Польское восстание (1863)

Восстание 1863 года
Сцена боя под Венгровом
Дата	10 (22) января 1863 — 19 апреля (1 мая) 1864 (некоторые мелкие отряды до 12 (24) октября 1864)
Место	Российская империя (Царство Польское и Западный край без Подольской губернии)
Причина	Подавление восстания 1830 года
Итог	Подавление восстания
Противники
Польское национальное правительство и Литовский провинциальный комитет: Народная жандармерия Отряды косиньеров Комитет русских офицеров в Польше Российская империя: Варшавский военный округ Виленский военный округ Киевский военный округ Королевство Пруссия (формально)
Командующие
Стефан Бобровский † Людвик Мерославский Мариан Лангевич Ромуальд Траугутт † Александр Вашковский † Константин Калиновский † Сигизмунд Сераковский † Антанас Мацкявичус † Роман Жулиньский † Рафал Краевский † Ян Езëранский † Юзеф Точиский † Леон Франковский † Александр II Михаил Николаевич Муравьёв Фёдор Берг Николай Анненков
Силы сторон
Более 30.000 — 40.000 в боевых отрядах, Более 150.000 поддерживающих восстание мирных жителей (январь 1863) Около 3.000 — 5.000 в боевых отрядах, Не более 10.000 поддерживающих восстание мирных жителей (осень 1863) 60 000 солдат (январь 1863) 180 000 солдат (октябрь 1863) 220 000 солдат (осень 1864)
Потери
Русские данные: Не менее 30 000 — 40 000 погибших в боях, Более 12 000 пленных Польские данные: Около 20.000 погибших, Около 10.000 пленных В Царстве Польском Убито в бою: 506 человек, Умерло от ран: 320 человек, Умерло от болезней и по иным небоевым причинам: 2.810 человек, Итог: 3.636 погибших Ранено: 2.169 человек Пленено: 151 человек, Пропало без вести: 348 человек Итог: 2.668 человек Итого: 6.304 человека В Западном крае: Убито в бою: 261 человек Умерло от ран: 24 человека Итог: 285 человек Ранено: 749 человек, Пропало без вести или пленено: 121 человек, Итог 870 человек Общие потери: 3.921 ,погибший, 2.918 раненых, 409 пропавших без вести, 212 пленных, Всего: 7.460 человек.

Восстание 1863 года, или Январское восстание (польск. Powstanie styczniowe) — шляхетское восстание на территории Царства Польского, Северо-Западного края и Волыни с целью восстановления Речи Посполитой в границах нa востокe 1772 года. Началось 10 (22) января 1863 года и продолжалось по официальным данным до 19 апреля (1 мая) 1864. Однако некоторые мелкие группы действовали до октября 1864 года. А последний действующий повстанец — 19-летний Штефан Бигчиньский сдался лишь в апреле 1865 года, через несколько дней после ареста, ксенза Бжуска. Окончилось поражением повстанцев.

Подготовка и начало восстания

Вооружённому восстанию 1863—1864 годов предшествовал довольно длинный подготовительный, или манифестационный период. Не прерывавшаяся с 1831 года деятельность польской эмиграции держала Царство Польское в постоянном напряжении, но жёсткий режим наместника князя И. Ф. Паскевича не допускал серьёзных осложнений. После его смерти, последовавшей в 1856 году, на короткое время наместниками становились князь М. Д. Горчаков, Н. О. Сухозанет, граф К. К. Ламберт, граф А. Н. Лидерс.

В 1861—1862 годах на территориях прежней Речи Посполитой, отошедших к России, усилились требования аграрных реформ, демократизации и независимости. Радикальные демократические и патриотические группировки (так называемые «красные») выступали за открытую вооружённую борьбу и готовили восстание. Начало подготовки к восстанию относят обычно к 1859 году, когда война Франции с Австрией подала полякам надежду, что после Италии Наполеон III захочет освободить и Польшу. Несомненно, однако, что первый приступ к организации восстания относится ещё к 1857 году, совпадая с основанием Сельскохозяйственного общества, возглавлявшегося графом Анджеем Замойским, и возвращением ссыльных поляков из Сибири по амнистии. В конце 1862 года конспиративная организация, готовившая восстание, охватывала около 20—25 тысяч членов и планировала вооружённое восстание на весну 1863 года. С лета 1862 года заговором руководил Центральный национальный комитет (ЦНК, польск. Centralny Komitet Narodowy), основанный в октябре 1861 года под началом Ярослава Домбровского. В Литве и Белоруссии подготовкой восстания занимался Литовский провинциальный комитет, который возглавлял Константин Калиновский. Повсеместно организовались революционные кружки по системе троек, которые в совокупности должны были составить громадный и тесно сплочённый организм. Каждый рядовой член кружка знал только двоих участников и десятника, что значительно затрудняло раскрытие заговора.

Более умеренные группировки «белых» объединяли аристократию, помещиков, зажиточное мещанство. Программа «белых» отличалась от программы «красных» главным образом тем, что освобождение крестьян от крепостной зависимости предусматривало высокие компенсации, национально-освободительное восстание откладывалось на отдалённый срок.

Волнения

Начало волнений относится к периоду наместничества князя М. Д. Горчакова. Первой открытой манифестацией считают обыкновенно состоявшиеся 10 июля 1860 года торжественные похороны вдовы генерала Ю. Совинского, погибшего при защите Варшавы во время восстания 1830—1831 годов. Сами похороны прошли спокойно, но после них польские студенты и городская беднота отправились на соседнее православное кладбище, где стали плевать на могилы и рвать посаженные там цветы.

Началась кампания против развлечений: в домах, где проводились балы, выбивали стекла, появлявшимся в дорогих нарядах женщинам мальчишки резали платья. С магазинов срывали вывески, написанные по-русски и на любом другом языке, кроме польского. Русские жители Варшавы были завалены письмами с угрозами.

Более значительны были манифестации в память годовщины первого восстания (17 ноября) и особенно годовщины Гроховского сражения (13 (25) февраля 1831). 15 (27) февраля 1861, во время очередной демонстрации, при столкновении войск с толпой было убито 5 человек.

Сначала правительство надеялось водворить порядок примирительной политикой и реформами. В марте было распущено Сельскохозяйственное общество, которое стало центром сбора радикалов. 14 (26) марта вышел указ Александра II о восстановлении Государственного совета Царства Польского и учреждении органов самоуправления в Польше.

2 (14) октября 1861 новый наместник К. К. Ламберт, вступивший на этот пост после смерти Горчакова, объявил в Царстве Польском военное положение. Однако уже через два месяца Ламберт подал в отставку, после того как у него произошёл конфликт с генерал-губернатором Варшавы А. Д. Герштенцвейгом, в результате которого последний застрелился.

На должность наместника был назначен генерал А. Н. Лидерс. В июне 1862 года на него было совершено покушение. В то время как он прогуливался в парке, неизвестный выстрелил в него сзади из пистолета. Пуля пробила ему шею, челюсть и щеку, но Лидерс остался жив.

После этого наместником Царства Польского был назначен великий князь Константин Николаевич, человек, пользовавшийся доверием императора и либерально настроенный. Маркиз А. Велёпольский был назначен при нём начальником гражданской части в царстве и вице-председателем Государственного совета. Однако вскоре после приезда Константина Николаевича в Варшаву на него было совершено покушение. Портной-подмастерье Людовик Ярошинский выстрелил в него в упор из пистолета вечером 21 июня (3 июля) 1862, когда тот выходил из театра, однако великий князь отделался лёгким ранением.

Было два покушения и на Велёпольского (26 июля и 3 августа).

Рекрутский набор

Возглавлявший администрацию в Царстве Польском маркиз Александр Велёпольский знал о набиравших силу национально-освободительных и реформаторских движениях и, рассчитывая на союз с «белыми» и умиротворение общественности, провёл ряд либеральных реформ (замена барщины чиншем, равноправие евреев, преобразования в школе). С другой стороны, чтобы изолировать молодёжь и ликвидировать кадры повстанческой организации, он выступил инициатором рекрутского набора в январе 1863 года. С целью изолировать опасные элементы в списки рекрутируемых были включено 12 тысяч человек, подозреваемых в принадлежности к патриотическим организациям.

