Польский злотый

Злотый  (рус.)
Złoty  (польск.) Zloty  (англ.) Zloty  (фр.)
5 злотых 1958 года 20 злотых 1994 года
Коды и символы
Коды ISO 4217	PLN (985)
Аббревиатуры	zł
Территория обращения
Эмитент	Польша Польша
Производные и параллельные единицы
Дробные	Грош (1⁄100)
Монеты и банкноты в обращении
Монеты	1, 2, 5, 10, 20, 50 грошей, 1, 2, 5 злотых
Банкноты	10, 20, 50, 100, 200 злотых
История валюты
Введена	1924
Валюта-предшественник	Польская марка
Хроника	Злотый (PLZ) Злотый (PLN)
Производство монет и банкнот
Эмиссионный центр	Национальный банк Польши
	[www.nbp.pl www.nbp.pl]
Монетный двор	Польский монетный двор
	[www.mennica.com.pl www.mennica.com.pl]
Курсы на 28 октября 2016 года
1 RUB	= 0,06311 PLN
1 USD	= 3,97 PLN
1 EUR	= 4,336 PLN
1 GBP	= 4,817 PLN
1 JPY	= 0,03772 PLN
Курсы обновляются ботом на основе данных МВФ, ЕЦБ и ЦБ РФ. Подробнее см. в разделе «Режим валютного курса».
Злотый на Викискладе

Зло́тый (польск. złoty  — «золотой») — как минимум с XV века обиходное название золотого дуката, с 1526 года основная счётная денежная единица, с 1564 года серебряная монета Королевства Польского, а после и Речи Посполитой, с 1924 года и по настоящее время национальная валюта Польши. До 1995 года код ISO 4217 — PLZ, в настоящее время — PLN.

Первоначально злотый делился на 30 грошей и равнялся половине копы, с 1924 года он состоит из 100 грошей.

В настоящее время в обращении находятся банкноты номиналом 10, 20, 50, 100 и 200 злотых, а также монеты — 1, 2, 5, 10, 20, 50 грошей и 1, 2, 5 злотых. Также законным платёжным средством являются памятные монеты (из благородных металлов) номиналом от 10 злотых до 1 тысячи злотых.

Злотый XV—XVIII веков

Счётный злотый

Непосредственными предшественниками злотого в качестве базовой денежной единицы Польши были польская марка (гривна) и копа. Марка (гривна) стала использоваться на территории Польши как денежно-весовая, эквивалентная примерно 210 г серебра, единица в XI веке. С XIV века она уступила место краковской гривне, равной примерно 198 г серебра. Тогда же, в XIV веке, сначала в дополнение к гривне, а затем вместо неё в качестве основной единицы денежного счёта стала использоваться копа, которая была заимствована из Чехии вместе с пражским грошем. Гривна равнялась 48 польским грошам, которые начали чеканить с средины XIV века в подражание пражским грошам, копа — 60 грошам.

Термин «злотый» (от польск. złoto — «золото») появился примерно в XV веке как обиходное название поступавших в Польшу золотых монет иностранной чеканки, в основном дукатов (на Руси с XV века их называли золотыми), которые по стоимости первоначально равнялись 12—14 серебряным польским грошам. Со временем содержание серебра в грошах уменьшалось, и к середине XV века один золотой дукат стал фактически равен 30 грошам. Снижение стоимости гроша продолжалось и дальше: в начале XVI века дукат соответствовал уже 32 грошам, а в середине XVI века — 50 грошам. Однако в 1496 году польский сейм утвердил твёрдое соотношение счётного злотого и гроша — 1:30. Злотый стал эквивалентом половины копы, а золотые дукаты стали называть червонными злотыми. В результате денежной реформы 1526—1528 годов основной денежной единицей Польши стал именно счётный злотый, который был равен 5 шостакам, 10 троякам, 30 грошам или 90 шелягам.

Наблюдая за обесценением гроша, активно участвуя в подготовке денежной реформы 1526—1528 годов, польский астроном, математик и экономист Николай Коперник написал в своём Трактате о чеканке монет:

Хоть несть числа бедствиям, от которых погибают королевства, княжества и республики, по моему разумению четыре главные из них это: раздоры, смертность, неплодородие земли и порча монеты. Первые три столь очевидны, что их никто не оспаривает, но четвёртое признаётся только немногими, которые глубже вникают; оно влечёт за собой падение государства не сразу и резко, а исподволь и скрытно

— Коперник Н. Трактат о чеканке монет

Там же был сформулирован один из основополагающих законов денежного обращения, который позже получил название Закон Коперника — Грешема и который в своей классической формулировке гласит: «Худшие деньги вытесняют из обращения лучшие», что подтвердилось и дальнейшей историей злотого.

Золотая монета из Кракова, отчеканенная в XIV веке		Золотая монета XVII века

Чеканка первых злотых

В виде серебряной монеты злотый был впервые отчеканен в Вильнюсе в 1564 году с указанием номинала — ХХХ, то есть 30 грошей. Массовая чеканка серебряных злотых началась в 1663 году во время правления короля Яна II Казимира. При общем весе 6,726 г монета содержала всего 3,36 грамма чистого серебра, что было эквивалентно 12 грошам. По фамилии автора проекта немца Андреаса Тымфа, монета получила название «тымф» (второе название — «злотувки»). Являясь по сути кредитной монетой (её номинальная стоимость была установлена в 30 грошей), тымф наряду с медным шелягом (боратинкой) привёл к полному расстройству денежного обращения Речи Посполитой, но просуществовал в обращении до 1776 года.

В 1766 году король Станислав Понятовский провёл денежную реформу, согласно которой Речь Посполитая переходила на кёльнскую стопу. Она равнялась 233,8 граммов серебра, и из неё чеканилось 10 талеров, каждый талер состоял из 8 злотых. Злотый или «злотувка» был приравнен к 30 медным или 4 серебряным грошам. Тогда же был основан Варшавский монетный двор.

Злотый в период раздела Польши

После разделов Речи Посполитой название «злотый» в прусской зоне вышло из употребления (использовалась марка).

Злотый Царства Польского

Во время восстания Тадеуша Костюшко 13 августа 1794 года повстанцы выпустили ассигнации — бумажные деньги на сумму 6,65 миллионов злотых: билеты достоинством 5, 10, 25, 50, 100, 500 и 1000 злотых, а также разменные номиналы 5 и 10 грошей, 1 и 4 злотых. Вскоре, 8 ноября того же года, Варшава была взята русскими войсками, и ассигнации были объявлены недействительными. Вместо них в обращение были введены российские монеты и ассигнации, однако счёт на злотые и гроши сохранился.

Объясняется это более совершенной на тот момент денежной системой Польши, которая с 1766 года использовала серебряный стандарт. В том числе по этой причине в 1810 году в «Плане финансов» Михаил Сперанский предлагал ввести серебряный монометаллизм («счёт на серебряный рубль») и в России, поскольку это позволит «тотчас… запретить и в Лифляндии и в Польше всякий другой счёт, и сие есть единый способ присоединить финансовую систему сих провинций к системе российской и изгладить, наконец, ущерб и укоризну, столь давно финансы наши тяготящую».

19 ноября (1 декабря) 1815 года был издан указ о монетной системе Царства Польского, находившегося в составе Российской империи, которым за злотым официально закреплялся статус основной денежной единицы, но устанавливался его фиксированный курс к рублю: 1 злотый равен 15 копейкам серебром, а 1 грош, который по-прежнему соответствовал 1/30 злотого, — ½ серебряной копейки. В том же году на Варшавском монетном дворе после долгого перерыва была начата чеканка монет, номинированные в грошах и злотых с легендой на польском языке и изображением российского герба и/или профиля Александра I:

• 1 и 3 гроша из меди (1815—49),
• 5 и 10 грошей из биллона (1816—55),
• 1, 2, 5 и 10 злотых из серебра (1816—55),
• 25 и 50 злотых из золота (1817—34).

