупные оперативные переброски сил по железной дороге и серьёзно нарушили управление и связь польской армии[39].

По другим источникам, польское командование сохранило авиацию от первого удара люфтваффе, перебросив её 31 августа на полевые аэродромы. И хотя немецкая авиация завоевала полное господство в воздухе, польские лётчики в ходе войны сбили более 130 самолётов противника[3].

На севере вторжение осуществлялось группой армий Бока, имевшей в своем составе две армии. 3-я армия под командованием Кюхлера наносила удар из Восточной Пруссии на юг, а 4-я армия под командованием Клюге — на восток через Польский коридор, чтобы соединиться с войсками 3-й армии и завершить охват правого фланга поляков. Состоящая из трёх армий группа Рундштедта двигалась на восток и северо-восток через Силезию. Польские войска были равномерно распределены на широком фронте, не имели устойчивой противотанковой обороны на главных рубежах и достаточных резервов для контрударов по прорвавшимся войскам противника.

Под Мокрой в бой с 4-й немецкой танковой дивизией из состава 10-й армии вступила Волынская кавалерийская бригада. Целый день кавалеристы вели неравный бой с бронетанковыми частями, поддержанными артиллерией и авиацией. В ходе сражения они сумели уничтожить около 50 танков и несколько самоходных орудий. Ночью бригада отступила на вторую линию обороны. Однако немецкие войска сумели обойти её и нанесли удар в тыл польским позициям.

Равнинная Польша, не располагающая какими-либо серьёзными естественными преградами, к тому же при мягкой и сухой осенней погоде, представляла собой хороший плацдарм для использования танков. Авангарды немецких танковых соединений легко прошли сквозь польские позиции.

Прервалась связь между Генштабом и действующей армией, стала невозможной дальнейшая мобилизация, которая началась ещё 30 августа[40]. Из шпионских донесений люфтваффе удалось выяснить местонахождение польского Генштаба, и его непрерывно бомбили, несмотря на частые передислокации. В Данцигском заливе германские корабли подавили небольшую польскую эскадру, состоявшую из одного эсминца, миноносца и пяти подводных лодок. Три польских эсминца успели ещё до начала военных действий уйти в Великобританию (План «Пекин»). Вместе с двумя подводными лодками, сумевшими прорваться из Балтики, они приняли участие в военных действиях на стороне союзников после оккупации Польши.

Приграничные бои

Немецкое наступление началось и развивалось в полном соответствии с доктриной блицкрига, но натолкнулось на ожесточённое сопротивление польских войск, уступающих противнику в военной силе. Тем не менее, сосредоточив на главных направлениях бронетанковые и моторизованные соединения, немцы нанесли мощный удар по польским частям. Пограничные бои прошли 1-4 сентября в Мазовии, Поморье, Силезии и на Варте. В первые дни наступления германские войска взломали оборону польских войск и заняли часть Великопольского воеводства и Силезии[41].

Поморье

На севере главные польские силы, сосредоточенные в районе Млавы и в Поморье, потерпели поражение уже к 3-5 сентября.

Армия «Модлин» под непрерывными ударами немецкой 3-й армии в районе Млавы была вынуждена отступить на линию Висла — Нарев.

К 5 сентября германские войска заняли «Польский коридор». Наступая навстречу друг другу с территории Померании и Восточной Пруссии, они рассекли пополам армию «Поможе». Немногочисленная южная польская группировка заняла оборону на предмостном укреплении севернее Быдгоща, а северная попала в окружение и капитулировала 5 сентября. В этот же день польское Главное командование приказало оставшимся частям армии «Поможе» вместе с армией «Познань» отступать к Варшаве, на юго-восток.

При отступлении через Быдгощ части польской армии попали под обстрел немецких диверсантов и местных фольксдойче. В результате ответных действий 3-4 сентября было расстреляно более 100 местных жителей-немцев (см. Быдгощское «кровавое воскресенье»)[42][комм. 2].

После занятия Поморья на левом крыле 3-й армии началась перегруппировка подвижных соединений группы армий «Север» для создания ударной группировки, чтобы начать оттуда наступление на Отдельную оперативную группу «Нарев»[24]. Войска 4-й армии продвигались вдоль Вислы на Варшаву, а 3-я армия уже 6 сентября захватила плацдарм на реке Нарев, поставив под угрозу окружения польские войска в районе Варшавы[17].

Силезия

На юго-востоке силы немецкой 10-й армии к концу дня 1 сентября пробили брешь между армиями «Лодзь» и «Краков», глубоко изломав линию фронта. Польские войска подверглись мощной атаке со стороны немецких 8-й и 14-й армий. Под угрозой окружения оба польских соединения вынуждены были отступить. В тяжелейшем положении оказалась армия «Краков». На неё пришёлся главный удар 14-й полевой армии немцев, которая силами своего 8-го армейского корпуса окружила Верхнюю Силезию и атаковала Рыбник. Между тем, её 17-й армейский корпус начал наступление на Бельско-Бялу. 7-я пехотная дивизия этого корпуса вступила в бой с силами 2-го полка КОП, занимавшими оборону на «Венгерской Горке».

Между тем, наступление 8-го армейского корпуса немцев (8-я и 28-я пехотные дивизии) на левое крыло Оперативной группы «Шлёнск» генерала Яна Ягмина-Садовского сразу же встретило сильное сопротивление польских войск. Весь день 1 сентября прошёл в ожесточенных боях с участием пехоты, артиллерии и танков. 2 сентября немцы всей мощью обрушились на Миколов, Выры и Кобюр. В тот же день командующий армией «Краков» генерал Антони Шиллинг отдал приказ об отступлении из Силезии[43].

Странная война

В связи с агрессией против Польши, 3 сентября 1939 года Великобритания и Франция объявили Германии войну. Они направили ультиматум германскому руководству с требованием немедленного прекращения военных действий и вывода всех войск вермахта с территории Польши и Вольного города Данцига. Таким образом, оба государства в соответствии со взятыми на себя союзническими обязательствами оказались в состоянии войны с Германией. Днём ранее, 2 сентября, французское правительство объявило мобилизацию и приступило к концентрации своих войск на германской границе.

Начало и прекращение военных действий

7 сентября части 3-й и 4-й французских армий перешли германскую границу в Сааре и вклинились в предполье Линии Зигфрида. Никакого сопротивления им оказано не было, а немецкое население Саара эвакуировалось. 12 сентября в Абвиле состоялось заседание французско-британского высшего военного совета с участием Невилла Чемберлена, Эдуара Даладье и главнокомандующего французской армией Мориса Гамелена. В ходе заседания было принято решение о прекращении наступления в связи с тем, что «события в Польше не оправдывают дальнейших военных действий в Сааре»[44].

На практике данное решение означало отказ от союзнических обязательств по отношению к Польше, принятых 19 мая 1939 года, в соответствии с которыми Франция должна была всеми доступными средствами предпринять наземное наступление на 15-й день с начала мобилизации, а боевые воздушные действия — с самого первого дня немецкого вторжения в Польшу. Польские послы во Франции (Эдвард Рачинский) и в Англии (Юлиуш Лукасевич) безуспешно пытались повлиять на позицию союзников и склонить их к выполнению принятых обязательств. Между тем, весь оборонительный план «Z» польского Главного штаба опирался именно на наступление союзников. Последние имели уникальную возможность развить наступление в тот единственный краткосрочный период своего военного превосходства над вермахтом и повлиять на дальнейшую судьбу всех народов Европы, включая собственную. До самого окончания боевых действий в Польше германское командование было не в состоянии перебросить на Западный фронт ни одного соединения (кроме вышеупомянутой дивизии горных стрелков). Однако своего шанса союзники не использовали, что имело для них катастрофические последствия в 1940 году[45].

В сентябре 1939 ФКП начала антивоенную кампанию, призывая солдат дезертировать из армии. 2 сентября её депутаты проголосовали против военных кредитов. Генеральный секретарь партии Морис Торез, призванный в армию, дезертировал и бежал в СССР. Военным судом он был приговорён к смерти[комм. 3].

Битва за Варшаву и район Кутно-Лодзь (5—17 сентября 1939)

В ходе немецкого наступления на 5 сентября 1939 года сложилась следующая оперативная обстановка. На севере левофланговые соединения группы армий «Север» фон Бока двигались на Брест-Литовск. На юге правофланговые соединения группы армий «Юг» Рундштедта устремились в северо-восточном направлении в обход Кракова. В центре 10-я армия из состава группы Рундштедта (под командованием генерал-полковника Рейхенау) с большей частью бронетанковых дивизий вышла к Висле южнее Варшавы и атаковала позиции резервной польской армии «Прусы». В ходе сражений под Пётркувом-Трибунальским и Томашувом-Мазовецким армия «Прусы» потерпела поражение и 6 сентября отступила на правый берег Вислы. Неудачей для неё завершилось и сражение под Илжей. 1-я и 4-я немецкие танковые дивизии, захватив пётркувское шоссе, получили открытый путь на Варшаву. На Варте немецкая 8-я армия прорвала оборону армии «Лодзь» и отбросила её на восток. В то же время на севере 3-я армия немцев оттеснила армию «Модлин» на линию Вислы[46].