Начало восстания в Царстве Польском

Объявление рекрутского набора послужило сигналом к открытому восстанию, которое продолжалось 16 месяцев. Уклонившиеся от набора вышли из Варшавы и составили первые повстанческие отряды.

Общее заведование восстанием приняло на себя так называемое временное национальное правительство, преобразовавшееся из Центрального народного комитета. В состав правительства вошли председатель Бобровский и члены Авейде, Майковский, ксёндз Микошевский и Яновский (первый состав). Правительство, возглавляемое Стефаном Бобровским, издало манифест и декреты, провозглашавшие крестьян собственниками их наделов при последующей компенсации помещикам за счёт государства и гарантировавшие безземельным участникам восстания небольшой земельный надел из национальных фондов.

Днём вооружённого восстания назначено было 10 (22) января. В этот день в разных местах отдельные отряды совершили вооружённые нападения на русские гарнизоны; всех нападений насчитывают около 15 (более крупные — в Плоцке, Кельцах, Лукове, Курове, местечках Ломазы и Россош). Вследствие плохого вооружения польских отрядов и разрознённости действий эти первые стычки были незначительны. Русским войскам дано было приказание стянуться в важнейшие стратегические пункты; позже это распоряжение было отменено и начальникам отдельных отрядов предоставлено было поступать сообразно с местными условиями.

27 января (8 февраля) 1863 года в Петербурге была подписана Конвенция Альвенслебена — соглашение между Россией и Пруссией о взаимной помощи против польских повстанцев.

Кампании диктаторов:

Кампания Мерославского 7(19) февраля — 10(22) февраля 1863

Людвик Мерославский, возведенный парижским центральным комитетом в звание диктатора, из Познани перешёл границу у Кшивосондза с секретарем Куржиной и 12 офицерами-авантюристами различных наций. К ним присоединились 100 человек учащейся молодёжи из Варшавы и ближайшие мелкие отряды повстанцев, всего собралось 400—500 чел. 7 февраля эта группа столкнулась на опушке Крживосондзского леса с отрядом полковника Шильдер-Шульднера (3,5 роты, 60 казаков и 50 чел. пограничной стражи), легко рассеявшим этот отряд повстанцев. Мерославский с остатками отряда ушёл и 8 февраля соединился с Меленецким в деревне Троячек. Группа заняла опушку леса у Троячека, где и была окончательно разбита 9 (21) февраля Шильдер-Шульднером. 10(22) февраля 1863 года Мерославский бежал в Париж.

Кампания Лангевича 10(22) января — 7(19) марта 1863 года

Между тем, в это время приобрёл известность Мариан Лангевич.

Увидев недостатки своей повстанческой группы, он решил заняться её организацией и потому ушёл в Вонхоцк в густой лес, где собрал и организовал более 3 тыс. человек с 5 пушками. Из Радома выступил 20 января против Лангевича отряд г.-м. Марка. 22 января он занял Вонхоцк, откуда Лангевич заблаговременно отступил в Свентокржижские горы. Марк, потеряв с ним соприкосновение, вернулся 24 января в Радом. Лангевич стал лагерем у деревни Слупя-Нова и монастыря Святого Креста. Здесь он пополнил группу новыми добровольцами. 30 января из Келец против Лангевича выступил отряд полковника Ченгеры и после тяжелого 40-километрового ночного перехода 31 января атаковал и практический разбил его. Благодаря умелой стратегической тактике Лангевичу, однако, удалось ускользнуть от преследований выведя вместе с собой, большую часть отряда. Разгромив отряд регулярных войск под Сташувум, однако не найдя поддержки в Сандомирском уезде, Лангевич отошёл к Малогощу. На пути к нему присоединились остатки групп Куровского, Франковского и некоторых других, а в самой Малогоще группа Езиоранского. Отряд Лангевича возрос до 5 тысяч. Утром 12 февраля Лангевичу сообщили, что русские наступают со всех сторон. В результате боя под Малогощем совместной атакой отряд Лангевича был наголову разбит и рассеян, потеряв более 1.100 человек (большей частью ранеными и пленными). Отступив к Пясковой Скале, замку гр. Мышковского, Лангевич 20 февраля был выбит и оттуда. 22-го он пришёл в Гощу. Узнав о намерении русских идти в Гощу из Мехова, Лангевич 4 февраля дошёл до Хробержа, откуда стал уходить в Гроховиски под натиском отряда Ченгеры. 7 марта он переправился через Ниду и сжег за собой мост. Затем часть повстанцев ушла за Вислу, а часть пересекла австрийскую границу. Лангевич был арестован австрийцами.

Перемены в правительстве

После бегства Мариана Лангевича, высшее наблюдение за действиями отдельных отрядов снова перешло к правительству в новом составе: Оскар Авейде (администрация и секретариат), Кароль Рупрехт (финансы), Агатон Гиллер, Эдвард Сивинский (пресса) и Юзеф Каетан Яновский (военная часть). Новый жонд народовы, испросив благословение Папы, установил контроль в сборе и расходовании пожертвований, позаботился о выдаче повстанцам хорошего вооружения и одежды. Восстание приняло форму партизанской войны; отдельные отряды имели несколько успешных стычек с русскими войсками. В то же время жонд издал декрет о наделе крестьян землей и назначил князя Владислава Чарторыйского главным своим заграничным агентом (отдельные агентуры существовали во всех важнейших европейских городах). Вскоре после прибытия в Варшаву графа Берга (24 марта) жонд снова переформировался, причем от старого состава остались Авейде и Яновский, а вновь вошли Маевский (администрация и финансы), Голембергский (военные дела и заграничные сношения) и Кржеминский (пресса). Этот состав организовал департаменты для заведования определёнными отраслями дел, учредил поверочную комиссию по раскладке податей, завёл народовую стражу и т. д. Была также мысль организовать хотя бы небольшой флот, чтобы заставить европейские державы, по одному из принципов международного права, признать Польшу воюющей стороной; но после одной неудачной попытки эта мысль была оставлена.

Кампания Траугутта 5(17 мая) — 1(13 июля) 1863

повстанческий генерал, позже самопровазглашённый диктатор восстания Ромуальд Траугутт поначалу оставался в стороне от вооруженной борьбы. Только в мае 1863 принял командование партизанским отрядом в лесу около Кобрина. Соединение Траугутта было незначительным, его максимальный размер в июле 1863 года — около 500 человек.

Его отряд 5(17) — 13(25) мая 1863 года провел три стычки с регулярными войсками под Горками. И это было единственное крупное сражение компании Тругутта. Уже 1(13 июля 1863 года его соединение состоящее из почти 500 мятежников было разогнано, а сам Тругутт чудом сумел бежать в Варшаву.

Вскоре Ромуальд Траугутт смог взять под свой контроль все подпольные структуры в национальном правительстве. 2 (15) августа 1863 Траугутту было присвоино звание генерала повстанческих войск. А уже 5(17) октября 1863 он провозгласил себя третьим диктатором восстания. Он же оказался и его последним диктатором, и был признан лишь частью представителей Национального правительства. В ночь с 30 на 31 марта (10 на 11 апреля) 1864 года он был арестован властями в Варшаве, вместе с остальными лидерами мятежа казнен 5 августа 1864 года.

Кампании официальных повстанческих командиров

Партизанская война

Между тем, начали появляться во множестве новые повстанческие отряды, а старые не переставали пополняться, восстание охватывало новые районы, в повстанческих отрядах устанавливалась правильная военная организация. Было восстановлено военное положение, отменённое в конце 1862 года. Царство Польское было разделено на военные отделы: Плоцкий (г.-л. Семека), Люблинский (г.-л. Хрущов), Радомский (г.-л. Ушаков), Калишский (г.-л. Бруннер), Варшавский, и для охраны сообщений особые отделы Варшавско-Венской, Варшавско-Бромбергской и Варшавско-Петербургской железных дорог. Начальникам отделов было предоставлено право судить захваченных с оружием в руках полевым военным судом и приводить в исполнение смертные приговоры. Войскам было приказано сосредоточиться в самостоятельные отряды из всех родов войск и выслать подвижные колонны для уничтожения и рассеяния мятежных соединений. Отряды стянулись к 20 января, но эта мера оказалась неудачной; оставили много уездных городов и фабричных центров без войск, а меж тем в них развилась сильная пропаганда, на заводах прекратили работу и стали выделывать оружие и формировать отряды.