Одновременно на территории Царства Польского допускалось обращение общегосударственных российских монет. Фактически в обращении также находились монеты соседних государств, а сами польские монеты, которые российскими властями рассматривались в качестве иностранных, начали использоваться в западных губерниях Российской Империи, что было формально одобрено российским Государственным советом в 1827 году.

В 1828 году в Царстве начал работу Польский банк, которому было разрешено выпускать банковские билеты (ассигнации) достоинством 5, 10, 50, 100, 500 и 1000 злотых при условии их гарантированного размена на звонкую монету по первому требованию, для чего на балансе банка всегда должны были быть серебряные монеты, эквивалентные по стоимости 1/7 выпущенных ассигнаций.

Во время Польского восстания 1830—1831 годов Национальное правительство с апреля по август 1831 года выпускало собственные «повстанческие» деньги — золотые червонцы, а также серебряные монеты достоинством 2 и 5 злотых с революционным гербом. Кроме того, в виде пробной монеты был отчеканен 1 злотый. В условиях острого дефицита драгоценных металлов Польский банк, также попавший под контроль восставших, произвёл эмиссию бумажных банкнот достоинством 1 злотый. К августу 1831 года объём их эмиссии составил 735 тысяч злотых. После поражения восстания решениями от 21 ноября (3 декабря) и 18 (30) декабря 1831 года все постановления революционного правительства в области денежного обращения были отменены. Отчеканенные им монеты подлежали изъятию из обращения и перечеканке, однако этот процесс растянулся на десятилетие — хождение революционных злотых было прекращено только в 1838 году.

Тогда же, в 1831 году, вновь встал вопрос об основной денежной единице Царства Польского, а также о существенном сокращении его финансовой автономии. Российский министр финансов Егор Канкрин предложил немедленно «приказать вести счёт рублями, а не флоринами», имея в виду польские злотые. Однако из-за серьёзного расстройства денежного обращения в самой Империи, когда курс бумажных ассигнаций был существенно ниже их нарицательной стоимости, от этого предложения отказались, ограничившись выпуском монет с обозначением номинала в двух денежных единицах. С 1832 года на Петербургском и на Варшавском монетных дворах началась чеканка монет с двойным обозначением номинала — в рублях (или копейках) и в злотых (или грошах), исходя из официального соотношения 1 злотый = 15 копеек:

• из серебра:
  • 5 копеек / 10 groszy (пробный выпуск 1842 года),
  • 10 копеек / 20 groszy (пробный выпуск 1842 года),
  • 15 копеек / 1 złoty (Санкт-Петербург, 1832—41; Варшава, 1834—41),
  • 20 копеек / 40 groszy (Варшава, 1842—48, 1850),
  • 25 копеек / 50 groszy (Варшава, 1842—48, 1850),
  • 30 копеек / 2 złote (Варшава, 1834—41),
  • ¾ рубля / 5 złotych (Санкт-Петербург, 1833—41; Варшава, 1834—41),
  • 1½ рубля / 10 złotych (Санкт-Петербург, 1833—41; Варшава, 1835—41),
• из золота — 3 рубля / 20 złotych (Санкт-Петербург, 1834—41; Варшава, 1834—40).

Одновременно было принято решение прекратить чеканку монет, номинированных исключительно в злотых и грошах, но реализовано оно не было.

• Монеты Царства Польского с двойным обозначением номинала
• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  15 копеек / 1 złoty 1839 года

• Królestwo Polskie- Mikołaj I 30 kopiejek 2 złote 1836.JPG

  30 копеек / 2 złote 1836 года

• Królestwo Polskie- Mikołaj I 34rubla 5 złotych 1837.JPG

  ¾ рубля / 5 złotych 1837 года

В 1841 году основной денежной единицей Царства Польского стал рубль. Номинированные в рублях банкноты в 1841—1866 годах выпускал Польский банк (рубль Польского банка). Одновременно на территории Польши имели хождение общегосударственные кредитные билеты, которые принимались во все виды платежей, в отличие от билетов Польского банка, являвшихся законным средством платежа только на территории самой Польши. Параллельно на Варшавском монетном дворе выпускались три типа монет: монеты с двойным обозначением номинала (до 1850 года), билонные злотые и гроши (до 1865 года), российские монеты общегосударственного образца с указанием монетного двора (до 1865 года). Таким образом, счёт на злотые и гроши вместе с номинированными в них монетами сохранялся как минимум до 1865 года.

Злотый Вольного города Краков

В 1815—1846 годах город Краков являлся вольным городом, находящимся в сфере интересов Австрийской империи. В 1846 году он был включён в состав империи. В 1835 году в Вене были выпущены серебряные монеты в 5 и 10 грошей и 1 злотый.

Оформление монет было одинаковым: на аверсе чеканился герб Кракова и легенда («WOLNE MIASTO KRAKÓW» — вольный город Краков), на реверсе — номинал и дата.

Состояние экономики Польши перед введением злотого

Первые годы независимости не были отмечены экономическими кризисами. Польский финансовый рынок не был отрегулирован, что являлось основной проблемой в те годы. На территории Польши к окончанию Первой мировой войны, в обороте находилось несколько различных денежных единиц. Кроме австро-венгерской кроны, немецкой марки и русского рубля, циркулировавших в соответствующих частях Польши, в обращении также находились эмитированные оккупационными властями во время Первой мировой войны острубль и остмарка. В 1918 году правительство Польши решило заменить их на единую денежную единицу — польскую марку.

Названием новой денежной единицы заново созданного государства стало «марка», по аналогии с немецкой маркой. В момент введения польской марки, Польша находилась в благоприятной экономической ситуации. У неё отсутствовали характерные для стран-соседей проблемы — такие как выплата военных репараций в Германии, национальная неоднородность в Австрии и Венгрии. Власть в Польше занял авторитарный лидер Юзеф Пилсудский, который руководил государством вплоть до принятия конституции.

Пилсудский вступил в конфликт с РСФСР и другими советскими республиками за обладание территориями Украины, Белоруссии и Литвы. Конфликт перерос в советско-польскую войну. Военные расходы резко возросли. Правительственные меры сбалансировать бюджет были непопулярными. В связи с этим правительство поднимало налоги незначительно. Предложения о сокращении государственных расходов также не устраивали высшие слои польского общества.

В 1919 году все попытки министра финансов осуществить стабилизацию польской марки, были тщетны и собранные им средства весной 1920 года ушли на войну с РСФСР. В октябре 1920 г. было заключено перемирие с советской Россией. В 1921 году министр финансов Михальский создал свой план снижения расходов и увеличения налогов в казну. Сейм принял этот план, но в процессе его одобрения парламентом, в нём появились многочисленные изменения. В итоге реализация этого плана не имела успеха, а эффект от него был достигнут лишь на короткое время. Затем экономика опять вышла из-под контроля правительства, и к началу лета 1923 года произошло значительное падение курса польской марки. Инфляция достигла своего пика в 1923 году. Правительство Грабского продержалось у власти примерно два года и одним из его достижений стала денежная реформа, в результате которой в 1924 году марка была заменена злотым (1 злотый = 1,8 млн польских марок). Злотый делился на 100 грошей, а не на 30, как ранее, однако выпуск разменной монеты нового образца налажен не был. Временную замену ей нашли довольно просто. Для этого имевшуюся в достатке банкноту достоинством в 500 тысяч марок резали на две части, на каждой делали надпечатку, сообщавшую, что она представляет собой 1 грош, и пускали в обращение. На два знака по 5 грошей пополам резали банкноту в 10 миллионов марок и снабжали соответствующей надпечаткой.