Внутреннее кольцо двойного окружения смыкалось на Висле, внешнее — на Буге. Сложилась реальная угроза отсечения армий «Поморье» и «Познань» от основных сил. В этих условиях маршал Рыдз-Смиглы отдал приказ общего отступления на линию Висла-Сан. 6 сентября Главный штаб переместился из Варшавы в Брест, а столицу страны покинули президент Игнаций Мосцицкий и правительство Польши [47].

8 сентября польская армия применила химическое оружие — газ иприт. В результате 2 немецких солдата погибли, 12 были ранены[48].

Чтобы помешать общему отходу польских частей, 3-я немецкая армия получила приказ о наступлении на Седльце через Нарев и Буг. Продвижение, однако, застопорилось из-за ожесточённого сопротивления польских гарнизонов в Ружанских фортах. В то же время 14-я немецкая армия получила приказ об отсечении польских войск от переправ через Сан и наступлению на Люблин[49]. 5 сентября она завершила изнурительные бои под Йордановом с армией «Краков», где 10-я польская бригада кавалерии полковника Станислава Мачека нанесла 22-му танковому корпусу тяжёлые потери. Корпус, обладавший 15-кратным превосходством в танках и поддержку люфтваффе, потерял более 100 танков и в течение нескольких дней сумел продвинуться не более, чем на 30 км. Эта задержка обеспечила отступление находящимся под угрозой окружения частям армии «Краков».

12 сентября немецкие моторизованные подразделения вышли ко Львову. 14 сентября завершилось окружение Варшавы и немцы приступили к массированным артиллерийским обстрелам польской столицы. Тем временем 3-я армия осадила Брест. 16 сентября 19-й корпус в районе Хелма соединился с частями 22-го танкового корпуса 14-й армии и, тем самым, замкнул кольцо окружения вокруг подразделений ВП, находящихся между Вислой и Бугом.

Польские силы были рассечены на несколько частей, каждая из которых оказалась в полном окружении и не имела никакой общей боевой задачи. В основном, польское сопротивление с этого времени продолжалось только в районе Варшавы—Модлина и немного западнее — вокруг Кутно и Лодзи. Польские войска в районе Лодзи предприняли безуспешную попытку вырваться из окружения, однако после непрерывных воздушных и наземных атак и после того, как у них кончились продовольствие и боеприпасы, сдались 17 сентября. Между тем, кольцо внешнего окружения сомкнулось: к югу от Брест-Литовска соединились 3-я и 14-я немецкие армии.

Битва за Варшаву

«Я получил Ваше сообщение о том, что германские войска вошли в Варшаву. Пожалуйста, передайте мои поздравления и приветствия правительству Германской империи. Молотов»

Телефонограмма В. Молотова И. фон Риббентропу, 9 сентября 1939 [50]

Ситуация вокруг польской столицы резко обострилась к 8 сентября. В этот день 16-й танковый корпус немцев (из состава 10-й полевой армии) атаковал город из района Гуры-Кальварии, однако был вынужден отойти под ударами защитников города. Началась оборона Варшавы. Для защиты столицы были созданы две новые армии — «Варшава» (генерал Юлиуш Руммель) и «Люблин» (генерал Тадеуш Пискор)[51]. Обе армии, однако, не располагали достаточными силами. Положение ещё более осложнилось тем, что на северном участке немецкие войска прорвали фронт на стыке армии «Модлин» и отдельной оперативной группы «Нарев». План окружения польских частей к востоку от Вислы оказался, однако, сорван в героической обороне Визны. В ходе трёхдневных боёв защитники Визны под командованием Владислава Рагиниса сдерживали натиск 10-й танковой дивизии генерала Фалькенхорста и 19-го механизированного корпуса генерала Гудериана.

В новой ситуации командование ОКХ отдало приказ отсечь польским войскам пути отхода на восток и предотвратить их эвакуации в Румынию. Для этой цели войска Гудериана двинулись на Брест, а 22-й танковый корпус из состава 14-й полевой армии ударил в направлении Хелма. Одновременно часть сил 14-й полевой армии немцев атаковала Львов, чтобы воспрепятствовать отступлению польских войск в Румынию[52].

10 сентября из подразделений армии «Люблин» Главный штаб Войска Польского создал три фронта: Южный (генерал Казимеж Соснковский), Центральный (генерал Тадеуш Пискор) и Северный (генерал Стефан Домб-Бернацкий).

19 сентября командующий 8-й полевой армии немцев отдал приказ о генеральном штурме. 22 сентября начался штурм при поддержке с воздуха. 25 сентября в налёте участвовало 1150 самолётов Люфтваффе. Было сброшено 5818 тонн бомб[53].

Бои за Варшаву продолжались до 28 сентября, когда, исчерпав все силы для обороны города, польское командование было вынуждено подписать акт о капитуляции[53].

Битва на Бзуре

Битва на Бзуре произошла с 9 по 22 сентября между польскими армиями «Познань» (генерал Тадеуш Кутшеба) и «Поморье» и немецкими 8-й и 10-й полевыми армиями группы армий «Юг».

В ночь на 10 сентября отступающие польские армии «Познань» и «Поморье» нанесли сильнейший удар по левому флангу наступающей на Варшаву 8-й немецкой армии и вышли в тыл группы армий «Юг». Наступавшие на Варшаву части Вермахта вынуждены были перейти к обороне. Однако, после прибытия к немцам свежих подкреплений и создания значительного перевеса в силах, немецкие войска нанёсли ответный удар, и армии «Познань» и «Поморье» к 14 сентября были почти полностью окружены.[54].

19 сентября 14-й полк уланов прорвал кольцо окружения и добрался до Варшавы. За ним последовали и другие кавалерийские подразделения ОКГ и включались в оборону Варшавы. Тем временем, сопротивление обеих армий в котле постепенно угасало и было окончательно сломлено 21 сентября. В плен попали 120 тысяч человек[54]. Остальные пытались прорваться к Варшаве через Пущу. В общей сложности в Варшаву сумели пробиться около 30 тысяч солдат.

Вступление СССР в пределы Польши (17 сентября 1939 года)

Первоначальный план действий польских войск заключался в отступлении и перегруппировке сил на юго-востоке страны. Идея создать там оборонительный район основывалась на убеждении, что союзные Англия и Франция начнут военные действия против Германии на Западе, и Германия будет вынуждена перебросить часть сил из Польши для войны на два фронта[55]. Однако советское наступление внесло коррективы в эти планы.

Политическое и военное руководство Польши осознавало, что они проиграют войну Германии ещё до вступления советских войск в Западную Украину и Западную Белоруссию[55]. Тем не менее, они не собирались сдаваться или вести переговоры о перемирии с Германией. Вместо этого польское руководство отдало приказ эвакуироваться из Польши и перебираться во Францию[55]. Само правительство и высшие военачальники перешли границу близи города Залещики в ночь на 18 сентябряК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3771 день]. Польские войска начали отступать к границе, подвергаясь атакам немецких войск с одной стороны и время от время сталкиваясь с советскими войсками с другой. К моменту приказа на эвакуацию немецкие войска нанесли поражение польским армиям «Краков» и «Люблин» в сражении за Томашув-Любельский (англ. Battle of Tomaszów Lubelski), которое продолжалось с 17 по 20 сентября[56].

17 сентября советские войска вступили в пределы Польши с востока в районе севернее и южнее Припятских болот. Советское правительство объяснило этот шаг, в частности, несостоятельностью польского правительства, распадом польского государства де-факто и необходимостью обеспечения безопасности украинцев, белорусов и евреев, проживающих в восточных областях Польши. Польское верховное командование из Румынии отдало приказ войскам не оказывать сопротивления частям Красной Армии. Также надо учитывать переговоры, которые велись включительно до 15 сентября в Москве Советским правительством с представителями Японии на предмет подписания Советско-Японского соглашения о прекращении военных действий в районе реки Халхин-Гол.