Количество русских войск в крае было увеличено за время восстания более чем в 3.5 раза с 60.000 в январе 1863 года до 220.000 к осени 1864 года.

Разгар военных действий приходится на лето 1863 г. Отдельных столкновений, по официальным донесениям, было в 1863 г. — 547, в 1864 г. — 84, всего 631. Несмотря на отдельные неудачи (бой под Жиржином), общий перевес остался на стороне русских войск, так как все победы повстанцев имели лишь тактический или локально-стратегический характер

Кампания Франковского 10(22) января — 27 января (8 февраля) 1863 года.

Леон Франковский самый молодой из официальных повстанческих командиров восстания. Его отряд насчитывал около 100 человек, и действовал сначала в Люблинском, а затем в Свентокшиском воеводстве.

С осени 1862 года комиссар Люблинского воеводства.

Во время польского восстания 1863 года организовал отряд студентов из Пулав (числом не более 100 человек) и стал командиром этого отряда. (11) 23 января взял Казимеж-Дольны и (12) 24 января разгромил русский отряд при Курове. (27 января) 8 февраля его отряд был полностью уничтожен при Слупче (недалеко от Сандомежа) сам Франковский был ранен и пленен в этой битве.

Приговорён к смертной казни через повешение. Казнен в Люблине 4 (16) апреля 1863 года.

Кампания Езёранского 11(23) января — 20 мая (1 июня) 1863

Отряд полковника, затем генерала Антония Езёранского (двоюродного брата Яна Езёранского), насчитывал в разные периоды от 375 до 820 человек. Действовал сначала в районе Равского воеводства (ныне часть Лодзинского воеводства), затем был частью отряда Лангевича, действуя в районе Малопольского воеводства, затем после бегства Лангевича и переформирования, действовал в Люблинском и Прикарпатском воеводстве.

23 января, присягнул на верность Национальному правительству. Назначен командующим всеми повстанческими соединениями в районе Равского воеводства (ныне часть Лодзинского воеводства). Единственный из повстанческих командиров хотя бы частично справившийся с первоначально поставленной задачей — создать опорный пункт для сбора и накопления людских и материальных ресурсов.

Собрав в свой отряд около 375 человек, он соединился с отрядом братьев Александра и Франтишека Соколовских и 4 февраля 1863 года на некоторое время получил контроль над частью Равы-Мозовецкой. Однако полностью занять город не удалось, так как Езёранский, вовремя получив информацию о приближении значительного числа регулярных войск, ограничившись освобождением политических заключенных из местной тюрьмы, и захватом оружия на складах местного гарнизона, приказал в спешке оставить местечко.

После битвы, мятежники из отряда Езёранского ушли на юг. Вскоре, он получил приказ двигаться на соединение с отрядом генерала Мариана Лангевича. По пути Езёранский объединил под своим командованием нескольких более мелких мятежных отрядов и вступил в ряд незначительных стычек с мелкими отрядами регулярных войск. Наконец 10 (22) февраля 1863 года отряды Езёранского соединились с отрядами Лангевича. Однако спустя 2 дня объединенные отряды потерпев от регулярных войск поражение под Малогощем, были вынуждены в спешке начать отступление на юг в Малопольское воеводство.

Его отряд участвовал в бою у Песковой Скалы 20 февраля (5 марта) 1863 года, а на следующий день в бою под Скалой. После чего вместе с Лангевичем ушел в в Меховский уезд и расположил свой отряд у села Гоща. Однако после того, как Лангевич 26 февраля (10 марта) провозгласил себя диктатором восстания и назначил Езёранского генералом, у него с Лангевичем возник конфликт. Так как Езёранский выступил против диктатуры Лангевича и в знак протеста в ночь с 27 на 28 февраля (с 11 на 12 марта) 1863 года увел совой отряд на территорию Австрийской империи.

После бегства Лангевича, Антоний Езёранский назначенный главнокомандующим всеми повстанческими силами в Люблинском воеводстве, в апреле 1863 года вернулся в зону боевых действий с отрядом из 800 хорошо обученных и вооруженных мятежников.

1 мая (19 апреля) и 6 мая (24 апреля) выиграл два сражения с регулярными войсками под Кобылянкой. Однако значительные потери его подразделения, и поражение у Хуты-Кшешовской 29 апреля (11 мая) 1863 года, заставили его вновь направится в Галицию. В середине мая 1863 он вновь увел остатки своего отряда на территорию Австрии, где распустил его (20 мая) 1 июня 1863 года, так как по собственным словам «не увидел смысла в собственных тактических победах», и перестал видеть толк в продолжении вооруженной борьбы. В тот же день был обвинен ПНП в предательстве, «намеренном пораженчестве», и снят со всех постов и лишён всех званий и должностей. Арестован австрийцами в 1864 году.

Кампания Бореловского 10(22) января — 25 августа (6 сентября) 1863 года

Отряд повстанческого полковника Марцина Бореловского насчитывал в разные периоды от 150 до 700 человек. Действовал он Люблинском и Подляском воеводствах. С началом мятежа, в январе 1863 года Марцин Бореловский присягнул на верность созданному Польскому национальному правительству, которым был произведен в полковники, и назначен командующим всеми повстанческими силами в Люблинском и Подляском воеводствах. Объединил под своим началом около 300 человек. Его отряд получил звучное название «бригада Бореловского».

Первый крупный бой его отряда с регулярными войсками состоялся 12(24 марта) 1863 года под Краснобрудом. Однако из-за невыгодных для мятежников условий рельефа и битвы, бригада Бореловского потеряв из 300 человек около 60 ранеными и убитыми была вынуждена отступать.

В следующий раз 4(16 апреля) его бригада столкнувшись с регулярными войсками в бою под Боровыми Млынами завершила ее ничьей.

После ничьей под Боровыми Млынами отряд полковника Марцина Бореловского был вынужден временно отступить на территорию Австрии, однако через некоторое время вернулся на территорию Люблинщины, укомплектованный вооружением и новобранцами.

Однака из-за недостатка живой силы и боевого опыта, Бореловский опасался ввязываться в крупные сражения, ограничившись партизанскими вылазками, и боестолкновениями с незначительными отрядами противника. Наиболее крупным из которых был бой у села Юзефув 12 (24) апреля 1863 года, в котором повстанцы потеряли 13 человек убитыми, в том числе и знаменитого польского поэта Мечислава Романовского, который сражался в отряде Бореловского.

16 (28) апреля 1863 года отряд Бореловского соединился с отрядом капитана повстанческих войск Сигизмунда Кусковского и их общие силы стали насчитывать 180 человек. Этот немногочисленный отряд провел ряд рейдов, против регулярных войск и вновь обратил на себя внимание. Против Бореловского и Кусковского был направлен отряд русских войск, который нагнал уходящих от преследования мятежников в окрестностях деревни Хруслина.

Однако, повстанческая бригада вновь разгромила регулярные войска под Хруслиной, потеряв при этом из 180 человек, 22 убитыми.

Летом 1863 года по приказу национального правительства, вместе со своей бригадой перешел австрийскую границу, чтобы пополнить наличные силы. В итоге к августу 1863 года бригада Бореловского насчитывала около 700 человек личного состава.

В середине августа 1863 года получил приказ возвращаться в зону, охваченную восстанием. В ночь 13 на 14 (25 на 26) августа получил незамедлительный приказ национального правительства выдвинуться на помощь разбитому 12 (24 августа) в бою под Файлавицами отряду Михала Гейденрейха. Соединившись по пути с отрядом Каятана Тешковского и отрядом венгерских конных добровольцев из 30 человек, под командованием Эдуарда Нярого, Бореловскому удалось объединить под своим командованием около 1.230 человек, и нанести 22 августа (3 сентября) отряду регулярных войск, высланному для ликвидации этого соединения сокрушительное поражение под Панасовкой.