Злотый в период 1924—1939 годов

Когда злотый был введен в оборот, он был привязан к доллару. Парламент был слабым, что отразилось на его способности принять необходимые меры для поддержания финансовой стабильности в стране. Политические партии оказывали постоянное давление на правительство с целью выделения государственных средств на статьи расходов, не предусмотренных бюджетом.

Возник дефицит бюджета, и инфляция начала увеличиваться стремительными темпами. Правительство Польши стремилось к сокращению бюджетного дефицита и проводило активные меры, чем в недавнем прошлом, когда в стране была гиперинфляция. Чтобы найти средства для борьбы с инфляцией, правительство выпустило ценные бумаги, которые были в обращении наряду с банкнотами банка Польши. К концу 1925 года правительственные обязательства по ценным бумагам стали завышены, возможности их погасить у правительства не было, финансовая стабильность в стране была подорвана.

Грабский отказался от зарубежной помощи, он не хотел подвергать страну контролю со стороны Лиги Наций. Польский премьер думал, что иностранцы сами предоставят кредиты (и может быть на более выгодных условиях), как только национальная валюта станет стабильной. Но этого не произошло, поскольку европейские страны пока ещё не доверяли экономике Польши и не спешили вкладывать в неё деньги.

В то время как Лига Наций выделила денежные средства для осуществления финансовой стабилизации в Австрии и Венгрии, Польше пришлось прибегать к различным мерам для привлечения в страну денежных средств. Правительство пошло на продажу части национального имущества, которое было продано на невыгодных для страны условиях. Эта мера была напрасной и не помогла польской экономике. Финансовый рынок показал несостоятельность реформы Грабского. Итогом стало то что, злотый наполовину обесценился, а Грабский ушёл в отставку. Проблемы стали появляться в различных сферах экономики, а не только в государственном хозяйстве. В 1920 году сформирована система социального страхования, которая была проблемой для правительства. По законодательству бизнес имел дополнительные расходы, связанные с ней, так и взносы перечисляемые рабочими и работодателями, поступали не в государственный бюджет, а в специальный фонд, контролировавшийся социалистической партией. Социалистическая партия поставила на повестку дня вопрос об установлении в стране нового консервативного режима, позволяющего осуществить так называемую санацию. Политический кризис, к которому Польша пришла за семь лет независимости, дошёл до своего апогея. 14 ноября 1925 года Пилсудский выразил президенту своё беспокойство насчет происходящих в стране событий.

Серия монет 1923—1934 годов

Изображение	Номинал	Характеристики				Была в обороте	Годы выпуска
		Диаметр (мм)	Масса (г)	Металл	Гурт
	1 грош	14,7	1,5	бронза	гладкий	1923-1939	1923 1925 1927 1928 1930—1939
	2 гроша	17,6	2,0	латунь	гладкий	1923—1939	1923
				бронза			1925 1927 1928 1930-1939
	5 грошей	20,0	3,0	латунь	гладкий	1923—1939	1923
				бронза			1925 1928 1930 1931 1934—1939
	10 грошей	17,6	2,0	никель	гладкий	1923-1939	1923
	20 грошей	20,0	3,0	никель	гладкий	1923-1939	1923
	50 грошей	23,0	5,0	никель	гладкий	1923-1939	1923
	1 злотый	25,0	7,0	никель	гладкий	1929-1939	1929

Серия банкнот 1929—1936 годов

Серия 1929—1936 годов
Изображение		Номинал (злотых)	Размеры (мм)	Основной цвет	Описание		Дата печати	Дата изъятия
Лицевая сторона	Оборотная сторона				Лицевая сторона	Оборотная сторона
		2	102×63	тёмно-серый	номинал, портрет женщины	номинал, герб Польши	1936	1940
		5	144×78	тёмно-синий	номинал, портрет женщины	надпись «банк Польши»	1930
		10	160×80	светло- коричневый	номинал, изображения святых	женщина с моделью корабля, рабочий и крестьянка	1929
		20	163×86	серый, голубой	портрет Эмилии Плятер, статуя женщины с двумя детьми	изображение замка, фигуры архитектора и поэта	1936
		50	188×99	зелёный, голубой, коричневый	номинал, крестьянка и рабочий	изображения памятных зданий	1929
		100	175×98	коричневый	номинал, портрет Юзефа Понятовского	изображение дуба	1934
Масштаб изображений — 1,0 пикселя на миллиметр.

Реформы Пилсудского

В мае 1926 года Пилсудский, который также был социалистом, произвёл в стране государственный переворот, и он был поддержан большим количеством числом рабочих. В 1926 году в Польше заработал механизм санации. Юзеф Пилсудский, отказался от поста президента, но полностью контролировал армию, он стал авторитарным лидером страны и главой правительства. И действительно, при режиме санации бюджет уже в третьем квартале 1926 года был приведен в порядок, налоговые поступления резко возросли, и политика Банка Польши оказалась поставлена под более жёсткий контроль правительства, что в сочетании с взятым у США внешним займом, позволило Польше добиться некоторой финансовой стабильности.

Как это уже было в случае с Австрией и Венгрией, в Польшу приехала группа экспертов для наблюдения за ходом стабилизации экономики. Группу возглавил американский профессор Е. Кеммерер.

Злотый, который начал обесцениваться с середины 1925 г., уже осенью 1926 года стабилизировался (этому способствовал, значительный рост экспорта польского угля), а в октябре 1927 года его курс несколько стабилизировался, в полтора раза более низком уровне, чем в 1924 году. Вплоть до 1933 года злотый свободно разменивался на золото и на иностранную валюту. Полученный урок в годы инфляции политиками Польши были учтены, и Польша ввела золотое обеспечение национальной валюты.

В 1924—1925 гг. присутствовал значительный отток капитала из страны. А уже после стабилизации национальной валюты, вклады в банках стали стабильно расти. Большая часть поляков была консервативна и хранила свои сбережения в немецких марках. Однако уже после стабилизации национальной валюты, иностранцы стали вкладывать свои деньги в польскую экономику. Экономика, начиная с первого квартала 1926 года, начала успешно развиваться, благодаря расширившемуся спросу на польский уголь в Великобритании и северных странах Европы (Германия отказалась принять на свой рынок уголь из ещё недавно принадлежавшей ей Верхней Силезии). Присутствовал фактор, который несколько притормозил экономическое развитие Польши: завышенный курс национальной валюты — злотого. Последствия этого не заставили себя ждать: если в 1926 году удалось резко увеличить экспорт угля, то уже в 1927 году польский импорт превысил экспорт из-за роста внутренних цен. Экспорт товаров из Польши стал невыгодным из-за их дороговизны, а импорт привлекал поляков ввиду того что цены на товары за границей стали меньше чем цены у себя дома..

В это время польская экономика уже снова пребывала в кризисе, в котором она снова оказалась после кратковременного подъёма. Из-за падения производства рост экономики прекратился, в итоге прирост который был с 1926 по 1929 годы, уже не ощущался. Падение производства стало итогом сокращения объёма экспорта.

Кризис польской экономики длился очень долго — вплоть до второй половины 30-х гг. Правительство приняло меры по ликвидации бюджетного дефицита снижением расходов, не связанных с обороной страны. В 1931—1933 годах расходы бюджета уменьшились на треть. Несмотря на это бюджет все равно оставался дефицитным.

Отечественный капитал, который поступал в казну в виде налогов, и должен был помочь выводу страны из кризиса, шёл на погашение государственного долга. Правительство вынуждено было выплачивать иностранным банкам те средства, которые были необходимы польской экономике. Несмотря на трудности Польша, помнившая недавнюю гиперинфляцию, не хотела отказываться от золотого обеспечения национальной валюты. Для стабилизации экономики страны правительству необходимо было сократить импорт и увеличить экспорт. Этому мешал завышенный курс злотого, который не позволял добиться желаемого чисто рыночным путём, правительство пошло на повышение импортных таможенных пошлин, а экспортерам были предоставлены специальные субсидии.