Очевидно, что до 15 сентября Советское правительство заняло выжидательную позицию по "польскому вопросу", о чём свидетельствуют телеграммы германского посла из Москвы в Берлин.[50] Однако, после 15 сентября введение войск СССР на территорию Западной Украины и Белоруссии было согласовано с германским правительством и проходило в соответствии с Договором о ненападении между Германией и Советским Союзом. 18 сентября было опубликовано дополнительное Советско-Германское Коммюнике, в котором разъяснялась позиция СССР по поводу ввода своих войск на территорию бывшего польского государства.[50] Существуют сведения "о прямой помощи" СССР Германии во время Польской кампании, которые однако оказались несостоятельны или заметно преувеличены в особенности со стороны немецкой пропаганды. Например, якобы сигналы минской радиостанции использовались немцами для наведения самолётов при бомбардировке польских городов[57]. В просьбе начальника генштаба германских военно-воздушных сил было запрошено, чтобы радиостанция в Минске в свободное от передачи время передавала для срочных воздухоплавательных опытов непрерывную линию с вкрапленными позывными знаками: «Рихард Вильгельм 1.0», а кроме того, во время передачи своей программы по возможности часто слово «Минск». Из резолюции В. М. Молотова на документе следует, что было дано согласие передавать только слово «Минск» в обычных радиопередачах радиостанции города Минск. [58] Получается, что минская радиостанция работала в абсолютно штатном режиме и её работой пользовались все лётчики без исключения (гражданские, военные, германские, польские, советские и т.д.), которые только могли поймать передаваемые ей радиоволны. Существует также ещё один весьма раздутый немецкой пропагандистской машиной миф о [wiki.istmat.info/миф:совместный_парад_в_бресте совместном Советско-Германском параде в Бресте], которого на самом деле не было. В то же время образовавшаяся демаркационная линия оказалась не соответствующей договорённостям о советско-германской границе примерно по так называемой "Линии Керзона", что даёт основания предполагать спонтанность действий советского командования и отсутствие согласованности с немецкой сторонойК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3228 дней]. Однако, впоследствии эта граница была восстановлена.

Окончательный разгром польских войск (17 сентября — 6 октября 1939 года)

Вторжение СССР резко ухудшило и без того катастрофическое положение польской армии. В новых условиях главная тяжесть сопротивления германским войскам выпадала на Центральный фронт Тадеуша Пискора. 17 — 26 сентября состоялись два сражения под Томашувом-Любельским — самые крупные в сентябрьской кампании после битвы на Бзуре. Задача состояла в том, чтобы силами армий «Краков» и «Люблин» под общим командованием Тадеуша Пискора (1-е сражение) и основными Северного фронта (2-е сражение) прорвать немецкий заслон в Раве-Русской, преграждающий путь на Львов (3 пехотные и 2 танковые дивизии 7-го армейского корпуса генерала Леонарда Векера). В ходе тяжелейших боев, которые вели 23-я и 55-я дивизии пехоты, а также Варшавская танко-моторизованная бригада полковника Стефана Ровецкого, пробить немецкую оборону так и не удалось. Огромные потери понесли 6-я дивизия пехоты и Краковская бригада кавалерии. 20 сентября генерал Тадеуш Пискор объявил о капитуляции Центрального фронта. В плену оказались более 20 тысяч польских солдат (в том числе и сам Тадеуш Пискор)К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2969 дней].

Теперь главные силы вермахта сконцентрировались против польского Северного фронта, в состав которого на тот момент входили:

23 сентября началось новое сражение под Томашувом-Любельским. Северный фронт находился в трудной ситуации. С запада на него напирал 7-й армейский корпус Леонарда Векера, а с востока — войска РККА. Части Южного фронта генерала Казимежа Соснковского в это время пытались пробиться к окруженному Львову, нанеся ряд поражений немецким войскам. Однако в предместьях Львова они были остановлены вермахтом и понесли тяжёлые потери. После известия о капитуляции Львова 22 сентября войска фронта получили приказ разделиться на небольшие группы и пробираться в Венгрию. Однако далеко не всем группам удалось добраться до венгерской границы. Сам генерал Казимеж Соснковский был отрезан от основных частей фронта в районе Бжуховиц. В гражданской одежде он сумел пройти через территорию, занятую советскими войсками. Сначала до Львова, а затем, через Карпаты, в Венгрию. 23 сентября произошло одно из последних конных сражений в ходе Второй мировой войны. 25-й полк Велькопольских уланов подполковника Богдана Стахлевского атаковал немецкую кавалерию в Краснобруде и захватил городК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2969 дней].

Очаги сопротивления поляков подавлялись один за другим. 27 сентября пала Варшава. На следующий день — Модлин. 1 октября капитулировала балтийская военно-морская база Хель. Последний очаг организованного польского сопротивления был подавлен в Коцке (севернее Люблина), где 6 октября[59] сдалось в плен 17 тысяч поляков[60].

Несмотря на разгром армии и фактическую оккупацию всей территории государства, официально Польша не капитулировала перед Германией и странами Оси. Помимо партизанского движения внутри страны, войну продолжали многочисленные польские военные формирования в составе армий союзников.

Ещё до окончательного поражения польской армии её командование начало организацию подполья — Служба победе Польши.

Один из первых партизанских отрядов на территории Польши создал кадровый офицер Хенрик Добжаньский вместе со 180 солдатами его военной части. Этот отряд сражался с немцами в течение нескольких месяцев после разгрома польской армииК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2969 дней].

Оборона Побережья

В соответствии с планом «Пекин» дивизион эсминцев польских ВМС (в составе кораблей «Гром», «Молния» и «Буря» был отправлен в Англию ещё до начала войны. К 1 сентября 1939 года на Балтике оставались только две подводные лодки — «Орёл» (сумевший уйти из Таллина после интернирования) и «Волк». Остальные крупные надводные суда — эсминец «Ветер» и минный заградитель «Гриф» затонули после воздушных налётов люфтваффе в первые дни сентября. Тральщики «Чайка» и «Крачка» принимали участие в боях до второй половины сентября. И, наконец, три оставшиеся подлодки «Стервятник», «Рысь» и «Лесной кот» после окончания боев были интернированы в Швеции[61][62].

Итоги

Территориальные изменения

Польские земли были поделены, в основном, между Германией и Советским Союзом. Положение новой границы закрепил договор о дружбе и границе между СССР и Германией, заключённый 28 сентября 1939 года в Москве. Немецкий план состоял в создании марионеточного «польского остаточного государства» (нем. Reststaat) в границах Царства Польского и Западной Галиции. Однако данный план не был принят из-за несогласия Сталина, которого не устраивало существование какого бы то ни было польского государственного образования[64].

Территории к востоку от рек Западный Буг и Сан были присоединены к Украинской ССР и Белорусской ССР. Это увеличило территорию СССР на 196 тыс. км², а население — на 13 млн человек. Новая граница в основном совпадала с «линией Керзона», рекомендованной в 1919 году Парижской мирной конференцией в качестве восточной границы Польши, так как она разграничивала области компактного проживания поляков, с одной стороны, украинцев и белорусов, с другой. Англия поддержала Советский Союз в присоединении территорий Западной Украины и Западной Белоруссии, занятых Польшей в ходе Советско-польской войны в 1921 году[65].

Германия расширила границы Восточной Пруссии, переместив их вплотную к Варшаве, и включила район до города Лодзь, переименованного в Литцманштадт, в Вартскую область, занимавшую территории старой Познанщины. Декретом Гитлера от 8 октября 1939 года Познанское, Поморское, Силезское, Лодзинское, часть Келецкого и Варшавского воеводств, где проживало около 9,5 млн человек, были провозглашены немецкими землями и присоединены к Германии.

Некоторые небольшие территории были непосредственно присоединены к существующим гау Восточной Пруссии и Силезии, в то время как большая часть земель использовалась, чтобы создать новые рейхсгау Данциг — Западная Пруссия и Вартеланд. Из них, рейхсгау Вартеланд был наибольшим и единственным, включающим исключительно захваченные территории.

Небольшое остаточное польское государство было объявлено «генерал-губернаторством оккупированных польских областей» под управлением немецких властей, которое через год стало называться «генерал-губернаторством германской империи». Его столицей стал Краков. Всякая самостоятельная политика Польши прекратилась.

Германский сателлит Словакия вернула территории, отторгнутые Польшей в 1938 году в результате Мюнхенского диктата, и присоединила спорные области, отошедшие к Польше в 1920 году по Версальскому миру.

Литва вернула оспариваемый у Польши Вильнюсский край[66].

6 октября 1939 года, выступая в Рейхстаге, Гитлер публично объявил о прекращении деятельности Второй Польской Республики и разделе её территории между Германией и СССР. В этой связи он обратился к Франции и Англии с предложением о мире. 12 октября это предложение было отвергнуто Невиллом Чемберленом на заседании Палаты общин.