После сражения Тешковский и Бореловский, однако, вновь разъединились. Тешковский со своим отрядом отошел на северо-запад, а Бореловский на юг, в направлении Горая.

Во время отдыха в Отроче его бригада была атакована отрядом казаков, Бореловский вынужден отойти еще южнее, в направлении на Батож, где уже 25 августа (6 сентября) 1863 года весь его отряд был полностью разбит, попав в засаду регулярных войск на Совиной Горе.

В ожесточенной перестрелке был убит и сам Марцин Бореловский.

Кампания Тачановского 5(17) апреля — 17(29) августа 1863

Повстанческое соединение бригадного генерала Эдмунда Тачановского, насчитывало в разные периоды от 1.200 до 2.000 человек. Действовало изначально в Великопольском воеводстве, затем в Лодзинском воеводстве.

Эдмунд Тачановский присоединился к восстанию лишь в конце марта 1863 года, прибыв с территории Великой Польши, находившейся под управлением Прусского Королевства. По прибытии сразу получил звание полковника и с 5 (17 апреля) 1863 года командовал крупным повстанческим соединением. Его отряд действовал в Великопольском воеводстве и 17 (29 апреля) 1863 года нанес поражение русский войскам в битве под Пыздрами. Через неделю 24 апреля (6 мая) его отряды без боя заняли городок Коло, однако уже 26 апреля (8 мая) 1863 Тачановский был наголову разбит под Игнацево, и вынужденно, с остатками отряда отступил в Лодзинское воеводство, где начал собирать новые силы.

В конце мая 1863 года Национальное правительство присвоило Эдмунду Тачановскому звание бригадного генерала, и назначило командующим всеми повстанческими соединениями в Калишком (ныне территория разделена между Великопольским, Нижнесилезским и Лодзинским воеводствами), и Мазовецком воеводствах.

За лето вновь собрав значительные силы численностью до 1.500 человек, в основном состоящие из местных крестьян и мелких шляхтичей безуспешно попытался занять Злочев 8 (20 августа) 1863 года, после чего ненадолго отступил к местечку Нецмиров, а затем к Сендзиевицам, где 14(26 августа) перебил гусарский эскадрон высланный для ликвидации его отряда.

После поражения русского эскадрона, против Тачановского были высланы значительные силы регулярных войск, которые и привели к повторному разгрому его отряда в сражении под Крушиной 16 (28) августа — 17 (29) августа 1863 года.

Вскоре после этого (сентябрь 1863) по поручению ПНП выихал сначала во Францию а затем в Турцию для установления связей с польскими диаспорами за рубежом, и превлечения добровольцев.

Кампания Гейденрейха 12(24) июля — 13(25) декабря 1863

Отряд Генерал-полковника Михала Гейденрейха насчитывал от 1.500 до 2.000 человек и действовал в районе Подлясского и Люблинского воеводства.

Гейденрейх присоединился к восстанию лишь летом 1863 года. 12(24) июля 1863 потерпел поражение при Каниволе, но 23 июля (4 августа) одержал победу при Хруслине и 27 июля (8 августа) — в бою под Жиржином, после чего был произведён в генерал-полковники. Разбитый наголову при Файславицах 12(24) августа, ушёл на юг. Окончательно разбитый при Порыцке 19 октября (1 ноября) и при Коцке 13(25) декабря 1863 года, бежал за границу.

Восстание в Юго-Западном крае

В Юго-Западном крае в конце апреля появились группы повстанцев в Волынской губернии, перешедшие из Галиции, а затем в Киевской губернии, особенно в Васильковском уезде, в имении графов Браницких. Чешский историк и политический деятель Франтишек Палацкий писал об этом так:

Те малороссы, которые, может быть, теперь вместе с поляками сражаются против русских, воюют не под знаменами малороссийскими за политическую самостоятельность Малой Руси, но, как и поляки, за восстановление старой Польши.

— Narod. С. 44, 5 итога

В Подольской губернии восстания не было, главным образом вследствие её безлесья. В Киевском округе было русских войск до 45 тысяч. Этого оказалось не только достаточным для подавления восстания в пределах округа, но даже для помощи в сопредельных частях Люблинской и Гродненской губерний. Местное население (русины) приняло самое деятельное участие в истреблении мятежных отрядов.

Кампания Ружицкого 25 апреля (7 мая) — 7(19) июня 1863 года

25 апреля (7) мая 1863 года Национальное правительство назначило Эдмунда Ружицкого командующим повстанческими силами на Галиции и Волыни. Чтоб увеличить собственную поддержу среди крестьянства Национальное правительство выдало так называемую «золотую грамоту», по которой всем крестьянам за участие в восстании на стороне поляков обещались усадьбы и земельные наделы тех магнатов, которые не поддержат восстание. Однако и это несильно увеличило поддержку восставших. Согласно сообщениям русского правительства за неделю во всем Юго-Западном крае, было сожжено или разграблено, всего 20 магнатских усадеб, почти все их хозяева убиты местными крестьянами, которые затем перешли к повстанцам.

В итоге к 30 апреля (12 мая) 1863 года общие силы находящиеся под командованием полковника Ружицкого насчитывали всего 850 человек. А общее число повстанцев на всей Правобережной Украине едва ли превышало 1.500 человек. Им противостояла группировка регулярных войск общим числом в в 45.000 солдат и офицеров.

В течении 9 — 12 мая (27 — 30 апреля) 1863 год отрядом Эдмунда Ружицкого без боя были заняты такие местечки как Любар (9 мая) и Полонное (12 мая), где повстанцы остановились ожидая прихода подкрепления с территории Австрийской империи, которое однако не пришло. 4(16) — 5(17) мая 1863 года Ружицкий потерпел поражение под Мирополем, которое заставило Ружицкого с остатками отряда отступить 7(19) мая 1863 года на север к Новоград-Волынскому.

Где ему удалось разгромить посланный на его перехват русский отряд, пленив при этом 39 человек, которые затем были отпущены.

8 (20 мая) у деревни Шаскивицы к нему присоединилось около 60 человек. С которыми он 10 (22 мая) попытался занять город Хмельник, однако из-за недостатка сил, понеся потери был вынужден отойти нра северо-запад. В итоге потерпев сокрушительное поражение под Салихой 14 (26 мая) 1863 года, был вынужден в ночь с (15 на 16) 27 на 28 мая с остатками отряда отступить в Подольскую губернию, где однако также не нашел поддержки среди мирного населения и вернулся на Волынь.

29 мая (10 июня) Национальное правительство присвоило Ружицкому звание бригадного генерала. После ряда поражений от регулярных войск Ружицкий 7 (19 июня) 1863 года с остатками своего отряда бежал на территорию Австрии у города Радивилов фактический завершив восстание на Правобережной Украине.

Восстание в Северо-Западном крае

Восстание в Северо-Западном крае не было настолько массовым и ожесточенным, как в Царстве Польском и датой его начала можно считать 20 января (1 февраля) 1863, когда был оглашен призыв Литовского провинциального комитета во главе с Константином Калиновским к крестьянам, горожанам и всем прочим слоям населения выступить на вооруженную борьбу против «русских оккупантов и прочих угнетателей народа».

Фактический призыв был копией Варшавского манифеста. Всего за время восстания в Северо-Западном крае, состоялось 237 боестолкновений мятежников с регулярными войсками. Общее число участников восстания, как прямых так и косвенных, то есть поддерживающих повстанцев материально оценивается в 72.000 человек. В то же самое время в Царстве Польском эта цифра по самым минимальным оценкам превышала 200.000 человек.

Регулярные войска в Северо-Западном крае располагали группировкой в 60.000 человек, однако уже в марте начали прибывать пополнения и к концу мятежа группировка регулярных войск превышала 120.000 человек.