В 1935 г. Пилсудский скончался, что повлияло на дальнейшую историю страны. Власть взяли военные. Они столкнулись с необходимостью регулировать экономику страны пребывавшую в кризисе. Экономика беспокоила руководство страны. По сравнению со своими соседями Польша оставалась преимущественно аграрной страной, в которой по статистике 61 % населения (данные за 1931 г.) работал в сельском хозяйстве. Правительство страны, чтобы реформировать экономику, рассматривало планы о дальнейшем вмешательстве государства в экономику страны. Результатом стало то, что к концу 30-х годов национальная промышленность стала переходить под государственный контроль. Правительство национализировало около сотни предприятий. Таким образом уже в довоенное время, Польша, как и Югославия, пришла к полному переводу всей экономики в государственный сектор (кроме аграрного сектора экономики), что впоследствии завершили коммунисты.

Памятные монеты 1920—1930 годов

В 1930 году была выпущена юбилейная монета достоинством 5 злотых, посвящённая Польскому восстанию.

В 1933 году было выпущено 2 юбилейные монеты достоинством 10 злотых: памяти восстания 1863 года (на аверсе был изображён руководитель восстания Ромуальд Траугут) и с портретом Яна III Собеского в память о разгроме турок под Веной в 1683 году.

С 1932 года серебряные монеты 2, 5 и 10 злотых чеканились с портретом Ядвиги, однако у нумизматов есть сомнения в том, кто изображён на монете.

Серебряные монеты с номиналом 2, 5 и 10 злотых, отчеканенные с 1932 по 1934 год с изображением женщины в платке, имеющей на голове венок из клевера, связывают с портретом королевы Ядвиги. Однако нет никаких документов, удостоверяющих это. Ни в официальных документах, ни в источниках нет ни слова о королеве Ядвиге на памятных монетах выпущенных в это время. Известный коллекционер Владислав Терлецкий, составивший каталог 1960 года, описывает данную монету так: «Голова женщины в венке из клевера, влево, на фоне колосьев». В 2006 году вышли монеты из серии «История злотого» с изображением монеты 10 злотых 1932 года, и описание монеты было следующее: «голова женщины, в платке и с венком, помещёнными на фоне колосьев…» Сегодня в названии монеты закрепилось название «голова женщины» (за монетами 1924—1925 годов — «девушка и колосья»).

Автор дизайна монеты Антоний Мадейский изобразил на монете Нину Морштынову, жену писателя Людвига Геронима Морштина. По другой версии, на монете изображена жена польского военного атташе в Риме Янина Морстин (1895—1965 гг.).
С 1934 года серебряные монеты 2, 5 и 10 злотых чеканились с портретом Юзефа Пилсудского.

Последняя чеканка довоенных монет — 1939 год.

Памятные монеты 1920-х — 1930-х годов

1 злотый
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1924,1925	Серебро	5,0 г	23,0 мм	1924-1939	рубчатый	Портрет женщины в колосьях.	Герб Польши	Варшава (MW)
2 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1924,1925	Серебро	10,0 г	27,0 мм	1924-1939	рубчатый	Портрет женщины в колосьях.	Герб Польши	Варшава (MW)
2 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1932,1933,1934	Серебро	4,4 г	22,0 мм	1932-1939	рубчатый	Портрет Ядвиги.	Герб Польши	Варшава (MW)	2 zl 1934.JPG
2 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1934,1936	Серебро	4,4 г	22,0 мм	1932-1939	рубчатый	Портрет Юзефа Пилсудского.	Герб Польши	Варшава (MW)
2 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1936	Серебро	4,4 г	22,0 мм	1936-1939	рубчатый	Изображение яхты «Дар Поморья», к 15—ти летию основания порта в Гдыне.	Герб Польши	Варшава (MW)	5 zl 1930.JPG
5 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1928,1930,1931,1932	Серебро	18,0 г	33,0 мм	1928-1934	рубчатый	серии Ника.	Герб Польши	Варшава (MW)
5 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1928,1930,1931,1932	Серебро	18,0 г	33,0 мм	1928-1934	рубчатый	посвящённая Польскому восстанию.	Герб Польши	Варшава (MW)
5 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1928,1930,1931,1932	Серебро	11,0 г	28,0 мм	1932-1934	рубчатый	Портрет Ядвиги.	Герб Польши	Варшава (MW)
5 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1934,1935,1936,1938	Серебро	11,0 г	28,0 мм	1934-1939	рубчатый	Портрет Юзефа Пилсудского.	Герб Польши	Варшава (MW)
5 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1936	Серебро	11,0 г	28,0 мм	1936-1939	рубчатый	с изображением яхты «Дар Поморья», к 15—ти летию основания порта в Гдыне.	Герб Польши	Варшава (MW)
10 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1925	золото	3,23 г	19,0 мм	1925	рубчатый	Портрет Болеслава I Храброго.	Герб Польши	Варшава (MW)
10 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1932,1933	серебро	22,0 г	34,0 мм	1932-1939	рубчатый	Портрет Ядвиги.	Герб Польши	Варшава (MW)
10 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1933	серебро	22,0 г	34,0 мм	1933-1939	рубчатый	Портрет Яна III Собеского.	Герб Польши	Варшава (MW)
10 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1933	серебро	22,0 г	34,0 мм	1933-1939	рубчатый	Портрет Юзефа Пилсудского.	Герб Польши	Варшава (MW)
10 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1934	серебро	22,0 г	34,0 мм	1934-1939	рубчатый		Герб Польши	Варшава (MW)
10 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1934,1935,1936, 1937,1938,1939	серебро	22,0 г	34,0 мм	1934-1939	рубчатый	Портрет Юзефа Пилсудского.	Герб Польши	Варшава (MW)
20 злотых
Дата выпуска	Металл	Масса общая, г	Диаметр, мм	Была в обороте	Гурт	Аверс	Реверс	Монетный двор	Аверс	Реверс
1925	золото	6,451 г	21,0 мм	1925	рубчатый	Портрет Болеслава I Храброго.	Герб Польши	Варшава (MW)

Злотые в период оккупации Польши

Во время германской оккупации (1939—1944) имели хождение бумажные банкноты: так называемые оккупационные злотые «генерал-губернаторства» с тем же дизайном, что и довоенные, но с изменённым текстом. Банк в Кракове эмитировал купюры в 1, 2, 5, 10, 20, 50, 100 и 500 злотых.

Выпускались также мелкие монеты довоенного образца, но только цинковые и железные.

После освобождения Польши в 1944 году и восстановления её независимости вначале были выпущены бумажные деньги номиналами в 1, 2, 5, 10, 20, 50, 100 и 500 злотых, а также в 1000 злотых выпуска 1945 года.

Серия банкнот 1940 года

Серия 1940 года (оккупационные злотые Генерал-губернаторства 1940 года)
Изображение		Номинал (злотых)	Размеры (мм)	Основной цвет	Описание		Дата печати	Дата изъятия
Лицевая сторона	Оборотная сторона				Лицевая сторона	Оборотная сторона
		1	99×65	тёмно-зелёный	номинал	номинал	1940	1944
		2 злотых	110×68	Оливковый	Номинал, голова крестьянки	Название банка, номинал	1940
		5	150×82	тёмно-зелёный	женщина-крестьянка	номинал	1940
		10	170×85	коричневый	номинал, изображения святых	Памятник Шопену в Варшаве	1940
		20	173×91	тёмно-серый	крестьянин, женщина с ребёнком, портрет Эмилии Плятер	замок Вавель, фигуры архитектора и поэта	1940
		50	180×100	тёмно-синий	крестьянин и женщина, портрет Эмилии Плятер	Суконные ряды в Кракове	1940
		100	190×106	коричневый	номинал, крестьянин	здание Банка Польши в Варшаве	1940
		500	181×100	тёмно- коричневый	Гураль, номинал	номинал, горное озеро в Татрах	1940
Масштаб изображений — 1,0 пикселя на миллиметр.