Потери сторон

Германия

В ходе кампании немецкие войска, по разным оценкам, потеряли от 8 082 до 16 343 убитыми, 27 280 — 34 136 ранеными, 320—5029 человек пропавшими без вести[67]. В ходе польской кампании немецкие войска потеряли 319 бронемашин, 195 орудий и минометов, 11 584 автомашин и мотоциклов, израсходовали значительное количество боеприпасов: 339 тыс. 150-мм снарядов, 1448 тыс. 105-мм снарядов, 450 тыс. 75-мм снарядов, 480 тыс. 81-мм миномётных мин[68], 400 тыс. авиабомб, свыше 406 млн патронов и 1,2 млн гранат[69].

Словацкая армия вела лишь бои регионального значения, в ходе которых не встретила серьёзного сопротивления. Её потери были невелики — 18 человек убитыми, 46 ранеными, 11 человек пропало без вести [7].

Польша

Согласно послевоенным исследованиям Бюро Военных потерь, в боях с вермахтом погибли более 66 тысяч польских военнослужащих (в том числе 2000 офицеров и 5 генералов). 133 тысячи были ранены, а 420 тысяч оказались в немецком плену[70].

В 2005 году вышла книга польских военных историков Чеслава Гжеляка и Хенрика Станьчика, проводивших свои исследования — «Польская кампания 1939 года. Начало 2-й мировой войны». Согласно их данным, в боях с вермахтом погибли около 63 000 солдат и 3300 офицеров, 133 700 были ранены. Около 400 000 попало в германский плен, и 230 000 в советский[9].

Около 80 000 польских военнослужащих сумели эвакуироваться в соседние нейтральные государства — Литву, Латвию и Эстонию (12 000), Румынию (32 000) и Венгрию (35 000)[9].

Польские ВМС были уничтожены в ходе обороны Побережья (кроме 3 эсминцев и 2 подлодок). Удалось эвакуировать в Румынию 119 самолетов.

Положение на оккупированных территориях

На присоединённых к Германии польских землях осуществлялись «расовая политика» и переселение, проводилась классификация населения на категории с разными правами в соответствии со своей национальностью и происхождением. Евреи и цыгане, согласно этой политике, подлежали полному уничтожению (см. Холокост, геноцид цыган). После евреев самой бесправной категорией были поляки. Национальные меньшинства имели лучшее положение. Привилегированной социальной группой считались лица немецкой национальности.

В генерал-губернаторстве со столицей в Кракове проводилась ещё более агрессивная «расовая политика». Угнетение всего польского и преследование евреев вызвали вскоре сильные противоречия между военными служебными инстанциями и политическими и полицейскими исполнительными органами. Оставленный в Польше в качестве командующего войсками генерал-полковник Йоханнес Бласковиц в докладной записке выразил резкий протест против этих действий. По требованию Гитлера он был смещен со своего поста[71].

После первой инспекции Гиммлера пожилые и умственно неполноценные были вырваны из больниц, по детским приютам искали детей, подходящих для программы улучшения расы; в Освенциме и Майданеке были созданы концентрационные лагеря для участников Сопротивления. Проводя хладнокровный геноцид в рамках так называемой «AB-Aktion», немцы схватили около 15 000 польских интеллектуалов, госслужащих, политиков и священников, которых затем расстреляли или отправили в концлагеря. С конца 1939 года самой большой в Европе общине евреев было приказано переселяться в обозначенные гетто, которые затем обносились стеной, наглухо запирались и полностью изолировались от остального мира; было создано еврейское самоуправление, которое при поддержке еврейской полиции управляло этими гетто под присмотром нацистов[72].

Для дальнейшей борьбы с Германией и её союзниками были созданы вооружённые формирования, составленные из польских граждан:

Сопротивление же германскому оккупационному режиму на территории вновь созданного Генерал-губернаторства осуществляло Польское подпольное государствоК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2968 дней].

О положении в Западной Белоруссии и на Западной Украине, вошедших в состав СССР, см. в статье Польский поход РККА (1939).

Анализ деятельности Войска Польского в ходе сентябрьской кампании 1939 года

Согласно трёхтомной аналитической работе по анализу Польской кампании, проведённой полковником Марианом Порвитом (возглавлявшего в сентябре 1939 года оборону Варшавы) «Комментарии польских оборонительных действий в сентябре 1939» (1969—1978), в ходе войны допущены серьёзные политические, стратегические и тактические ошибки и просчёты, сыгравшие немалую роль в поражении страны. Причём как главного командования в целом, так и персональные, лежащие на совести отдельных военачальников[73]:

  • Автор указывает и на преждевременное (6 сентября) оставление Главным штабом Варшавы, что привело к дезорганизации войск в условиях максимальной централизации военного командования. Тем более, что в подвалах Министерства по военным делам (обороны) имелся хорошо оборудованный командный пункт с современными средствами связи.
  • Некоторые генералы оставили вверенные им войска, что можно расценить как дезертирство. Стефан Домб-Бернацкий (дважды — как командующий армией «Прусы» и Северным фронтом), Казимеж Фабрицы (армия «Карпаты»), Юлиуш Руммель (армия «Лодзь»), Владислав Боньча-Уздовский (28-я дивизия пехоты) и полковник Эдвард Доян-Суровка (покинул свою 2-ю дивизию пехоты в момент нервного срыва). Никаких решений по действиям данных командиров главнокомандующим принято не было.
  • Отсутствие чёткой реакции на вторжение РККА и разведывательный просчёт в оценке военно-политической ситуации в целом.
  • Моральный надлом некоторых командиров, имеющий катастрофические последствия. Генерал Мечислав Борута-Спехович, командующий ОГ «Борута» на завершающей стадии кампании, преждевременно распустил свой штаб, что привело сначала к разгрому 21-й дивизии пехоты, а затем и всей группы.
  • Преждевременная сдача Львова Красной Армии, несмотря на имеющиеся силы и снаряжение.
  • Захват абвером оставшихся в Варшаве оперативных секретных документов 2-го отдела Главного штаба (разведка и контрразведка), не уничтоженных в результате преступной халатности.

Допущены были серьёзные просчёты в снабжении армии, а также ВМС при защите Побережья.

Мифы о войне

Польские кавалеристы в отчаянии бросались с саблями на танки

Пожалуй, самый популярный и живучий из всех мифов. Миф родился из фразы Хайнца Гудериана об атаке польской кавалерией с использованием холодного оружия на немецкие танки. Он возник сразу же после боя под Кроянтами, в котором 18-й полк Поморских уланов полковника Казимежа Масталежа атаковал 2-й моторизованный батальон 76-го моторизованного полка 20-й моторизованной дивизии вермахта. Несмотря на поражение, поставленную задачу полк выполнил. Атака уланов внесла сумятицу в общий ход немецкого наступления, сбила его темп и дезорганизовала войска. Немцам понадобилось определённое время, чтобы возобновить своё продвижение. Они так и не сумели в этот день добраться до переправ. Кроме того, эта атака оказала на противника и определённое психологическое воздействие, о котором вспоминал Хайнц Гудериан:

«Я направился обратно на командный пункт корпуса в Цан и прибыл туда при наступлении сумерек. Длинное шоссе было пусто. Нигде не было слышно ни одного выстрела. Каково же было мое удивление, когда вдруг меня окликнули непосредственно у самого Цана и я увидел несколько человек в шлемах. Это были люди из моего штаба. Они устанавливали противотанковую пушку на огневой позиции. На мой вопрос, зачем они это делают, я получил ответ, что польская кавалерия начала наступление и может появиться здесь каждую минуту…»[74]

Уже на следующий день итальянские корреспонденты, находившиеся в районе боевых действий, ссылаясь на свидетельства немецких солдат, написали о том, что «польские кавалеристы бросались с саблями на танки». Некоторые «очевидцы» утверждали, что уланы рубили саблями танки, полагая, что они сделаны из бумаги. Знаменитые кадры конников, атакующих танки — немецкая инсценировка[75]. В 1941 году немцы сняли на эту тему пропагандистский фильм «Kampfgeschwader Lützow». Не избежал пропагандистского штампа даже Анджей Вайда в своей киноленте «Лётна» 1958 года, за что она была раскритикована ветеранами войны.

Польская кавалерия сражалась в конном строю, но использовала тактику пехоты. На её вооружении находились карабины, пулемёты, пушки калибра 35 и 75 мм, противотанковые орудия «Бофорс», небольшое количество зенитных орудий «Бофорс» калибра 40 мм и небольшое количество противотанковых ружей «UR 1935». Конечно, кавалеристы имели при себе сабли и пики, но это вооружение применялось только в конных сражениях. На протяжении всей сентябрьской кампании не было ни одного случая атаки польской кавалерией немецких танков. Следует, однако, заметить, что бывали моменты, когда кавалерия быстрым галопом мчалась в направлении атакующих её танков. С одной единственной целью — как можно быстрее миновать их[76].