Из-за меньшего размаха восстания, повстанцы были вынуждены отказаться от открытого вооруженного противостояния и вели партизанскую войну, действуя группками по нескольку десятков человек, нанося неожиданные удары по регулярным войскам или коммуникациям и быстро уходя от преследования.

Гродненская губерния

Одновременно с появлением вооружённых групп в Царстве Польском, начали формироваться группы повстанцев и в соседней Гродненской губернии. В следствии Гродненская губерния была самой «горячей точкой» Юго-Западного края и антироссийское восстание здесь приобрело довольно большой размах.

Кампания Рогинского 25 января (6 февраля) — 14 (26) февраля 1863

У местечка Семятичи собрался отряд Романа Рогинского, пришедший туда из Подляского воеводства после ряда поражений от регулярных войск. Кроме того туда же подтянулись отряды Владислава Чичорского и Валентия Лавандовского собрав общие силы до 5.000 человек и собиравшихся организовать в Семятичах опорный пункт для сбора людских и материальных ресурсов.

Однако, после боёв 25 — 26 января (6 — 7 февраля) с отрядом генерал-лейтенанта Манюкина (7 рот пехоты, 1 сотня казаков, 4 орудия) повстанцы отступили Семятичи регулярным войскам. Чичорский и Лавандовский вернулись с остатками своих отрядов в Люблинское воеводство.

Рогинский же решил, что сможет с остатками своего отряда занять небольшое местечко Высокое, но и там Рогинского ждало разочарование, он понял, что находится в полном окружении регулярными войсками и отказавшись от занятия Высокого (тогда Высоко-Литовск), решил прорываться с отрядом из 200 мятежников к селу Верпелье. Отряд Рогинского преследовало около 400 солдат регулярных войск с 2 орудиями под командованием полковника Янишевского.

После боестолкновения у деревни Зубачи 28 января (9 февраля) 1863 года, в котором Рогинский понес потери, около десятка убитых, один обоз и несколько пленных, мятежники вновь двинулись на юго-восток.

Очередное боестолкновение с регулярными войсками у деревни Королев Мост 30 января (11 февраля) обернулась для Рогинского новым поражением, он потерял убитыми и пленными до 60 человек, против всего 1 убитого и 9 раненых у русских.

В ночь на 1(13) февраля 1863 года отряд Рогинского объединённый за день до этого с отрядом помещика Станислава Сагина общим числом до 200 человек, без боя занял Пружаны, где захватил амуницию и продовольствие с нескольких оружейных и продовольственных складов.

Также на следующий день недалеко от Пружан, в местечке Невель, ими был разбит почтовый эскорт русских, следующий из Пинска. В итоге группой из 50 мятежников были убиты несколько солдат охраны, офицер сопровождающий почту, капитан Березневич был повстанцами тяжело ранен и «изрубленный саблями и пиками» повешен ими на дереве. Единственный отпущенный мятежниками был кучер Кольберг, который при этом был ранен повстанцами в руку из револьвера.

Итогом засады стало завладение мятежниками почтовой перепиской и 55.461 рублем. Также мятежники забрали всех лошадей (5 штук) и спалили карету и мост, на котором произошла перестрелка.

После чего отряд Станислава Сагина и его заместителя Бронеслава Рыльского собравший в себе благодаря пополнению из Пружан до 250 человек личного состава вновь двинулся на Семятичи с целью занять местечко, однако 3 (15) февраля 1863 года они были настигнуты отрядом регулярных войск у деревни Речица 2, 3 и 7 линейными ротами Псковского полка под командованием подполковника Вимберга. В ходе ожесточенного боя мятежное соединение было разогнано. Сагин и Рыльский были убиты как и 83 мятежника из их отряда, еще 48 мятежников взяты в плен из них 14 ранеными. Потери русского отряда двое убитых и 3 раненых.

Тем временем, не смотря на возросшую до 400 человек благодаря добровольцам численность его отряда, Роман Рогинский не решился занять Пинск, так как владел информацией о значительном гарнизоне регулярных войск с несколькими орудиями. 8 (20 февраля) его отряд разместился на севере от Пинска, в Слуцком повяте Минской губернии в окрестностях деревни Барки, где уже 14 (26 февраля) его мятежное соединение было полностью разгромлено, после боя с отрядом регулярных войск под командованием полковника Павлова. Из почти 400 человек его отряда более 200 были убиты, и еще 180 ранены или взяты в плен, потери русских 2 убитых и 8 раненых, из них двое тяжело. Сам Рогинский был ранен и около 20 вырвавшихся из окружения мятежников из его отряда сумели на носилках пронести через болота в Туров. Однако уже 19 февраля (3 марта) 1863 года, он был выдан российским властям хозяином постоялого двора, где мятежники спрятали раненного Рогинского. В тот же день его арестовали, а хозяину заплатили 50 рублей вознаграждения.

Действия Врублевского и прочих повстанческих командиров 8 (20) апреля — 16 (28) октября 1863

В конце марта 1863 года в Беловежской пуще собрался крупный отряд мятежников общим числом до 400 человек под командованием Валерия Врублевского, состоял отряд в основном из учеником местной егерьской школы, небольшого числа солдат регулярной армии до этого охраняющих пущу, и перешедших на сторону восставших, и жителей местных сёл. Всего на вооружении отряда было 230 ружий и пистолетов остальные были вооружены косами, вилами и заостренными лопатами.

Однако уже 17(29) апреля 1863, отряд понес значительные потери в 32 убитых, более 50 раненых и пленных, и два обоза, в боестолкновении с регулярными войсками у деревни Пилотавщина, и был вынужден отступить в Волковысский уезд. Однако там отряд был вновь укомплектован добровольцами и продолжил вооруженную борьбу

8(20) марта 1863 года в окрестностях д Селец (Пружанский уезд) был сформирован отряд общим числом до 100 человек под командованием местного помещика 24-летнего Фкеликса Влодека. В Волковыском уезде тем временем был сформирован отряд из 136 человек под командованием бывшего поручика русской армии Густава Стравинского.

20 апреля (2 мая) около 60 мятежников отделившихся от отряда Стравинского напали на почту в деревне Свадьбичи в результате, ими были захвачены 93 рубля 12 копеек из местной кассы, а также 18 лошадей и около 20 ружей. 1 (13) мая этой же группой было совершено нападение на Березовскую заставу. В перестрелке повстанцы понесли потери и были вынуждены бежать. На следующий день однако им удалось захватить обоз с деньгами и документами перебив незначительную русскую охрану. В этот же день против них была выслан отряд регулярных войск общим числом в 120 солдат пехоты и 30 казаков, которые настигли отступающих мятежников 3 (15 мая) у деревни Селец в результате завязавшегося боя отряд был истреблен. Командир русского отряда майор Петров заявил с воем рапорте «3 мая 1863 года в деле у деревни Селец настигнута шайка мятежников 62 человека, в результате боя убито 34 и взято в плен 28 человек, наши потери 1 уб. и 3 ран.».

Тем временем 1 (13 мая) отрядом Феликса Влодека было совершено нападение на телеграфную станцию у деревни Сморяка, однако пришедшему на помощь отряду регулярных войск удалось в ходе короткого боестолкновения заставить мятежников отступить.

3 (15) мая отряд регулярных войск попал в засаду организованную у деревни Михолин мятежниками из отряда Густава Стравинского в ходе непродолжительной перестрелки регулярным войскам пришлось отступить.

К 21 мая (2 июня) отряды Франтишка Юндилова (300 человек), Густава Стравинского (270 человек), Александра Ленкевича (150 человек), Витольда Миладовского (140 человек), Феликса Влодека (50 человек) собрались под Миловидами (Слонимский уезд). На следующий день, отряд регулярных войск под начальством полковника Булгарина неудачно штурмовало Миловидский лагерь. С наступлением темноты он был вынужден отступить. После этого повстанцы покинули свой лагерь.

24 мая (5 июня) 1863 года, объединенные отряды Валерия Врублевского и Феликса Влодека (750 человек) были разбиты под Лососином отрядом регулярных войск под командованием майора Кремера. Однако Врублевскому и Влодеку с горсткой мятежников удалось прорвать окружение, и бежать с поля боя.