Злотый в период 1944—1980 годов

В послевоенной Польше события развивались, как и в других странах Европы, пришедших к социализму.

Первая денежная реформа произошла в 1944 году, когда была выпущена первая серия банкнот социалистической Польши. Однако банкноты в обращении были недолго, и правительство страны выпускало новые банкноты в 1946, 1947 и 1948 годах. В 1950 году старые злотые были деноминированы по курсу обмена 100:1, а в 1949 году были отчеканены первые польские послевоенные монеты. На аверсе монет был отчеканен номинал, а на реверсе изображался герб Польши в виде орла без короны и надпись Rzeczpospolita Polska («Польская Республика») . Банкноты, выпущенные в 1948 году, уже представляли стабильный злотый и были в ходу до середины 1970-х годов, когда была выпущена новая серия банкнот.

Тем временем в экономике Польши происходили следующие события:

В 1946 году был принят закон о национализации всех предприятий. В сельском хозяйстве, была проведена новая аграрная реформа, в результате которой крестьяне получили от государства дополнительные земельные наделы, а государство стало проводить коллективизацию страны.

Эти меры определили характер новой экономической системы. В основном социалистические перемены затронули крупные и средние предприятия, они были национализированы. В отличие от СССР, мелкие предприятия остались в частных руках.

Тем временем, как и в СССР, экономика оставалась стабильной, цены держались на одном уровне.

С 1950 года страна взяла курс на привлечение крестьянства в социалистические кооперативы, решением правительства основная масса крестьянства, начиная с 1951 года, была обязана совершать ежегодные поставки зерна государству (они составляли 85 % товарной продукции индивидуальных хозяйств), а с 1952 года — также поставки мяса, молока и картофеля. Государство закупало продукты по такой цене, что разоряло мелкие хозяйства.

После кончины генерального секретаря ЦК ПОРП Болеслава Берута, среди членов партийной элиты возникла группировка, настаивающая на изменении подходов к управлению страной. Руководитель СССР Никита Хрущёв решил, что конфликт с Польшей, не достигший такой остроты, как в Венгрии, ему не нужен, и предпочёл мирно договориться с руководством ПНР.

Сменивший Берута первый секретарь ЦК ПОРП Владислав Гомулка стремился избежать ухудшения обстановки в стране, а также с целью поддержки своих реформ польским обществом, пошёл на смягчение курса правительства, направленного на вытеснение частного сектора из экономики, и отметил неэффективность работы многих социалистических кооперативов. Репрессии против крестьянства прекратились, обязательные поставки продовольствия были сокращены в разы, а государственные закупочные цены — повышены.

В 1950-е годы в польской экономике сложилась следующая ситуация: большая часть промышленности была социалистической, а аграрный сектор, торговля, малые предприятия в промышленности и строительстве находились в частных руках.

В Польше наиболее серьёзная попытка осуществления реформы экономики была предпринята в начале 70-х годов, после того как Гомулку во главе ПОРП сменил Эдвард Герек, который выдвинул лозунг на увеличение благосостояния граждан Польши.

В это время была выпущена новая серия банкнот 1974 года, которые стали стремительно обесцениваться. В течение 1970-х годов появились банкноты, начиная с 200 злотых в 1976 и кончая 2.000 злотых, которая была выпущена в 1977 году. После этого ненадолго инфляция была обуздана и следующая самая крупная банкнота номиналом в 5.000 злотых вышла в 1982 году. Банкнота 20 злотых заменена монетой. Выпуск монет 2 и 5 злотых начат в 1975 году из латуни. В то время, Польша начала брать займы у СССР и капстран, правительство Герека мотивировало это следующим соображением: «Инвестиции увеличат потенциал Польши, направленный на экспорт, страна сможет оплачивать проценты по кредитам и в то же время обеспечивать высокий уровень промышленного производства». Однако этого не произошло. Иностранные кредиты, которые взяло правительство, стали очень большими для польской экономики, а проценты по ним стали основной бюджетной статьёй расходов. В то время как эти средства были использованы неэффективно, в сложившейся централизованной системе. После периода быстрого роста национального дохода и потребления в 1971—1978 годах. Польша вступила в фазу затяжного экономического кризиса, усугубляемого огромной и постоянно растущей внешней задолженностью".

Финансовый кризис 1980 года

В середине 70-х годов начался экономический спад, совпавший с обострением проблемы внешнего долга, по величине которого Польша опередила все социалистические страны. Это привело к тому, что в 1980-е годы в Польше разразился тяжёлый финансово-экономический кризис. Возникли трудности с продовольствием. Распространялись слухи о коррупции в правительстве, которые затрагивали самого Эдварда Герека. Национальная валюта обесценивалась. В стране проходили манифестации протеста, руководимые движением «Солидарность». Руководители промышленных предприятий и местные органы власти стали просто выжидать, ожидая развития событий. Тем временем происходил развал экономики страны. Продукты населению теперь продавались по карточкам. Генерал Войцех Ярузельский был вынужден в декабре 1981 года ввести в стране военное положение, сохранявшееся до июля 1983 г.

Экономическая ситуация вынудила правительство проводить дальнейшую либерализацию страны, что, в свою очередь, привело к дальнейшему росту цен. Инфляция достигла к 1982 году — более 100 %, после чего рост цен снизился до 15 % в год и такая ситуация продержалась до 1985 года. Однако вскоре макроэкономические проблемы возникли вновь. Введена новая купюра самого большого номинала: 5000 злотых в 1982 году. В середине 1980-х произошла некоторая стабилизация. А в конце 1980-х появились: 10 000 злотых в 1988 году, 20 000 и 50 000 в 1989 году, 100 000, 200 000 и 500 000 в 1990 году. И наконец, миллион и два миллиона злотых в 1991 и 1992 годах. Мелкие монеты, начиная с 1 гроша по 50 грошей, в торговле уже не использовались. Большинство монет в конце 1980-х, кроме памятных монет, производились из алюминия.

Когда Польша перешла на рыночную экономику, это была страна, в которой 18 % ВВП производилось частным сектором экономики (с учётом кооперативов — 28 %). Кооперативы были не такие, как в СССР в период перестройки, а значительно более устойчивые, уже существовавшие много лет и имевшие реальный опыт работы пусть в льготных, но все же рыночных условиях. На тот момент около четверти экономики страны являлась полностью рыночной и была готова к реформам в экономике. Польский экономист Я. Ростовский вспоминал, что в 80-е годы XX века около 35—45 % доходов поляков стали составлять доходы, полученные от частной экономической деятельности.

В конце 80-х годов бюджет страны не позволял производить повышение пенсий и зарплат государственным служащим, и они оставались на низком уровне. Основная часть доходов бюджета шла на обслуживание огромного внешнего долга, который в течение 80-х годов возрос ещё примерно в два раза, превысив в общей сложности $41 млрд. И это если не считать долг в 5,6 млрд переводных рублей перед СССР.

В результате правительство Раковского разрешило в конце 1988 года «перевод в частные руки» государственных предприятий. И те, кто в этом участвовал, получили разного рода льготы, и в результате буквально за год (до начала посткоммунистического этапа реформ) число имеющихся в стране акционерных компаний резко выросло. Вскоре новый частный сектор сыграл важную роль в ускорении экономического развития страны.