Польская авиация была уничтожена на земле в первые дни войны

В действительности перед самым началом войны почти вся авиация перебазировалась на небольшие замаскированные аэродромы. Немцам удалось уничтожить на земле лишь тренировочные и вспомогательные самолеты. В течение целых двух недель, уступая люфтваффе в численности и качестве машин, польская авиация наносила им чувствительные потери. После окончания боев многие польские лётчики перебрались во Францию и Англию, где влились в лётный состав ВВС союзников и продолжили войну (сбив уже в ходе Битвы за Англию немало немецких самолетов)К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3190 дней]

Польша не оказала должного сопротивления противнику и быстро сдалась

В действительности вермахт, превосходя Войско Польское по всем основным военным показателям, получил сильный и совершенно неожиданный отпор. Германская армия потеряла около 1000 танков и бронемашин (почти 30 % всего состава), 370 орудий[77], свыше 10 000 военно-транспортных средств (около 6000 машин и 5500 мотоциклов)[78]. Люфтваффе лишилось свыше 700 самолетов (около 32 % всего состава, участвующего в кампании)[77].

Потери в живой силе составили 45 000 убитых и раненых. По личному признанию Гитлера, пехота вермахта «…не оправдала возложенных на неё надежд»[78].[неавторитетный источник? 2969 дней]

Значительное количество немецкого вооружения получило такие повреждения, что ему требовался капитальный ремонт. А интенсивность боевых действий была такова, что боеприпасов и прочей амуниции хватило лишь на две недели[79].

По времени Польская кампания оказалась всего на неделю короче Французской, хотя силы англо-французской коалиции значительно превосходили Войско Польское как по численности, так и по вооружению. Причём непредвиденная задержка вермахта в Польше позволила союзникам более серьёзно подготовиться к германскому нападению[77].

Юридические аспекты войны

Согласно решению Нюрнбергского трибунала, война против Польши, развязанная Германией 1 сентября 1939 года, являлась агрессивной, незаконной, не имевшей оснований к началу. Кроме того, в ходе этой войны германским военным и политическим руководством грубейшим образом были нарушены правила ведения войны, установленные международным правом, что привело к тяжелейшим последствиям, необоснованно высоким потерям и жертвам среди мирного населения. Действия немецких военных властей и политического руководства на оккупированных территориях часто не были вызваны военной необходимостью и содержали состав преступлений против человечности[80].

В ходе Нюрнбергского процесса, против аргументов защиты о провокации войны Польшей и желании Германии до последнего момента решить конфликт мирным способом обвинение предоставило доказательства того, что уже 30 августа, когда Германия ещё уверяла мировое сообщество в своих миролюбивых целях, войска, расположенные на границе Германии и Восточной Пруссии с Польшей, уже получили приказ о начале наступления.

О заранее спланированной военной кампании против Польши говорит и тот факт, что 31 августа 1939 года Гитлер издал «Директиву № 1 о ведении войны». В ней говорилось: «Нападение на Польшу должно быть проведено в соответствии с приготовлениями, сделанными по „Белому плану“, учитывая изменения, которые произошли в результате почти полностью завершенного стратегического развёртывания сухопутных сил».

Военные преступления

Отдельные случаи преступлений против методов ведения войны:

  • Нацистская Германия захватила большое количество пленных, многие из которых были расстреляны (см. Расстрел в Цепелюве). Поляки тоже расстреливали немецких военнопленных по обвинению в шпионаже и диверсиях (см. Берёза-Картузская (концлагерь)).
  • Немецкая авиация осуществляла бомбардировки жилых кварталов в польских городах.
  • Одним из спорных преступных деяний сентябрьской кампании явилась Бромбергская резня, в ходе которой по подозрению в помощи врагу предположительно было убито около 300 жителей польского города Быдгощ (Бромберг) немецкой национальности. Точное количество погибших не известно. Немецкие войска, войдя в город, в качестве мести расстреляли несколько десятков выбранных наугад польских жителей города.

Среди преступлений вермахта — осуждение и расстрел защитников здания польского почтового ведомства в Гданьске, многочисленные акции против военнопленных и гражданского населения (включая еврейское), уничтожение целых населённых пунктов (особенно на территории Велькопольского воеводства).

Всего же в течение 55 дней, с 1 сентября по 26 октября 1939 года (27 октября вся власть на оккупированной территории перешла к гражданской германской администрации), вермахт совершил 311 массовых казней польских военнослужащих и гражданских лиц[81]. Кроме того, в этот период различные германские структуры с ведома военного командования провели 764 казни, в которых погибли 24 тысячи польских граждан[81].

См. также

Военные подвиги
Преступления сторон
Бромбергская резня
Берёза-Картузская (концлагерь)

Напишите отзыв о статье "Польская кампания вермахта (1939)"

Комментарии

  1. Налёты на Варшаву осуществлялись с аэродромов в Восточной Пруссии
  2. В декабре 1939 года (нем. ) Mordkommission официально признала наличие 103 немцев, погибших 3 сентября. В немецких СМИ было объявлено о 5 тысячах убитых в городе.
  3. В 1944 году генерал Шарль де Голль амнистировал Тореза в связи с тем, что ФКП вошла в состав Временного правительства Франции