27 мая (8 июня) 1863 регулярные войска окружили повстанческих отряд Онуфрия Духинского в Ружанском лесу (Пружанский уезд), однако мятежникам со значительными потерями удалось прорвать окружение и уйти соединившись через несколько дней с остатками отрядов Врублевского и Влодека.

2 (14) июня к отряду Врублевского примкнули остатки отрядов Александра Ленкевича и Густава Стравинского отступающие под натиском регулярных войск с Гродненского уезда.

3 (15 июня) конная группа из отряда Онуфрия Духинского, под командованием Казимира Кобылинского ворвалась в местечко Ружаны со стороны Слонима. Ими был застрелен местный комендант регулярных войск поручик Головенич, кроме того пленены 4 солдата, которые позже были отпущены. Сожжен местный сельсовет вместе со всеми наличными документами, у местной охраны отобраны 22 штуцера и 900 пуль. Кроме того местная почтовая станция ограблена на 65 рублей и 12 копеек. Мятежники ретировались из местечка до подхода регулярных войск, которые тут же направились их преследовать

Вечером 3 (15 июня) из лагеря Врубленвского на запад ушли 152 мятежника под командованием Ленкевича и Эйтминовича.

Днем 4 (16 июня) у деревни Лысково отряд регулярных войск посланный на уничтожение конной группы Кобылинского наткнулся на засаду организованную в лесополосе вдоль дороги отрядом Врублевского в ходе двухчасового боя регулярные войска спешно ретировались потеряв 8 человек убитыми и 20 ранеными и пленными. Потери повстанцев составили 1 убитый и 3 раненых.

После чего отряд Врублевского отступил в Волковысский уезд. Где успел соединиться с небольшими группами мятежников под командованием местных жителей Юзефа Засулича и Владимира Счастного.

Отряд Врублевского 11 (23 июля) напал на лесническую канцелярию деревни Бровск, мятежники убили солдата охраны и забрали казенные деньги (более 100 рублей). Кроме того 18 (30) июля местный лесник Платон Микулич, наткнувшийся на мятежников в лесу был ими застрелен и мертвый повешен на дереве за отказ присоединится к отряду. Кроме того повстанцы забрали у него охотничье ружье и патроны.

Уже 28 июля (9 августа) отряд Врублевского был атакован регулярными войсками у деревни Пашовы—Островки. В ходе ожесточенного боя мятежники потеряли 40 человек убитыми и были вынуждены стихийно отступить назад в Пружанский уезд. В бою был убит и один из командиров мятежников — Владимир Счастный, и его отряд стал возглавлять Иларион Ходоковский.

2 (15) августа Онуфрий Духинский бежал за границу. По приказу Калиновского Врублевский получил чин бригадного генерала, и был назначен главнокомандующим всеми повстанческими формированиями Гродненской губернии. Его отряд насчитывающий к тому времени около 400 человек, являлся крупнейшим во всей губернии.

Врублевский разделил свой отряд на три небольшие группы (Влодека, Врублевского, Засулича). Эти группы разошлись для ведения партизанской войны во все концы губернии.

Однако с началом осени в Гродненскую губернию для разгрома отряда Врублевского прибыли значительные силы регулярных войск. Старогшерманляндский, Псковский, Курляндский и Пружанский пехотные полки, кроме того 2-й и 3-й Беловежские стрелковые батальоны, всего 11.000 человек.

Некоторое время отряду Врублевского удалось избегать преследования, однако 30 августа (11 сентября) 1863 года регулярные войска настигли отряд Врублевского у деревни Глыбокий Кут (Пружанский уезд). В ходе ожесточенного боестолкновения мятежники потеряв 32 человека убитыми, и еще 2 пленными беспорядочно отступили в Беловежскую пущу.

Однако уже через несколько дней, под натиском регулярных войск, им пришлось уйти и оттуда. У деревни Попелевка отряд Врублевского разделился, 120 мятежников под командованием Густава Стравинского пошли на север в Волковысский уезд, остальные вместе с Врублевским ушли на юг к деревне Горбач. Вскоре однако Стравинский понесший потери в нескольких боестолкновениях с регулярной армией распустил свой отряд ослушавшись приказа Врублевского, а сам бежал сначала в Царство Польское, а затем по поддельным документам за границу.

Оставшись практический в одиночку отряд Врублевского сумел вернуться в Беловежскую Пущу через болота у деревни Борки (Пружанский уезд). Однако вскоре он оказался в полном окружении и был вынужден 12(24 сентября) пойти на прорыв у деревни Рудня, который однако удался с немалыми потерями. После чего Врублевский увел остатки своего соединения в Кобринские леса.

19 сентября (1) октября Врублевский стал распускать свой отряд и направил в ЛПК донесение о «невозможности продолжения боевых действий в Гродненской губернии».

Наконец через несколько недель скитания по кобринским лесам отряд Врублевского который к тому времени насчитывал уже менее 100 человек сумел 16 (28) октября со значительными потерями (30 убитых, более 40 пленных) прорваться в Люблинское воеводство, где его остатки были официально распущены, а сам Врублевский бежал за границу.

После бегства Врублевского восстание на территории Гродненской губернии потухло.

Отряд Феликса Влодека был разбит в боестолкновении с регулярными войсками под Пинском 13(25 августа) 1863 года. После чего Влодек распустил его остатки, и бежал за границу. Дальнейшая судьба неизвестна.

Юзеф Засулич убит в боестолкновении его отряда с регулярными войсками у деревни Явичи в окрестностях местечка Шерешёво 16 (28) августа 1863 года. Отряд уничтожен.

Александр Ленкевич распустил свой отряд в начале сентября 1863 и бежал за границу.

Юзеф Эйтминович распустил свой отряд в начале сентября 1863 года, пытался бежать за границу, но был арестован в Кракове, 3(15) октября 1863 года. Казнен через повешение в январе 1865 года.

Виленская губерния

В феврале появились повстанцы в Виленской губернии. В Вильно приехал из Петербурга Сераковский, принял имя Доленга, провозгласил себя литовским и ковенским воеводой, сформировал себе отряд более 3 тысяч и направился встречать высадку на берегах Курляндии, которую затеял центральный комитет, чтобы придать значение восстанию как воюющей стороне. Однако пароход, вышедший из Лондона, добрался до Мальмё в Швеции, где на него был наложен секвестр.

Отряд Сераковского стоял на фольварке Кнебе, среди большого леса к северу от местечка Оникшты, Вилькомирского уезда. Узнав о движении русских со стороны Вилькомира, повстанцы 21 апреля потянулись к местечку Биржи и на пути усилились отрядами Поневежского и Ново-Александрийского уездов. 22 апреля в Оникшты прибыл Гонецкий (5 1/2 роты, эскадрон и 120 казаков). Желая отрезать повстанцев от поневежских лесов, он выдвинул майора Мерлина (1 1/2 роты, 70 казаков) на деревню Шиманцы и майора Гильцбаха (2 роты, взвод улан) к местечку Субоч; остальные 23-го перешли в Шиманцы. 25 апреля Мерлин настиг у Медейки Сераковского (800 человек), опрокинул и начал преследовать.

Гонецкий соединился с Мерлиным у Медеек и 26-го в 2 часа дня пошёл по следам группы повстанцев, которую обнаружил у деревни Гудишки на крепкой лесной позиции, прикрытой слева болотистым ручьем, а справа упиравшейся в деревню. Густая цепь стрелков занимала опушку леса; её подкрепляли колонны косинеров. Здесь у Сераковского сосредоточились 3 группы, до 1,5 тысячи. Русские стрелки и спешенные казаки, открыв огонь, быстро сбили передовую цепь поляков и погнали по болотистому лесу. Повстанцы пытались устроиться, но были совершенно рассеяны. Около 300 человек успели, однако, присоединиться к находившемуся невдалеке отряду ксендза Мацкевича. Потери русских: 5 убитых, 28 раненых. 27 апреля у д. Ворсконишки после непродолжительной перестрелки отряд Мацкевича был разбит и бросился бежать; преследовали 8 верст, почти все время бегом. Отбит обоз и много оружия. Потери русских: 9 раненых. Гонецкий возвратился в Медейки и в тот же вечер выслал колонну в Попель и далее в Понедели. Она захватила до 120 пленных, в том числе раненый Сераковский и Колышко.