Коммунистическая элита теряла свои политические иллюзии и была вынуждена реально посмотреть на сложившуюся ситуацию в стране. Коммунисты не имели сил для того, чтобы спасти экономику от развала, и это делало их политически нежизнеспособными.

Из кризиса Польша выходила, приняв следующие меры:

• Либерализация цен;
• Разрешение государства на доступ частных лиц во все сферы экономической деятельности (январь 1989 г. — январь 1990 г.);
• Введение новых бюджетных ограничений на госпредприятиях и снижение темпов инфляции до уровня нормальной экономики с помощью бюджетно-финансовой и денежно-кредитной политики, а также привлечения новых доходов в бюджет (январь 1990 г.);
• Меры по увеличению конвертируемости национальной валюты по текущим операциям и устранение контроля за внешней торговлей (январь 1990 г.).

Результатом либерализации стало то, что в течение 1990 года цены выросли на 585,5 %.

Новая экономическая политика отразилась на динамике инфляции Польши. Несмотря на то что польская инфляция была гораздо более низкой, чем инфляция в России, по стандартам развитых стран, передовых государств Центральной Европы и Восточной Европы рост цен в этот период был очень высокий. Если в 1991 году реальная инфляция в стране составила 70 %, то уже в 1992 году инфляция составила 40 %. Начиная с 1993 года, уровень инфляции стал стабильным, что ведущие экономисты считают относительно приемлемым для экономики и поддерживающим нормальный инвестиционный процесс, — менее 40 % в год. Как результат этой политики через пару лет цены на товары и услуги достигли приемлемого для населения уровня.

С ростом уверенности бизнеса в финансовой стабильности страны он обеспечил приток зарубежных инвестиций. Падение злотого уже в 1992 года сменилось устойчивым ростом национальной валюты, а с 1995 года ежегодный приток инвестиций в страну стал измеряться двузначными числами.

Монеты Польской Народной Республики (1949—1990 годы)

В 1950 году была проведена деноминация старых злотых (курс обмена — 100:1), а в 1949 году началась чеканка первых польских послевоенных монет. На аверсе монет помещался номинал, на реверсе — герб Польши (орёл без короны) и надпись Rzeczpospolita Polska (Польская Республика).

Первые монеты чеканили из алюминия (1 и 2 гроша), бронзы (5 грошей) и никелина (10, 20, 50 грошей и 1 злотый), вскоре все монеты стали чеканить из алюминия.

С 1957 года стали чеканить очень похожие алюминиевые монеты, но с легендой Polska Rzeczpospolita Ludowa («Польская Народная Республика»).

В 1958—1959 годах вместо банкнот в 2 и 5 злотых были выпущены соответствующие алюминиевые монеты (позже их стали чеканить из бронзы).

С конца 1950-х годов в Польше выпускали большое количество юбилейных монет достоинством 10, затем 20 злотых. В результате инфляции качество монет ухудшилось, мелкие номиналы исчезли из обихода. Юбилейные монеты стали выпускать достоинством в 50 злотых, затем 100 злотых, затем 500 злотых. В 1993 году были выпущены юбилейные монеты достоинством в 20 000 и 300 000 злотых.

Банкноты Польской Народной Республики

С 1944 по 1948 были выпущены банкноты 1,2, 5 злотых (были в обороте до 1960 года), 10 злотых выпускались (до 1965), 20, 50, 100 и 500 злотых (позже к ним добавились банкноты в 200, 1000 и 2000 злотых). В результате инфляции стоимость злотого резко упала. В 1982 году была выпущена банкнота в 5000 злотых (а также 10 и 20 злотых — бумага дешевле и легче металла), в 1987-м — 10 000 злотых, в 1989-м — 20, 50 и 200 тысяч злотых, в 1990-м — 100 и 500 тысяч злотых, в 1991-м — 1 миллион злотых, в 1993-м — 2 миллиона злотых. Все номиналы нового выпуска были одинакового размера (138 х 62 мм).

Новый злотый

В 1995 году после достигнутой в 1993—1994 годах финансовой стабилизации была проведена деноминация, в результате которой номинальная стоимость денег Польши была уменьшена в 10 000 раз. Для обозначения новой валюты стали использовать название «новый злотый» (впрочем, «старые» злотые тоже назывались новыми, когда их ввели в 1950 году после предыдущей деноминации).

1 января 1995 года в денежный оборот страны были выпущены дензнаки нового образца — банкноты достоинством 10, 20, 50, 100 и 200 злотых (все с портретами польских королей) и разменные монеты достоинством 1, 2, 5, 10, 20, 50 грошей. Новые банкноты были отпечатаны в 1994 году, а новая разменная монета чеканилась начиная с 1990 года. Одновременно с вводом в обращение нового злотого было принято решение о постепенном изъятии денежных знаков, имевших хождение в Польше до деноминации. Старые злотые принимались как средство оплаты до 31 декабря 1996 года, а до 31 декабря 2010 года их можно было обменять в банковских учреждениях. Через несколько лет после деноминации 1995 года Национальный банк Польши планировал ввести банкноты достоинством 500 злотых, но детальный экономический анализ показал, что такой необходимости нет, и банкнота не была выпущена в обращение.

В последующие годы были выпущены памятные банкноты: 50 злотых с Иоанном Павлом II (2007), 10 злотых с Пилсудским (2008) и 20 злотых с портретом Ю. Словацкого (2009)

Помимо рядовых монет обращения выпускаются юбилейные и памятные монеты обращения номиналом 2 и 5 злотых, а также коллекционные и инвестиционные монеты из серебра и золота следующих номиналов: 10, 20, 25, 37, 50, 100 и 200 злотых.

C 2004 года Национальный банк Польши выпускает серию юбилейных монет достоинством в 2 и 10 злотых, посвящённых польскому злотому.

• В 2004 году выпущены монеты в 2 и 10 злотых с изображением аверса и реверса монеты в 1 злотых 1924 года (на монете в 10 злотых помещён также портрет Владислава Грабского, автора монетной реформы 1924 года)
• в 2005 году — 2 и 10 злотых с изображением монет злотых 1936 года с кораблем
• в 2006 году — 2 и 10 злотых с изображением монеты 10 злотых 1932 года с головой «женщины в колосьях»
• в 2007 году — 2 и 10 злотых с изображением монеты 5 злотых 1928 года «Ника».

Монеты

Реверс	Аверс	Номинал	Диаметр	Вес	Гурт	Аверс	Реверс
		1 грош	15,5 мм	1,64 г	рубчатый	герб Польши	Номинал, растительный орнамент
		2 гроша	17,5 мм	2,13 г	гладкий	герб Польши	Номинал, растительный орнамент
		5 грошей	19,5 мм	2,59 г	рубчатый с гладкими областями	герб Польши	Номинал, растительный орнамент
		10 грошей	16,5 мм	2,51 г	рубчатый с гладкими областями	герб Польши	Номинал, растительный орнамент
		20 грошей	18,5 мм	3,22 г	рубчатый	герб Польши	Номинал, растительный орнамент
		50 грошей	20,5 мм	3,94 г	рубчатый	герб Польши	Номинал, растительный орнамент
		1 злотый	23 мм	5 г	рубчатый с гладкими областями	герб Польши	Номинал, растительный орнамент
		2 злотых	21,5 мм	5,21 г	гладкий	герб Польши	Номинал, растительный орнамент
		5 злотых	24 мм	6,54 г	прерывисто рубчатый	герб Польши	Номинал, растительный орнамент

Памятные монеты

Польский национальный банк выпускал памятные монеты достоинством 2 злотых с 1995 года по апрель 2014 года. В 1995 году были выпущены 2-злотовые монеты из медно-никелевого сплава. Начиная с 1996 года монетный сплав был изменён на Северное золото. Монеты выпускались по случаю различных событий и различаются по сериям. На конец апреля 2014 года их было выпущено 260 различных монет. Все монеты имеют статус монет для обращения.