Примечания

  1. 1 2 Переслегин, 2007, с. 22.
  2. Б. Г. Лиддел-Гарт. Вторая мировая война.- М.: АСТ, 1999, с.50
  3. 1 2 Дюпюи, 1997, с. 93.
  4.  (нем.) Wehrmacht Zentralstatistik, Stand 30.11.1944, Bundesarchiv-Militärarchiv Freiburg (BA-MA RH 7/653).
  5.  (польск.) отчёт Верховного командования вооружённых сил (нем. Oberkommando der Wehrmacht - OKW), „Wojna Obronna Polski 1939”, KAW, Warszawa 1979
  6.  (нем.) Fritz Hahn: Waffen und Geheimwaffen des Deutschen Heeres 1933-1945, page 196.
  7. 1 2 Axworthy Mark, 2002, p. 81.
  8. Кривошеев Г. Ф. Россия и СССР в войнах XX века: потери вооружённых сил. Статистическое исследование. [statehistory.ru/books/pod-red--G-F--Krivosheeva_Rossiya-i-SSSR-v-voynakh-XX-veka--Statisticheskoe-issledovanie/24 Освободительный поход в Западную Украину и Западную Белоруссию (1939 г.)]
  9. 1 2 3 Чеслав Гжеляк, Хенрик Станьчик. «Польская кампания 1939 года. Начало 2-й мировой войны», Варшава, изд. «Ритм», 2005, стр. 5, 385, ISBN 83-7399-169-7.
  10. Мельтюхов. Упущенный шанс Сталина, 2000, с. 132.
  11.  (польск.)Marian Eckert. [books.google.com/books?id=IfRoAAAAMAAJ Historia Polski, 1914-1939]. — Варшава. — Wydawnictwa Szkolne i Pedagogiczne, 1990. — P. 86. — 349 p. — ISBN 8302040444.
  12. [www.mgimo.ru/files/210929/III_reich.pdf Внешняя политика третьего рейха (1933—1945)] / Н. В. Павлов // MGIMO.ru. — 2012
  13. Войцех Рошковский. «Новейшая история Польши 1914—1945». Варшава, «Мир Книги», 2003 стр., стр. 344—354.
  14. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939—1941. — М.: Вече, 2000. Глава «Политический кризис 1939 г.»
  15. 1 2 Anna M. Cienciala. [web.ku.edu/~eceurope/hist557/lect16.htm The coming of the war and Eastern Europe in world war II] (англ.). Lecture 16. web.ku.edu (Spring 2002). Проверено 27 августа 2012. [www.webcitation.org/6BSPDcsbb Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].
  16. Хенрик Самсонович, Януш Тазбир, Тадеуш Лепкович, Томаш Наленч. «Польша. Будущее страны и народа до 1939 года». Варшава, изд. «Искры», 2003, стр. 551—552, ISBN 83-207-1704-3
  17. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939—1941. — М.: Вече, 2000. Глава «Сентябрь 1939 года»
  18. 1 2 Perry Biddiscombe, Alexander Perry, Werwolf!: The History of the National Socialist Guerrilla Movement, 1944—1946, University of Toronto Press, 1998, ISBN 0-8020-0862-3, [books.google.com/books?id=2T5YOy3iTYAC&pg=PA207&vq=%22By+the+summer+of+1939%22&dq=Bydgoszcz+1939&as_brr=3&source=gbs_search_s&sig=n0fvFS-ltiusRuKtiTBXV2IWDu8 Google Print, p.207]
  19. Хинчинский, 2006, стр. 165—171.
  20. For an example of Nazi propaganda document discussing «Polish atrocities against the German people», see The Polish Atrocities Against the German Minority in Poland Compiled by Hans Schadewaldt (Berlin: German Foreign Office, 1940) pp. 35-54, cases 1 — 15. signed testimony of Herbert Matthes, Bromberg furniture maker
  21. Richard Blanke, The American Historical Review, Vol. 97, No. 2. Apr. 1992, pp. 580—582. Review of: Włodzimierz Jastrzębski,Der Bromberger Blutsonntag: Legende und Wirklichkeit. and Andrzej Brożek, Niemcy zagraniczni w polityce kolonizacji pruskich prowincji wschodnich (1886—1918) [www.jstor.org/view/00028762/di981897/98p2955p/1?frame=noframe&userID=96d40222@pitt.edu/01c0a848670050fd8dc&dpi=3&config=jstor JSTOR]
  22. A. K. Kunert, Z. Walkowski, Kronika kampanii wrześniowej 1939, Wydawnictwo Edipresse Polska, Warszawa 2005, ISBN 83-60160-99-6, s. 35.
  23. Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 212.
  24. 1 2 Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 216.
  25. 1 2 3 4 Чеслав Лучак, 2007, стр. 9-22.
  26. P. E. Caton. Contre-témoignages sur une catastrophe. — Nouvelles Editions Latines, 1974. — 842 с. — P. 318.  (фр.)
  27. С. Переслегин. Вторая мировая: война между реальностями.- М.: Яуза, Эксмо, 2006, с.23-24
  28. История Второй мировой войны / П. П. Ионов. — М: Военное издательство министерства обороны СССР, 1974. — Т. 3. — С. 16—17.
  29. Михаил Матвеевич Наринский, Славомир Дембский. Международный кризис 1939 года в трактовках российских и польских историков. — Аспект Пресс, 2009. — С. 167. — 479 с. — ISBN 5756705791.
  30. Переслегин, 2007, 23-24.
  31. [militera.lib.ru/h/mellenthin/01.html ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -[ Военная история ]- Меллентин Ф. В. Танковые сражения 1939-1945 гг]. Проверено 2 апреля 2013. [www.webcitation.org/6Fc4pKCPy Архивировано из первоисточника 4 апреля 2013].
  32. Дэвис, 2004, с. 742.
  33. Б. Г. Лиддел-Гарт. Вторая мировая война.- М.: АСТ, 1999, с.37
  34. Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 211.
  35. Adam Kurowski. Lotnictwo polskie w 1939 roku. — Ministerstwa Obrony Narodowej, 1962. — P. 129. — 354 p.  (польск.)
  36. Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 515.
  37. 1 2 Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 516.
  38. [www.fcit.usf.edu/HOLOCAUST/resource/document/HITLER1.htm Address by Adolf Hitler — September 1, 1939]; retrieved from the archives of the Avalon Project at the Yale Law School.
  39. Типпельскирх, 1998, с. 38.
  40. Stanley, 1978, pp. 270-294.
  41. Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 216-224.
  42. Blanke, Richard. The American Historical Review, Vol. 97, No. 2. Apr., 1992, pp. 580—582.;Jastrzębski, Włodzimierz. Der Bromberger Blutsonntag: Legende und Wirklichkeit;Brożek, Andrzej. Niemcy zagraniczni w polityce kolonizacji pruskich prowincji wschodnich (1886—1918).
  43. Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 229.
  44. Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 246.
  45. Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 248-249.
  46. Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 231-232.
  47. Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 232.
  48.  (нем.) Günther W. Gellermann: Der Krieg, der nicht stattfand. Bernard&Graefe Verlag, Koblenz 1986, ISBN 3-7637-5804-6
  49. Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 251.
  50. 1 2 3 Фельштинский, 2004.
  51. Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 260-261.
  52. Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 252.
  53. 1 2 Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 273-275.
  54. 1 2 Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 263-265.
  55. 1 2 3 Sanford George, 2005, pp. 20-24.
  56. Sanford George, 2005, p. 38.
  57. Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 277—278, 287.
  58. АВП РФ, ф. 06, оп. 1, п. 7, д. 74, л. 26.
  59. Стрельба велась до 1.00 6 октября (польские солдаты расстреливали оставшиеся патроны), около 2.00 польские парламентеры передали подписанный акт о капитуляции, а в 10.00 началось сложение оружия. Аполониуш Завильский. Сражения польского сентября. Варшава, 1973; Лешек Мочульский. Польская война. Люблин, 1990
  60. Крис Бишоп, Дэвид Джордан. Триумф и крах III Рейха. Через «Блицкриг» к падению Берлина. — М.: Эксмо, 2008. с. 30
  61. Zaloga, 2002, стр. 34.
  62. John Ward. [books.google.com/books?id=aADblM5i-ucC&pg=PA69 Submarines of World War II]. — Zenith Imprint, 2001. — 96 с. — P. 69-71. — ISBN 0760311706.  (англ.)
  63. 1 2 [www.telenir.net/istorija/sekretnye_protokoly_ili_kto_poddelal_pakt_molotova_ribbentropa/p32.php ГРАНИЦА / Секретные протоколы, или Кто подделал пакт Молотова-Риббентропа]. www.telenir.net. Проверено 9 июля 2016.
  64. Томаш Гловинский. «Новый европейский порядок. Эволюция гитлеровской политической пропаганды в отношении поляков в Генерал-губернаторстве 1939—1945», Вроцлав, издательство Вроцлавского университета, 2000, стр. 13-18, ISBN 83-229-2121-7.
  65. Мельтюхов. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние, 2001, с. 141.
  66. [sergeant.genstab.ru/liet_m.htm Вооружённые силы Литвы накануне оккупации 1940 года: Сослуживцы]
  67.  (польск.) collective work. Wojna Obronna Polski 1939. — Warsaw: Wydawnictwo Ministerstwa Obrony Narodowej, 1979. — P. 933.
  68. З. Залуский. Пропуск в историю. М., «Прогресс», 1967. стр.38
  69. Бронислав Беднаж. Участие польских регулярных войсковых соединений во Второй мировой войне // «Вторая мировая война». Материалы научной конференции, посвященной 20-й годовщине победы над фашистской Германией (14-16 апреля 1965 г.). Книга 2. М., «Наука», 1966. стр.221-236
  70. «Военная энциклопедия», Варшава, Научное издательство PWN и издательский дом Беллона, 2007, стр. 405—406, том 1, ISBN 978-83-01-15175-1.
  71. Типпельскирх, 1998, с. 45.
  72. Дэвис, 2004, стр. 743—744.
  73. Marian Porwit. Komentarze do historii polskich działań obronnych 1939 roku. — Czytelnik.
  74. [www.lib.ru/MEMUARY/GERM/guderian.txt Хайнц Гудериан. «Воспоминания солдата»]
  75. Zaloga, 2002, стр. 92.
  76. Януш Пекалкевич. «Календарь событий 2-й мировой войны», Варшава, издательское агентство «Морекс», 1999, стр. 83 ISBN 83-86510-78-1
  77. 1 2 3 Анджей Гарлицкий. «История 1939—1997 / 1998. Польша и мир», Варшава, Научное издательство «Scholar», 1998, стр. 22, 28 ISBN 83-87367-23-0.
  78. 1 2 Ян Жак, Ежи Топольский, Лех Третьякович, Антони Чубинский. «История Польши», Варшава, Государственное Научное издательство, 1975, стр. 766—776
  79. Аполониуш Завильский. Сражения польского сентября. Варшава, 1973; Лешек Мочульский. Польская война. Люблин, 1990
  80. Горшенина К.П. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000021/st048.shtml Нюрнбергский процесс. Том 2. Приговор Международного трибунала.]. М.: Государственное Издательство юридической литературы (1955). Проверено 21 августа 2012. [www.webcitation.org/6BSPIGl1U Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].
  81. 1 2 Герд Юбершер. «Военная элита Третьего рейха», Варшава, издательский дом «Беллона», 2004, стр. 41 ISBN 83-11-09880-8