Между тем Гильцбах 25 апреля двинулся на Вобольники, но отряд повстанцев в 500 человек успел отступить на северо-восток, Гильцбах 26 апреля настиг его у мызы Говенишки и рассеял, потеряв 1 убитого и 1 раненого. 28 апреля весь отряд Гонецкого двинулся несколькими колоннами обратно в Оникшты. Пройденная им часть Вилькомирского уезда была совершенно очищена от повстанцев.

Ковенская губерния

Первые отряды в ковенской губерии появились в середине марта 1863 года. В апреле и мае восстание в Ковенской губернии, при содействии католического духовенства и польских помещиков, приняло широкие размеры. В первой половине апреля показались небольшие группы в Минской губернии (Траугутта и Свенторжецкого), а затем в губерниях Витебской и Могилевской. 13 апреля у местечка Креславка (близ Двинска, Витебской губернии) группа повстанцев из местных помещиков, под начальством Плятера и Миля, напала на русский транспорт с оружием. Нападение было отбито.

Минская губерния

19 апреля происходит Минское восстание под начальством Антона Даниловича Трусова. Восстание было удачным, но после ряда поражений Трусов был вынужден отступать в Игуменский повет. После поражения восстания там продолжил отступление, которое закончилось осенью, когда он распустил отряд.

19 апреля отряд Владимира Машевского начал действовать в Слуцком уезде. Вечером 19 апреля повстанцы срубили 5 телеграфных столбов за десять верст от почтовой станции Синявка и разграбили имение князя Леона Радзивилла. 20 апреля отряд пошел в Игуменский повет, стал лагерем у деревни Озерци. Об этом царским властям сообщил крестьянин Мин Бурак. Царские войска (50 пеших, 20 казаков) 21 апреля напали на повстанцев (56 бойцов). Завязалась перестрелка, погиб Машевский и восставшие побежали. За ними была пущена погоня, но темнота позволила меньшей части уйти.

Оценка восстания в Северо-Западном крае

По мнению белорусского историка Евгения Новика, большинство белорусского крестьянского населения не поддержало шляхетско-католическое восстание, активно выступив на стороне российских властей. В ответ повстанцы, называемые также «кинжальщиками», развязали террор по отношению к православному крестьянству и духовенству. Общее число его гражданских жертв до сих пор точно не установлено. Исследователи называют разные цифры: от нескольких сотен до нескольких тысяч. Сам Муравьёв в ходе восстания называл цифру в 500 человек. По информации «Московских Ведомостей», на 19 сентября 1863 года количество только повешенных достигало 750 человек. По данным III отделения Императорской канцелярии, за весь 1863 год повстанцы казнили 924 человека. «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона указывает, что число жертв повстанческого террора равнялось примерно 2 тысячам человек. Помимо этого, в ходе восстания было убито либо пропало без вести 1174 российских солдата и офицера.

В борьбе с участниками восстания Муравьёв прибегал и к мерам устрашения — публичным казням, которым, однако, подвергались лишь непримиримые участники восстания и виновные в убийствах, и которые осуществлялись лишь после тщательного разбирательства. Всего за годы правления Муравьёва было казнено 128 человек, ещё от 8,2 тысячи до 12,5 тысяч человек было отправлено в ссылку, арестантские роты или на каторгу. В основном это были непосредственные участники восстания: католические священники и представители шляхты, доля католиков среди репрессированных составляла свыше 95 %, что соответствует общей пропорции участников восстания. Всего из около 77 тысяч повстанцев различного рода уголовным наказаниям было подвергнуто лишь 16 % их участников, тогда как остальные сумели вернуться домой, не понеся наказания.

Окончание восстания

9(21) февраля 1864 г. рассеян последний крупный отряд из 1.000 мятежников (Босака); последняя группа (ксендза Бжуски) просуществовала до 19 апреля (1 мая) 1864 года, и ее разгром считается официальной датой окончания восстания, хотя фактически, согласно данным польского историка Станислава Зелинского, последняя вооруженная стычка с участием польских повстанцев произошла 12(24) октября 1864 года под Паневежисом, то есть через 5 месяцев после фактического конца восстания. А последний участник восстания, 19-летний Штефан Бригчиньский, добровольно сложил оружие лишь в апреле 1865 года.

По официальным данным, мятежники потеряли около 30.000 — 45.000 человек. Потери регулярных войск определяются в 7.460 человек — из них погибших непосредственно от боевых действий (убитых в бою и умерших от ран) 1.111 человек, умерших от болезней и по иным не боевым причинам — 2.810 человек, раненых 2.918 человек, пропавших без вести или дезертировавших 409 человек, пленных не менее 212 человек.

После 1863 г., как и после 1831 г., множество поляков переселилось за границу. Эти эмигранты новой формации некоторое время продолжали деятельность в духе старой эмиграции, но в гораздо меньших размерах; скоро эта деятельность почти затихает.

Репрессии

28 мая 1864 года военный суд приговорил к смертной казни Юзефа Калиновского.  Потом приговор был заменён на 10 лет каторги. 24 июля (5 августа) 1864 года казнены были члены жонда последнего состава (Траугутт, Рафал Краевский, Юзеф Точинский и Ян Езёранский). Последние политические казни последовали 5 (17) февраля 1865 года (Александр Вашковский и Владимир Мищенко). Особыми зверствами в адрес повстанцев обозначился Арби Джамбулатов, обер-генерал российской армии, который прославился ярой пропагандой и навязыванием русского языка.

Последствия

См. также: Русификация Польши

Восстание ускорило проведение крестьянской реформы, при этом на более выгодных для крестьян условиях, чем в остальной России (суммы выкупных платежей уменьшены для польских крестьян на 20%, для крестьян Северо- и Юго-Западного краёв на 30%) . Власти приняли меры по развитию начальной школы в Литве и Белоруссии, рассчитывая, что просвещение крестьянства в русском православном духе повлечёт политико-культурную переориентацию населения.

Историк Михаил Долбилов отмечает, что после начала восстания в культивируемом властями образе поляка как противящегося законной власти «бунтовщика, заговорщика и мятежника» проявились черты заклятого врага русского народа, воображаемой единой русской нации. Тем не менее в широковещательных воззваниях к жителям края, власти пытались не употреблять этнонимов и акцентировали внимание на социальном происхождении участников мятежа. В частности, известный своей полонофобией виленский генерал-губернатор Михаил Муравьёв старался избежать излишней декларации «польскости» восстания.

За причастность к восстанию было казнено 128 человек; 12 500 было выслано в другие местности, в частности в Сибирь (часть из них впоследствии подняла Кругобайкальское восстание 1866 года), 800 отправлено на каторгу. Учитывая, что следствием установлено участие в восстании около 77 000 человек, можно констатировать, что всего подверглось наказанию менее 1/6 участников восстания.

Эти цифры показывают, что правительство не проявляло к восставшим той особенной жестокости, о которой впоследствии станет говорить советская историография. Массовые репрессии затронули семьи причастных к восстанию, высылаемых в центральные губернии России. Кроме того, в Литве и Белоруссии было запрещено занимать государственные должности (в частности, учителей в школах и гимназиях) лицам католического вероисповедания, поэтому поляки и литовцы вынуждены были обосноваться в центральных губерниях России. Среди потомков таких ссыльных и переселенцев — композитор Дмитрий Шостакович и писатель Александр Грин.

После восстания в западных губерниях некоторое время сохранялось военное положение. Лицам мужского пола, кроме крестьян, запрещалось удаляться с места жительства более чем на 30 вёрст без разрешения местных властей. Польская шляхта была лишена возможности отмечать даже семейные праздники, так как существовал запрет собираться вместе нескольким людям. За это полагался штраф. Виленский генерал-губернатор К. Кауфман в 1866 году запретил под угрозой штрафа употребление польского языка в общественных местах и в официальной переписке, ношение траура, различных польских отличий.