С 1998 года Польша также выпускает различные памятные монеты номиналом в 10, 20, 25, 100, 200 и 1000 злотых из серебра и золота, а с мая 2014 года ещё и биметаллические памятные монеты из недрагоценных металлов номиналом в 5 злотых.

Банкноты

Серия 1994 года
Изображение		Номинал (злотых)	Размеры (мм)	Основной цвет	Описание			Дата, указанная на банкнотах	Дата выпуска в обращение
Лицевая сторона	Оборотная сторона				Водяной знак	Лицевая сторона	Оборотная сторона
		10	120 × 60	Зеленый и коричневый	Как на портрете	Мешко I	Серебряный денарий времен Мешка I	25 марта 1994	1 января 1995
		20	126 × 63	Розовый		Болеслав І Храбрый	Серебряный денарий времен Болеслава I; костел св. Николая в Цешине
		50	132 × 66	Синий		Казимир III Великий	Королевские регалии времен Казимира III: королевская печать с гербом Королевства Польского; булава и мощи. На фоне рисунок средневекового Кракова
		100	138 × 69	Зеленый		Владислав II Ягелло	Крышка надгробия Владислава II с гербом Польши, герб Тевтонского ордена и Мечи Грюнвальда; по левую сторону на фоне Мариенбург		1 июня 1995
		200	144 × 72	Желтый		Сигизмунд I Старый	Змея переплетенная вокруг орла в виде буквы S(с Часовни Сигизмунда); на фоне Вавель

7 апреля 2014 года был начат выпуск в обращение модифицированных банкнот образца 2012 года в 10, 20, 50 и 100 злотых, которыми будут заменяться ветхие и повреждённые банкноты. Ранее выпускавшиеся банкноты остаются законным платёжным средством.

Серия 2012—2016 годов
Изображение		Номинал (злотых)	Размеры (мм)	Основной цвет	Описание			Дата, указанная на банкнотах	Дата выпуска в обращение
Лицевая сторона	Оборотная сторона				Водяной знак	Лицевая сторона	Оборотная сторона
		10	120 × 60	Зеленый и коричневый	Как на портрете	Мешко I	Серебряный денарий времен Мешка I	5 января 2012	7 апреля 2014
		20	126 × 63	Розовый		Болеслав І Храбрый	Серебряный денарий времен Болеслава I; костел св. Николая в Цешине
		50	132 × 66	Синий		Казимир III Великий	Королевские регалии времен Казимира III: королевская печать с гербом Королевства Польского; булава и мощи. На фоне рисунок средневекового Кракова
		100	138 × 69	Зеленый		Владислав II Ягелло	Крышка надгробия Владислава II с гербом Польши, герб Тевтонского ордена и Мечи Грюнвальда; по левую сторону на фоне Мариенбург
		200	144 × 72	Желтый		Сигизмунд I Старый	Змея переплетенная вокруг орла в виде буквы S(с Часовни Сигизмунда); на фоне Вавель	30 марта 2015	12 февраля 2016
		500	150 × 75	многоцветная	?	Ян III Собеский; щит и шлем	Дворец в Виланове на фоне; белый орел	16 февраля 2016	не выпущена

Памятные банкноты

Памятные банкноты
Изображение		Номинал (злотых)	Размеры (мм)	Основной цвет	Описание		Дата выпуска
Лицевая сторона	Оборотная сторона				Лицевая сторона	Оборотная сторона
		50	144×72	тёмно-синий	Иоанн Павел II	Юбилейный выпуск польских злотых, приуроченный к годовщине восхождения на престол католической церкви папы Иоанна Павла II.	16 октября 2006
		10	138×69	красный	портрет Юзефа Пилсудского, а также фасад дворца Бельведер — символ центрального правительства, напоминающий о первых годах независимости Польши.	Герб республики Польша — Белый Орёл (принятый в 1919 году), а также памятник подвигу польских легионов в Кельце.	3 ноября 2008
		20	138×69	жёлтый	портрет Юлиуша Словацкого, в центре стилизованное изображение дома в Крземиньеце (который в последние годы является музеем Юлиуша Словацкого).	памятник-колона королю Сигизмунду III Вазе в Варшаве, в центре фрагмент произведения стихотворения «Уверенность». В нижней части обратной стороны банкноты изображение варшавского собора Иоанна Предтечи.	23 сентября 2009
		20	138×69	чёрный, серый, белый	портрет Фредерика Шопена в профиль. Слева изображение усадьбы в Желязовой Воле (где родился Фредерик Шопен). Справа фрагмент из «Мазурки Си-бемоль мажор».	фрагмент произведения Шопена «Этюд в фа минор», а также пейзаж с ивами, характерный для центральных районов Польши.	16 октября 2010
		20	138×69	коричневый, серый, белый	портрет Марии Склодовской-Кюри и фасад здания Сорбонны в Париже.	Изображение медали лауреата Нобелевской премии, цитата из выступления Марии Склодовской-Кюри, фасад Института Радия в Варшаве.	25 ноября 2011
		20	147×67	разноцветный	Голограмма дворца Бельведере; герб Второй Речи Посполитой; Юзеф Пилсудский в военной форме	Символ Польских Легионов; Большой Крест(Звезда) ордена Virtuti Militari; Знак Первой Бригады Польских Легионов; отображение голограммы дворца Бельведере	5 августа 2014
		20	138×69	Коричневый, синий, жёлтый и фиолетовый	Ян Длугош; открытая книга		2015
		20	144×77				2015
Масштаб изображений — 1,0 пикселя на миллиметр.

Режим валютного курса

См. также: Режим валютного курса

С мая 1995 года министерство финансов и центральный банк Польши проводили политику валютного регулирования, ориентированную на стабилизацию национальной валюты: курс злотого не должен увеличиваться или уменьшаться более чем на 7 % от заданной величины. Для борьбы с инфляцией в декабре 1995 года по решению правительства учётную ставку снизили до 6 %. В 1994—1997 годах польская экономика переживала быстрый рост, который стал наибольшим в современной истории. В печати писали о польском «экономическом чуде», которое никто не мог прогнозировать. Рост ВВП за это время составил около 6,25 %. В стране также был снижен уровень безработицы. Если в 1994 году количество безработных в стране составляло около 16 %, то к 1997-му этот показатель снизился до 10 %. Рост экономики и снижение безработицы позволили увеличить уровень реальной заработной платы, начиная с 1994 года. Несмотря на это, реальные зарплаты в Польше гораздо ниже, чем в большинстве стран Западной Европы. Например, в Португалии, где экономика сильно отстает в развитии от ведущих стран Европы, уровень зарплаты составляет примерно в три раза выше, чем в Польше.

В апреле 2000 года Польша отменила ориентирование злотого на иностранную валюту и перешла к режиму свободно плавающего валютного курса. Критерием эффективности курсовой политики (курсовой якорь) выступают показатели инфляции.

