Польское независимое соглашение
Польское независимое соглашение (польск. Polskie Porozumienie Niepodległościowe; PPN) — польская оппозиционная организация второй половины 1970-х и начала 1980-х годов. Объединяло представителей интеллектуальной элиты. Занимало последовательно антикоммунистические и антисоветские позиции. Провозглашало цели достижения полной независимости и кардинальной смены общественного строя. Сыграло важную роль в формулировании программных установок протестного движения ПНР.
Содержание
Интеллектуально-политический потенциал
Инициатором выступил историк литературы Здзислав Найдер, всемирно известный исследователь творчества Джозефа Конрада. К нему присоединились писатели Станислав Лем, Войцех Карпиньский, Ян Юзеф Щепаньский, Густав Херлинг-Грудзинский, журналисты Тадеуш Мазовецкий, Ян Юзеф Липский, Ян Зараньский, Юзефа Хеннелова, юристы Ян Ольшевский и Ежи Лерский, историки Владислав Бартошевский, Александр Гейштор, Ежи Хользер, философы Лешек Колаковский и Марцин Круль, литературовед Анджей Киёвский, искусствовед Войцех Влодарчик, экономист Войцех Рошковский, филолог Юзеф Рыбицкий — всего около 60 человек.
Все эти деятели обладали широкой известностью и профессиональным авторитетом в культурных и научных кругах. Все они придерживались антикоммунистических и национал-патриотических взглядов. Щепаньский, Бартошевский, Гейштор, Зараньский, Рыбицкий были ветеранами Армии Крайовой. Липский и Хеннелова состояли в Серых Шеренгах, Херлинг-Грудзинский — в организации PLAN. Лерский являлся функционером польского правительства в изгнании. Мазовецкий, Колаковский, Ольшевский были известны в католическом и диссидентском движениях.
Программная позиция
Программа PPN была изложена 3 мая 1976 года в лондонском польскоязычном издании Tygodnik Polski. Декларировалось достижение полной независимости Польши от СССР, выход из Организации Варшавского договора, установление в Польше многопартийной демократии, утверждение всех гражданско-политических свобод, свободная экономическая деятельность частного сектора Предлагались пути польско-германского примирения с дальнейшим полноценным вступлением Польши в сообщество европейских наций. Выражалась поддержка движениям за независимость Украины, Белоруссии и Литвы — стран, исторически связанных с Польшей[1].
С 1950-х годов это было первое публичное выступление польских деятелей со столь откровенным изложением однозначно антикоммунистической и антисоветской программы.
Выступления, оценки, роль
Организационной работы PPN не вело. Деятельность заключалась в социально-политической аналитике и выработке программных тезисов. Публикации, как правило, выходили под псевдонимами и рассчитывались на узкую компетентную аудиторию. Всего было выпущено 40-50 текстов. Наибольший резонанс имели статьи Традиция независимости и её враги, Гражданин и Служба безопасности (содержала практические рекомендации по юридической защите и поведению на допросах), Польша и немцы, Поляки — Евреи, Польша и Европа. Последний материал — Польша — Украина — датировался ноябрём 1981 года[2].
В середине 1980-х в советских источниках появились утверждения, будто PPN являлась не только наиболее законспирированной и «самой зловещей» структурой польской оппозиции, но и организационным центром, к которому сходились все «нити антисоциалистического заговора»[3]. Последующее развитие событий не подтвердило таких оценок. Однако значительная роль PPN в разработке оппозиционной программы несомненна.
Дальнейшие проявления
В практической политике из членов PPN наиболее активны были Тадеуш Мазовецкий, Ян Ольшевский и Владислав Бартошевский. Они были видными деятелями Солидарности, первые двое возглавляли правительство Польши соответственно в 1989—1990 и 1991—1992, третий в середине 1990-х и начале 2000-х был министром иностранных дел.
Александр Гейштор в первой половине 1980-х и начале 1990-х был президентом Польской академии наук. Выступал авторитетным посредником между верхушкой ПОРП и лидерами оппозиции.
Основатель ПНС Здзислав Найдер в начале 1980-х возглавлял польскую редакцию Радио Свободная Европа. В 1983 был заочно приговорён в ПНР к смертной казни за «сотрудничество с американской разведкой». В 1989 приговор был отменён, Найдер вернулся в Польшу.
Являлся советником премьер-министра Яна Ольшевского и президента Леха Валенсы. Обвинялся в сотрудничестве с госбезопасностью ПНР[4] (интересно, что возмущённые обвинения на этот счёт исходили от газеты Nie, возглавляемой бывшим пресс-секретарём правительства ПНР Ежи Урбаном). В 2015 году выступает в поддержку Евромайдана и российской оппозиции, при этом критикуя не только Путина но и Евросоюз (за непрофессионализм) и украинские власти (за связи с олигархией и управленческую слабость)[5].
В мае 2011 года 35-летие Польского независимого соглашения отмечалось в Бельведерском дворце при участии президента Польши Бронислава Коморовского[6].
См. также
Напишите отзыв о статье "Польское независимое соглашение"
Примечания
- ↑ [wypracowania24.pl/historia/6573/polskie-porozumienie-niepodleglosciowe-powstanie Polskie Porozumienie Niepodległościowe — powstanie, program]
- ↑ [www.encyklopedia-solidarnosci.pl/wiki/index.php?title=T01118_Polskie_Porozumienie_Niepodleg%C5%82o%C5%9Bciowe Polskie Porozumienie Niepodległościowe]
- ↑ Трубников В. Крах `операции Полония`. Документальный очерк. М., АПН, 1985 г.
- ↑ [blogmedia24.pl/node/48249 Dzień agenta. TW "Zapalniczka" to pseudonim Zdzisława Najdera, agenta Służby Bezpieczeństwa]
- ↑ [www.thenews.pl/1/248/Artykul/201202,%D0%9F%D1%83%D1%82%D0%B8%D0%BD-%D1%85%D0%BE%D1%80%D0%BE%D1%88%D0%B8%D0%B9-%D1%83%D1%87%D0%B8%D1%82%D0%B5%D0%BB%D1%8C «Путин — хороший учитель». Интервью с бывшим директором польской секции Радио Свобода, одним из самых известных оппозиционеров времен ПНР Здзиславом Найдером]
- ↑ [www.prezydent.pl/aktualnosci/wydarzenia/art,1801,w-polsce-brakuje-wiedzy-o-ludziach-odwaznych.html "W Polsce brakuje wiedzy o ludziach odważnych"]
Отрывок, характеризующий Польское независимое соглашение
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
– Demosthenes, je te reconnais au caillou que tu as cache dans ta bouche d'or! [Демосфен, я узнаю тебя по камешку, который ты скрываешь в своих золотых устах!] – сказал Билибин, y которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
– Ну вот что, господа, – сказал Билибин, – Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Брюнне, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave [в этой скверной моравской дыре], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brunn. [Надо ему показать Брюнн.] Вы возьмите на себя театр, я – общество, вы, Ипполит, разумеется, – женщин.
– Надо ему показать Амели, прелесть! – сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
– Вообще этого кровожадного солдата, – сказал Билибин, – надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
– Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, – взглядывая на часы, сказал Болконский.
– Куда?
– К императору.
– О! о! о!
– Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, – пocлшaлиcь голоса. – Мы беремся за вас.
– Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, – сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
– И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, – улыбаясь отвечал Болконский.
– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.
На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