10 декабря 1865 года Александр II утвердил закон, по которому всем высланным из западных губерний предлагалось в течение 2-х лет продать или обменять свои земли, а покупать их могли только православные.

В 1864 году Михаил Муравьёв ввёл запрет на использование латинского алфавита и печатных текстов на литовском языке (действовал до 1904 г.). Литовские книги продолжали печататься за границей: в Восточной Пруссии и Соединённых Штатах Америки.

В кино

• «Ярослав Домбровский» — реж. Богдан Поремба (Польша, СССР, 1975)
• «Эскадрон» (Szwadron) — реж. Юлиуш Махульский (Польша, Франция, 1992)

См. также

• Тюрьма народов
• Комитет русских офицеров в Польше
• Русификация Польши
• Книгоноши в Литве
• Экспедиция русского флота к берегам Северной Америки (1863–1864)
• Киевская крепость — место заключения и расстрела участников восстания
• Динабургская крепость — место заключения и суда над участниками восстания
• Битва за Шидловец
• Битва под Цёлково
• Медаль «За усмирение польского мятежа»

Ссылки

• [militera.lib.ru/memo/russian/bulantsov/index.html Буланцов. Записки лазутчика, во время усмирения мятежа в Польше, в 1863 году.]
• Берг Н.В. [kpbc.umk.pl/dlibra/publication?id=5081&tab=3 Записки о польских заговорах и восстаниях (на польском, djvu)]
• [memoirs.ru/rarhtml/Berg_Z_RA70_10.htm Берг Н.В. Записки Н.В. Берга о польских заговорах и восстаниях после 1831 года // Русский архив, 1870. - Изд. 2-е. - М., 1871. - Стб. 1821-1928.], [memoirs.ru/rarhtml/Berg_ZPZ_RA70_1.htm то же – Стб. 201-268.], [memoirs.ru/rarhtml/Berg_ZPZ_RA70_2.htm Стб. 431-502.], [memoirs.ru/rarhtml/Berg_ZPZ_RA70_3.htm Стб. 631-674.]
• [memoirs.ru/rarhtml/Vospomin_IV92_9.htm Воспоминания польского повстанца 1863 года // Исторический вестник, 1892. – Т. 49. - № 9. – С. 561-585.]; продолжение в [memoirs.ru/rarhtml/Vospomin_IV92_10.htm № 10], [memoirs.ru/rarhtml/Vospomin_IV92_11.htm № 11], [memoirs.ru/rarhtml/Vospomin_IV92_12.htm № 12]
• Гескет С.Д. [dlib.rsl.ru/01003552794 Военные действия в Царстве Польском в 1863 году]
• [webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:oDQCUGQW7bgJ:www.timeandspace.lviv.ua/files/library/dolbilov-rusifikacija4550757a84ee5.doc+%D1%8F%D0%B7%D1%8B%D0%BA+1863+%D0%B2%D0%BE%D1%81%D1%81%D1%82%D0%B0%D0%BD%D0%B8%D0%B5+%22%D1%80%D1%83%D1%81%D0%B8%D1%84%D0%B8%D0%BA%D0%B0%D1%86%D0%B8%D1%8F%22&cd=34&hl=ru&ct=clnk&gl=ru Долбилов М. ПОЛОНОФОБИЯ И РУСИФИКАЦИЯ СЕВЕРО-ЗАПАДНОГО КРАЯ (1860-е гг.):МЕТАМОРФОЗЫ ЭТНОСТЕРЕОТИПОВ]
• [ip-r.org/wp-content/uploads/2012/10/Iwanowa-Rocznik-IPR-1-2012.pdf Светлана Иванова, Обсуждение «польского вопроса» на страницах периодических изданий 60-х годов XIX века // Rocznik Instytutu Polsko-Rosyjskiego-Ежегодник Русско-польского института № 1 (2) 2012]
• [www.memoirs.ru/rarhtml/Imeretin_IV92_12.htm Имеретинский Н.К. Воспоминания о графе М.Н. Муравьеве // Исторический вестник, 1892. – Т. 50. - № 12. – С. 603-643.]
• [www.grsu.by/html/ctt/Izdat/v1.pdf Линкевич В. Н. Межконфессиональные отношения в Беларуси в 60-е годы XIX века // Весці Грод. дзярж. ун-та. Серыя 1. — № 1 (18). — 2003. — С. 12-17]
• [www.memoirs.ru/rarhtml/Omeliansk_IV93_4.htm Омелянский Л. Нападение повстанцев на Яблочинский православный монастырь в 1862 году // Исторический вестник, 1893. – Т. 52. - № 4. – С. 157-161.]
• [chigirin.narod.ru/book18.html Пирожников А. И. История 10-го пехотного Новоингерманландского полка. Тула, 1913. 436 с разд. паг.; 60 л. ил.; 4 л. карт]
• [www.memoirs.ru/rarhtml/PPS_RS74_75.htm Последняя польская смута. Рассказы очевидца. 1861-1864. // Русская старина, 1874. – Т. 11. - № 9. – С. 115-130; № 10. – С. 339-356; № 12. – С. 699-721; 1875. – Т. 12. - № 1. – С. 124-145; № 3. – С. 600-626.]
• [ostkraft.ru/books/book36_1.pdf Польское восстание 1863 года. Русский Сборник: исследования по истории России. Том XV] М.: Модест Колеров, 2013. 536 с. ISBN 978-5-905040-06-1
• [www.memoirs.ru/rarhtml/Slav_IV89_37_7.htm Славутинский С.Т. Город Гродно и Гродненская губерния во время последнего польского мятежа. (Отрывок из воспоминаний) // Исторический вестник, 1889. - Т. 37. - № 7. - С. 53-79.], [www.memoirs.ru/rarhtml/Slavu_IV89_37_8.htm № 8. - С. 271-295.]
• [www.apocalypse.orthodoxy.ru/policy/301.htm Тихомиров Лев. Варшава и Вильна в 1863 году]
• [telegrafua.com/474/world/10038/ Широкорад Александр. Парадоксы Польского восстания 1863 года.Паны-революционеры против царя-реформатора]
• [www.archive.org/details/petersburgwarsaw00obriiala Augustin O’Brien Petersburg and Warsaw: scenes witnessed during a residence in Poland and Russia in 1863—1864 (1864)]  (англ.)
• [www.archive.org/details/russiangovernmen00daywuoft William Ansell Day. The Russian government in Poland : with a narrative of the Polish Insurrection of 1863 (1867)]  (англ.)
• [libarts.basnet.by/view.php?dir=15 Страницы истории восстания 1863–1864 гг. : ] виртуальная выставка на сайте Центральной научной библиотеки им. Я.Коласа НАН Беларуси
• [zapadrus.su/zaprus/tradbl/905-polskoe-vosstanie-1863-goda-i-ego-vliyanie-na-konfessionalnuyu-situatsiyu-v-belorussii.html Линкевич В. Польское восстание 1863 года и его влияние на конфессиональную ситуацию в Белоруссии]
• Хотеев А. [zapadrus.su/zaprus/istbl/751-vosstanie-1863-goda-v-publitsistike-m-o-koyalovicha.html Восстание 1863 года в публицистике М.О. Кояловича]
• [zapadrus.su/zaprus/istbl/748-zapadnyj-komitet-1862-1864-gg-i-vilenskij-general-gubernator-m-n-muravev.html Комзолова А. Западный Комитет (1862–1864 гг.) и виленский генерал-губернатор М.Н. Муравьев]
• [zapadrus.su/ruszizn/539-2013-03-22.html Конференция «Польский вопрос и судьбы Западной Руси в Российской империи»].
• [zapadrus.su/2012-04-11-14-59-43/2013/-1863-/614-2013-01-21-15.html Конференция «Польское шляхетское восстание 1863 г. Взгляд на события 150 лет спустя»].

Отрывок, характеризующий Польское восстание (1863)

Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.