<th style="background: #A7C3FF;" colspan="2">Рыночный курс</th> <th style="background: #A7C3FF;" colspan="2">Официальный курс ([www.rfrate.com RFRate.com])</th>

Google Finance (.../PLN):	[finance.google.com/finance?q=RUBPLN RUB] [finance.google.com/finance?q=USDPLN USD] [finance.google.com/finance?q=EURPLN EUR] [finance.google.com/finance?q=GBPPLN GBP] [finance.google.com/finance?q=JPYPLN JPY] [finance.google.com/finance?q=CHFPLN CHF]
Yahoo! Finance (.../PLN):	[finance.yahoo.com/currency/convert?amt=1&from=RUB&to=PLN&submit=Convert RUB] [finance.yahoo.com/currency/convert?amt=1&from=USD&to=PLN&submit=Convert USD] [finance.yahoo.com/currency/convert?amt=1&from=EUR&to=PLN&submit=Convert EUR] [finance.yahoo.com/currency/convert?amt=1&from=GBP&to=PLN&submit=Convert GBP] [finance.yahoo.com/currency/convert?amt=1&from=JPY&to=PLN&submit=Convert JPY] [finance.yahoo.com/currency/convert?amt=1&from=CHF&to=PLN&submit=Convert CHF]
[www.xe.com XE.com (.../PLN)]:	[www.xe.com/ucc/convert.cgi?Amount=1&From=RUB&To=PLN RUB] [www.xe.com/ucc/convert.cgi?Amount=1&From=USD&To=PLN USD] [www.xe.com/ucc/convert.cgi?Amount=1&From=EUR&To=PLN EUR] [www.xe.com/ucc/convert.cgi?Amount=1&From=GBP&To=PLN GBP] [www.xe.com/ucc/convert.cgi?Amount=1&From=JPY&To=PLN JPY] [www.xe.com/ucc/convert.cgi?Amount=1&From=CHF&To=PLN CHF]
[www.OANDA.com OANDA.com (.../PLN)]:	[www.oanda.com/convert/classic?value=1&exch=RUB&expr=PLN RUB] [www.oanda.com/convert/classic?value=1&exch=USD&expr=PLN USD] [www.oanda.com/convert/classic?value=1&exch=EUR&expr=PLN EUR] [www.oanda.com/convert/classic?value=1&exch=GBP&expr=PLN GBP] [www.oanda.com/convert/classic?value=1&exch=JPY&expr=PLN JPY] [www.oanda.com/convert/classic?value=1&exch=CHF&expr=PLN CHF]
Эмитент (.../PLN):	[www.rfrate.com/#!RUBPLN RUB] [www.rfrate.com/#!USDPLN USD] [www.rfrate.com/#!EURPLN EUR] [www.rfrate.com/#!GBPPLN GBP] [www.rfrate.com/#!JPYPLN JPY] [www.rfrate.com/#!CHFPLN CHF]
ЦБ РФ / ЕЦБ / МВФ:	[www.rfrate.com/#!PLN PLN/RUB (ЦБ РФ)] [www.rfrate.com/?source=ecb#!EURPLN EUR/PLN (ЕЦБ)] [www.rfrate.com/?source=imf#!XDRPLN XDR/PLN (МВФ)]

Будущее злотого

В 2004 году Польша вступила в Евросоюз и планирует переход на евро. Однако для этого необходимо выполнить требования Европейского центрального банка, которым экономика страны пока не соответствует.

Правительство Польши планировало перейти на евро в 2012 году. Однако у экспертов были в этом сомнения. Но как заявляет Галина Василевска-Тренкнер, член Совета по монетарной политике Национального банка Польши: «Польша, видимо, не будет иметь евро ранее 2014—2015 годов». Польше пока не удаётся добиться выхода на финансово-экономические показатели, которые требуются для вхождения в зону единой валюты Евросоюза. Это касается размера дефицита государственного бюджета, а также стабильности национальной валюты.

Литература

• [www.bundesbank.de/download/volkswirtschaft/devisenkursstatistik/2012/exchangeratestatistics042012.pdf Annual Report on Exchange Arrangements and Exchange Restrictions 2011]. — [Цит. по Exchange rate statistics. — Deutsche Bundesbank, April 2012]. — МВФ, 2011. — ISBN 978-1-61635-203-5.
• Cuhaj G.S. Standard Catalog of World Paper Money. General Issues 1368—1960. — 12-е изд. — Iola: Krause Publications, 2008. — 1223 с. — ISBN 978-0-89689-730-4.
• Parchimowicz J., Borkowski T. Katalog banknotów polskich i iz Polska związanych. — 2-е изд. — Szczecin: Nefryt, 1997. — 1223 с. — ISBN 83-905709-8-X.
• Standard Catalog of World Coins 1901-2000. — 39nd ed. — Iola, Wisconsin: Krause Publications, 2011. — P. 2345. — ISBN 978-1-4402-1572-3.
• Standard Catalog of World Coins 2001-. — 5th ed. — Iola, Wisconsin: Krause Publications. — P. 422—439. — ISBN 978-1-4402-1160-7.
• [www.globalfinancialdata.com/News/GHOC.aspx Global History of Currencies]. — Global Financial Data, 2010.
• [openexchangerates.org/about Open exchange rates]. — Сайт API-провайдера. — OER, 2012.
• Денисов А.Е. Бумажные денежные знаки России 1769—1917 годов. Часть 4. Региональные бумажные денежные знаки 1800—1917 годов. — М: Финансы и кредит, 2005. — 120 с. — ISBN 5-8024-0035-8.
• Менцин Ю. [russ.ru/pole/Astronomy-finansisty Астрономы-финансисты]. — Русский Журнал, 2009.
• [www.nbp.pl Национальный банк Польши]. — Официальный сайт. — НБП, 1998—2012.
• [www.numizm.ru/ Нумизматический словарь] / [Автор: Зварич В. В.]. — 4-е изд. / Публ. [www.numizm.ru/ Словарь нумизмата. Описание монет]. — Львов, 1980. — ISBN 5-256-00317-8.
• Правилова Е.А. [statehistory.ru/books/Ekaterina-Pravilova_Finansy-imperii-Dengi-i-vlast-v-politike-Rossii-na-natsionalnykh-okrainakh/ Финансы империи: Деньги и власть в политике России на национальных окраинах, 1801—1917]. — М: Новое издательство, 2006. — ISBN 5-98379-048-X.
• [www.numizm.ru/ Словарь нумизмата] / [Авторы: Фенглер Х., Гироу Г., Унгер В.] / Пер. с нем. М. Г. Арсеньевой / Отв. ред. В. М. Потин. — 2-е изд., перераб. и доп. / Публ. [www.numizm.ru/ Словарь нумизмата. Описание монет]. — М.: Радио и связь, 1993. — ISBN 5-256-00317-8.
• Спасский И.Г. [www.arcamax.ru/books/spassky01/spassky01.htm Русская монетная система. Место и значение русской монетной системы в мировом денежном хозяйстве]. — Л., 1962.
• Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. — СПб.: Семеновская типолитография (И. А. Ефрона), 1890—1907. — «Викитека»

Ссылки

• [www.banknotypolskie.pl/monety/ Каталог польских монет]
• [www.nbp.pl/Home.aspx?f=banknoty/banknoty.htm Банкноты после деноминации]
• [www.nbp.pl/Home.aspx?f=banknoty/monety.htm Монеты после деноминации]
• [colnect.com/ru/coins/list/sort/by_issue_date/name/zloty Польский злотый]
• [www.tomovl.ru/money/money_November_Uprising.html Монеты Польского восстания 1831 г.]
• [www.zlotye.ru/katalog/1994_1995/1994_50zlotyh Галерея всех банкнот]
• [prostofinansy.com/?p=1181 Польские злоты 1991—1995 гг. Галерея банкнот]
• [coinshome.net/search.htm?q=&searchType=c&currencyFQ=currencyID:wOp_AAEB8G4AAAEj6E5ucew0&locale=ru Фотографии устаревших, современных и юбилейных Злотых]
• [www.banknotesgallery.com/2012/12/poland-banknotes-currency-polish-zoty.html Банкноты стран мира. Банкноты Польши. 500 злотых 1939, Правительство Польши в изгнании (изображения и описания)]

Отрывок, характеризующий Польский злотый

– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.