Литература

  • Axworthy M. Axis Slovakia: Hitler’s Slavic Wedge, 1938—1945. — Axis Europa Books, 2002. — ISBN 1-8912-2741-6.
  • Sanford G. Katyn and the Soviet Massacre Of 1940: Truth, Justice And Memory. — London, New York: Routledge, 2005. — ISBN 0-4153-3873-5.
  • Stanley S. Marshal Edward Śmigły-Rydz Rydz and the defence of Poland. — New York, 1978.
  • Курт фон Типпельскирх. История Второй мировой войны. — СПб.: Полигон, 1998. — ISBN 5-89173-022-7.
  • Дюпюи Р. Э., Дюпюи Т. Н. Всемирная история войн. — М.-СПб.: АСТ; Полигон, 1997. — Т. 4. — ISBN 5-89173-032-4, 5-89173-020-0.
  • Лучак Ч. История Польши 1939—1945. Хроника событий. — Познаньское издательство, 2007. — ISBN 83-7177-430-0.
  • Хэнсон Болдуин. гл.1: "Мы хотим войны!" Начало - Польская кампания // Сражения выигранные и проигранные = Battles Lost and Won / ред. Ю. Бем. — М.: Центрполиграф, 2002. — 624 с. — (Вторая мировая война). — 6000 экз. — ISBN 5-9524-0138-4.
  • Кайюс Беккер. ч.1: Блицкриг в Польше // Военные дневники Люфтваффе. Хроника боевых действий германских ВВС во Второй мировой войне 1939-1945 = The Luftwaffe War Diaries / пер. А. Цыпленков. — М.: Центрполиграф, 2005. — С. 12-68. — 544 с. — (За линией фронта. Мемуары). — доп, 5 000 экз. — ISBN 5-9524-1174-6.
  • Wojciech Roszkowski. Najnowsza historia Polski 1914-1945. — Warszawa: Świat Książki, 2003. — ISBN 83-7311-991-4.
  • Дэвис Н. История Европы. — М.: АСТ; Транзиткнига, 2004. — ISBN 5-17-024749-4, 5-9578-1011-8.
  • Мельтюхов М. И. [militera.lib.ru/research/meltyukhov/index.html Упущенный шанс Сталина]. — М.: Вече, 2000. — 608 с. — ISBN 5-7838-0590-4.
  • Мельтюхов М. И. [militera.lib.ru/research/meltyukhov2/index.html Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние 1918—1939 гг.]. — М.: Вече, 2001. — ISBN 5-699-07637-9.
  • Переслегин С. Б. Вторая мировая. Война между реальностями. — М.: Эксмо, Яуза, 2007. — 544 с. — ISBN 5-699-15132-X.
  • Фельштинский Ю. Г. Оглашению подлежит: СССР — Германия.1939-1941.Документы и материалы. — М.: Терра-Книжный клуб, 2004. — 400 с. — ISBN 5-2750-1060-5.
  • Хинчинский Т. Немецкая диверсия в Польше в свете политических и военных документов 2-й Речи Посполитой и спецслужб Третьего рейха. — Память и справедливость. — Варшава, 2006.
  • Залога С. [books.google.com/books?id=oQeAKAjlEwMC&pg=PA34 Poland 1939: The Birth Of Blitzkrieg]. — Osprey Publishing, 2002. — 96 p. — (Osprey Military campaign series). — ISBN 1841764086.

Ссылки

  • [victory.rusarchives.ru/index.php?p=32&sec_id=60 Вторжение Германии в Польшу] Фотодокументы российских архивов.
  • [poland1939.ru Сайт «Германо-советско-польская война»].
  • [www.1939.pl Польская кампания вермахта 1939]  (польск.)
  • [www.nazdar.ru/index.php?id=4&additional=4sk-1939 Словацкая армия в Польше]
Документальные киноматериалы
  • [dokymentalno.filepress.ru/2009/09/10/kak-nachalas-vtoraya-mirovaya-vojna-operaciya-vajs/ Документальный фильм «Операция „Вайс“»].
  • Нападение Гитлера — как началась Вторая мировая (нем. Hitlers Angriff - Wie der Zweite Weltkrieg begann). Deutsche Welle, TVP Polonia. 2009.



Отрывок, характеризующий Польская кампания вермахта (1939)

– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.


Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.
Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то, что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в сторону свою protegee.
– Вчера брат обедал у меня – мы помирали со смеху – ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou, mais fou amoureux de vous, ma chere. [Он сходит с ума, но сходит с ума от любви к вам, моя милая.]
Наташа багрово покраснела услыхав эти слова.
– Как краснеет, как краснеет, ma delicieuse! [моя прелесть!] – проговорила Элен. – Непременно приезжайте. Si vous aimez quelqu'un, ma delicieuse, ce n'est pas une raison pour se cloitrer. Si meme vous etes promise, je suis sure que votre рromis aurait desire que vous alliez dans le monde en son absence plutot que de deperir d'ennui. [Из того, что вы любите кого нибудь, моя прелестная, никак не следует жить монашенкой. Даже если вы невеста, я уверена, что ваш жених предпочел бы, чтобы вы в его отсутствии выезжали в свет, чем погибали со скуки.]
«Стало быть она знает, что я невеста, стало быть и oни с мужем, с Пьером, с этим справедливым Пьером, думала Наташа, говорили и смеялись про это. Стало быть это ничего». И опять под влиянием Элен то, что прежде представлялось страшным, показалось простым и естественным. «И она такая grande dame, [важная барыня,] такая милая и так видно всей душой любит меня, думала Наташа. И отчего не веселиться?» думала Наташа, удивленными, широко раскрытыми глазами глядя на Элен.
К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая и серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала:
– С Безуховой водиться я не люблю и не посоветую; ну, да уж если обещала, поезжай, рассеешься, – прибавила она, обращаясь к Наташе.


Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе. Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M lle Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и уехать как только кончится представление Georges.
Анатоль очевидно у двери ожидал входа Ростовых. Он, тотчас же поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел за ней. Как только Наташа его увидала, тоже как и в театре, чувство тщеславного удовольствия, что она нравится ему и страха от отсутствия нравственных преград между ею и им, охватило ее. Элен радостно приняла Наташу и громко восхищалась ее красотой и туалетом. Вскоре после их приезда, m lle Georges вышла из комнаты, чтобы одеться. В гостиной стали расстанавливать стулья и усаживаться. Анатоль подвинул Наташе стул и хотел сесть подле, но граф, не спускавший глаз с Наташи, сел подле нее. Анатоль сел сзади.
M lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для нее пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе. Послышался восторженный шопот. M lle Georges строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по французски какие то стихи, где речь шла о ее преступной любви к своему сыну. Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, выкатывая глаза.
– Adorable, divin, delicieux! [Восхитительно, божественно, чудесно!] – слышалось со всех сторон. Наташа смотрела на толстую Georges, но ничего не слышала, не видела и не понимала ничего из того, что делалось перед ней; она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том странном, безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади ее сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего то.
После первого монолога всё общество встало и окружило m lle Georges, выражая ей свой восторг.
– Как она хороша! – сказала Наташа отцу, который вместе с другими встал и сквозь толпу подвигался к актрисе.
– Я не нахожу, глядя на вас, – сказал Анатоль, следуя за Наташей. Он сказал это в такое время, когда она одна могла его слышать. – Вы прелестны… с той минуты, как я увидал вас, я не переставал….
– Пойдем, пойдем, Наташа, – сказал граф, возвращаясь за дочерью. – Как хороша!
Наташа ничего не говоря подошла к отцу и вопросительно удивленными глазами смотрела на него.
После нескольких приемов декламации m lle Georges уехала и графиня Безухая попросила общество в залу.
Граф хотел уехать, но Элен умоляла не испортить ее импровизированный бал. Ростовы остались. Анатоль пригласил Наташу на вальс и во время вальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей, что она ravissante [обворожительна] и что он любит ее. Во время экосеза, который она опять танцовала с Курагиным, когда они остались одни, Анатоль ничего не говорил ей и только смотрел на нее. Наташа была в сомнении, не во сне ли она видела то, что он сказал ей во время вальса. В конце первой фигуры он опять пожал ей руку. Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно нежное выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла глядя на него сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза.
– Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю другого, – проговорила она быстро… – Она взглянула на него. Анатоль не смутился и не огорчился тем, что она сказала.
– Не говорите мне про это. Что мне зa дело? – сказал он. – Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны? Нам начинать.
Наташа, оживленная и тревожная, широко раскрытыми, испуганными глазами смотрела вокруг себя и казалась веселее чем обыкновенно. Она почти ничего не помнила из того, что было в этот вечер. Танцовали экосез и грос фатер, отец приглашал ее уехать, она просила остаться. Где бы она ни была, с кем бы ни говорила, она чувствовала на себе его взгляд. Потом она помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал:
– Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу вас? Я безумно люблю вас. Неужели никогда?… – и он, заслоняя ей дорогу, приближал свое лицо к ее лицу.
Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.
– Натали?! – прошептал вопросительно его голос, и кто то больно сжимал ее руки.
– Натали?!
«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», сказал ее взгляд.
Горячие губы прижались к ее губам и в ту же минуту она почувствовала себя опять свободною, и в комнате послышался шум шагов и платья Элен. Наташа оглянулась на Элен, потом, красная и дрожащая, взглянула на него испуганно вопросительно и пошла к двери.
– Un mot, un seul, au nom de Dieu, [Одно слово, только одно, ради Бога,] – говорил Анатоль.
Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило ей то, что случилось и на которое она бы ему ответила.
– Nathalie, un mot, un seul, – всё повторял он, видимо не зная, что сказать и повторял его до тех пор, пока к ним подошла Элен.
Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись ужинать, Ростовы уехали.
Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея она любила – она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его. Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не находя ответов на эти страшные вопросы.


Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали, задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех и старалась казаться такою же, какою она была всегда.
После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее), сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.
– Ну с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, – начала она. – Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну с и поговорила с ним…. Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
– Да что же он? – спросил граф.
– Он то что? сумасброд… слышать не хочет; ну, да что говорить, и так мы бедную девочку измучили, – сказала Марья Дмитриевна. – А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.
– Он всё знает, – сказала Марья Дмитриевна, указывая на Пьера и обращаясь к Наташе. – Он пускай тебе скажет, правду ли я говорила.
Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого.
– Наталья Ильинична, – начал Пьер, опустив глаза и испытывая чувство жалости к ней и отвращения к той операции, которую он должен был делать, – правда это или не правда, это для вас должно быть всё равно, потому что…
– Так это не правда, что он женат!
– Нет, это правда.
– Он женат был и давно? – спросила она, – честное слово?
Пьер дал ей честное слово.
– Он здесь еще? – спросила она быстро.
– Да, я его сейчас видел.
Она очевидно была не в силах говорить и делала руками знаки, чтобы оставили ее.


Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno – его не было. Пьер поехал в клуб.
В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости, съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это? Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись Анатоля, не стал обедать и поехал домой.
Анатоль, которого он искал, в этот день обедал у Долохова и совещался с ним о том, как поправить испорченное дело. Ему казалось необходимо увидаться с Ростовой. Вечером он поехал к сестре, чтобы переговорить с ней о средствах устроить это свидание. Когда Пьер, тщетно объездив всю Москву, вернулся домой, камердинер доложил ему, что князь Анатоль Васильич у графини. Гостиная графини была полна гостей.
Пьер не здороваясь с женою, которую он не видал после приезда (она больше чем когда нибудь ненавистна была ему в эту минуту), вошел в гостиную и увидав Анатоля подошел к нему.
– Ah, Pierre, – сказала графиня, подходя к мужу. – Ты не знаешь в каком положении наш Анатоль… – Она остановилась, увидав в опущенной низко голове мужа, в его блестящих глазах, в его решительной походке то страшное выражение бешенства и силы, которое она знала и испытала на себе после дуэли с Долоховым.
– Где вы – там разврат, зло, – сказал Пьер жене. – Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, – сказал он по французски.
Анатоль оглянулся на сестру и покорно встал, готовый следовать за Пьером.
Пьер, взяв его за руку, дернул к себе и пошел из комнаты.
– Si vous vous permettez dans mon salon, [Если вы позволите себе в моей гостиной,] – шопотом проговорила Элен; но Пьер, не отвечая ей вышел из комнаты.
Анатоль шел за ним обычной, молодцоватой походкой. Но на лице его было заметно беспокойство.
Войдя в свой кабинет, Пьер затворил дверь и обратился к Анатолю, не глядя на него.
– Вы обещали графине Ростовой жениться на ней и хотели увезти ее?
– Мой милый, – отвечал Анатоль по французски (как и шел весь разговор), я не считаю себя обязанным отвечать на допросы, делаемые в таком тоне.
Лицо Пьера, и прежде бледное, исказилось бешенством. Он схватил своей большой рукой Анатоля за воротник мундира и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока лицо Анатоля не приняло достаточное выражение испуга.
– Когда я говорю, что мне надо говорить с вами… – повторял Пьер.
– Ну что, это глупо. А? – сказал Анатоль, ощупывая оторванную с сукном пуговицу воротника.
– Вы негодяй и мерзавец, и не знаю, что меня воздерживает от удовольствия разможжить вам голову вот этим, – говорил Пьер, – выражаясь так искусственно потому, что он говорил по французски. Он взял в руку тяжелое пресспапье и угрожающе поднял и тотчас же торопливо положил его на место.
– Обещали вы ей жениться?
– Я, я, я не думал; впрочем я никогда не обещался, потому что…
Пьер перебил его. – Есть у вас письма ее? Есть у вас письма? – повторял Пьер, подвигаясь к Анатолю.
Анатоль взглянул на него и тотчас же, засунув руку в карман, достал бумажник.
Пьер взял подаваемое ему письмо и оттолкнув стоявший на дороге стол повалился на диван.
– Je ne serai pas violent, ne craignez rien, [Не бойтесь, я насилия не употреблю,] – сказал Пьер, отвечая на испуганный жест Анатоля. – Письма – раз, – сказал Пьер, как будто повторяя урок для самого себя. – Второе, – после минутного молчания продолжал он, опять вставая и начиная ходить, – вы завтра должны уехать из Москвы.
– Но как же я могу…
– Третье, – не слушая его, продолжал Пьер, – вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести… – Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
– Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!…
Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но вопросительным взглядом.
– Этого я не знаю. А? – сказал Анатоль, ободряясь по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. – Этого я не знаю и знать не хочу, – сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней челюсти, – но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я comme un homme d'honneur [как честный человек] никому не позволю.
Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего ему было нужно.
– Хотя это и было с глазу на глаз, – продолжал Анатоль, – но я не могу…
– Что ж, вам нужно удовлетворение? – насмешливо сказал Пьер.
– По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А? Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?
– Беру, беру назад, – проговорил Пьер и прошу вас извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. – И денег, ежели вам нужно на дорогу. – Анатоль улыбнулся.
Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене, взорвало Пьера.
– О, подлая, бессердечная порода! – проговорил он и вышел из комнаты.
На другой день Анатоль уехал в Петербург.


Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…
– Но неужели совершенно всё кончено? – сказал Пьер.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на него. Она не понимала даже, как можно было об этом спрашивать. Пьер вошел в кабинет. Князь Андрей, весьма изменившийся, очевидно поздоровевший, но с новой, поперечной морщиной между бровей, в штатском платье, стоял против отца и князя Мещерского и горячо спорил, делая энергические жесты. Речь шла о Сперанском, известие о внезапной ссылке и мнимой измене которого только что дошло до Москвы.
– Теперь судят и обвиняют его (Сперанского) все те, которые месяц тому назад восхищались им, – говорил князь Андрей, – и те, которые не в состоянии были понимать его целей. Судить человека в немилости очень легко и взваливать на него все ошибки другого; а я скажу, что ежели что нибудь сделано хорошего в нынешнее царствованье, то всё хорошее сделано им – им одним. – Он остановился, увидав Пьера. Лицо его дрогнуло и тотчас же приняло злое выражение. – И потомство отдаст ему справедливость, – договорил он, и тотчас же обратился к Пьеру.
– Ну ты как? Все толстеешь, – говорил он оживленно, но вновь появившаяся морщина еще глубже вырезалась на его лбу. – Да, я здоров, – отвечал он на вопрос Пьера и усмехнулся. Пьеру ясно было, что усмешка его говорила: «здоров, но здоровье мое никому не нужно». Сказав несколько слов с Пьером об ужасной дороге от границ Польши, о том, как он встретил в Швейцарии людей, знавших Пьера, и о господине Десале, которого он воспитателем для сына привез из за границы, князь Андрей опять с горячностью вмешался в разговор о Сперанском, продолжавшийся между двумя стариками.
– Ежели бы была измена и были бы доказательства его тайных сношений с Наполеоном, то их всенародно объявили бы – с горячностью и поспешностью говорил он. – Я лично не люблю и не любил Сперанского, но я люблю справедливость. – Пьер узнавал теперь в своем друге слишком знакомую ему потребность волноваться и спорить о деле для себя чуждом только для того, чтобы заглушить слишком тяжелые задушевные мысли.
Когда князь Мещерский уехал, князь Андрей взял под руку Пьера и пригласил его в комнату, которая была отведена для него. В комнате была разбита кровать, лежали раскрытые чемоданы и сундуки. Князь Андрей подошел к одному из них и достал шкатулку. Из шкатулки он достал связку в бумаге. Он всё делал молча и очень быстро. Он приподнялся, прокашлялся. Лицо его было нахмурено и губы поджаты.
– Прости меня, ежели я тебя утруждаю… – Пьер понял, что князь Андрей хотел говорить о Наташе, и широкое лицо его выразило сожаление и сочувствие. Это выражение лица Пьера рассердило князя Андрея; он решительно, звонко и неприятно продолжал: – Я получил отказ от графини Ростовой, и до меня дошли слухи об искании ее руки твоим шурином, или тому подобное. Правда ли это?
– И правда и не правда, – начал Пьер; но князь Андрей перебил его.
– Вот ее письма и портрет, – сказал он. Он взял связку со стола и передал Пьеру.
– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.