Российско-польские отношения

Российско-польские отношения

Россия	Польша

Российско-польские отношения — межгосударственные отношения между Российской Федерацией и Польшей, а также их историческими предшественниками.

История

Польша и Древняя Русь

Одно из наиболее ранних известных событий русско-польской истории относится к 981 году, когда киевский великий князь Владимир Святославич отвоевал восточнославянские Червенские города у поляков.

В 988 году Русь приняла крещение от греческой (восточной) части Церкви, что впоследствии обусловило доминирование православия в Русском государстве, тогда как крещение Польши в 966 году произошло от Римской (впоследствии католической) церкви.

В 1018 году бежавший из Киева Святополк Окаянный обратился за помощью к польскому королю Болеславу I Храброму, который сумел победить Ярослава Мудрого в битве на реке Буге. Киевский поход Болеслава I увенчался взятием города, однако Болеслав вместо того, чтобы передать власть Святополку, начал править в городе сам. В ответ, киевляне подняли восстание, в результате которого принялись «избивать ляхов». Болеслав бежал с казной, а также увёл с собой в плен сестёр Ярослава Мудрого. Червенские города, вновь оказавшиеся под властью Польши, были возвращены Ярославом Мудрым и его братом Мстиславом Храбрым в 1030—1031 годах.

Похожая история имела место в 1069 году, когда великий князь Изяслав Ярославич бежал в Польшу к своему племяннику Болеславу II Смелому и тот, совершив поход на Киев, вмешался в русский династический спор в пользу Изяслава. Согласно легенде, меч-реликвия по имени Щербец, использовавшийся при коронациях польских королей, получил зазубрину при ударе Болеславом I или Болеславом II о Золотые ворота в Киеве. Первый вариант не может быть правдой из-за того, что Золотые ворота были возведены в 1030-е годы, второй также не подтверждается по результатам углеводородного датирования меча, который, по всей видимости, был создан не ранее второй половины XII века.

В то же время Русь и Польша знали также продолжительные периоды мирного сосуществования (например, при жизни Владимира после 981 года) и военных союзов. Так, польский король Казимир I заключил в 1042 году союз с Ярославом Мудрым, скрепленный женитьбой первого на сестре великого князя Марии Добронеге. В 1074 году, согласно летописи, мир с Болеславом II подписал в Сутейске смоленский князь Владимир Всеволодович Мономах, а в 1076 году он же вместе с волынским князем Олегом Святославичем выступил на помощь полякам в военный поход против чехов. Великий киевский князь Святополк Изяславич заключил мир с польским королём Болеславом III Кривоустым, который в 1103 году женился на дочери Святополка Сбыславе; когда в Польше вспыхнула борьба между Болеславом III и его братом Збигневом, русские войска пришли на помощь королю и принудили Збигнева признать его власть.

Как и Русь, Польша испытала на себе в XIII веке несколько монгольских вторжений, однако, несмотря на разорения, монгольское иго установлено не было, что впоследствии обеспечило ей преимущество в развитии торговли, культуры и общественных отношений. В 1340 году умер Владимир Львович, последний галицкий престолонаследник из династии Рюриковичей, после чего Галицкое княжество было захвачено войском Казимира III и присоединено к Польскому королевству.

Эпоха соперничества на землях Руси

Участие Польши в русско-литовских войнах

Значительная часть Руси оказалась в течение XIV века под властью Великого княжества Литовского, выступавшего как противовес Золотой Орде. Начиная с Кревской унии 1385 года, между ним и Польским королевством на основе династических связей сложились всё более тесные отношения, сопровождаемые увеличением влияния католичества среди литовской знати. Литовскому государству, всё более теснимому Великим княжеством Московским в соперничестве за собирание русских земель, с начала XVI века приходилось прибегать к военной помощи Польши, состоявшей с ним в личной унии. Со времён русско-литовской войны 1512—1522 годов это соперничество уже не обходилось без участия польских войск, поддерживавших литовцев против восточных «схизматиков». В этот период польские писатели и учёные, такие как Ян Длугош или Матвей Меховский, начали изображать русский народ Московского княжества, как отдельный от остальной Руси народ, а также способствовали формированию негативного образа великорусов в Европе. Король Сигизмунд I сообщал западным монархам, что «московиты» — не христиане, а жестокие варвары, относящиеся к Азии и сговорившиеся с турками и татарами разрушить христианский мир.

В 1569 году, в разгаре Ливонской войны, Королевство Польское и Великое княжество Литовское заключили Люблинскую унию, образовав Речь Посполитую. При этом вся Южная Русь, то есть земли современной Украины, перешли от Литвы к польской Короне. Объединённое государство сумело переломить ход войны и вскоре, вновь заняв Полоцк и разоряя Северо-Западную Русь, заставило Российское царство обороняться на своей территории (осада Великих Лук, осада Пскова). Ям-Запольский мир 1582 года восстанавливал существовавшие до Ливонской войны границы (кроме Велижа, который отошел к Речи Посполитой).

Следует отметить, что в самый разгар войны, в 1572—1573 годах, кандидатура Ивана Грозного всерьез рассматривалась частью польской знати на выборах монарха Речи Посполитой.

Интервенция во время Смуты

В 1605 году с помощью польских магнатов и наёмного войска, на русский трон на непродолжительное время взошёл Лжедмитрий I, принявший ранее в Польше католичество и пообещавший передачу Речи Посполитой Смоленска и Северской земли. Вскоре он был убит в результате переворота, а находившиеся с ним в Москве поляки частью перебиты, частью взяты под стражу и разосланы по городам. Под польским влиянием находился и Лжедмитрий II, к которому пристало значительное количество польских «рокошан» — повстанцев-конфедератов, проигравших затеянное ими восстание против Сигизмунда III. Для победы над этим войском Россия ценой территориальных уступок заключила союзный договор со Швецией — постоянным соперником Польши в течение XVII века.

В ответ на российско-шведский союз, Речь Посполитая, осадив Смоленск, вступила в войну официально. Разбив русско-шведские войска при Клушине, поляки в 1610 году заняли Москву, где Семибоярщина предложила королевичу Владиславу трон. Против польской оккупации выступило два ополчения, второе из которых под предводительством Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского сумело принудить польский гарнизон Кремля к капитуляции. После этого над поляками Ходкевича была одержана победа под Москвой. Последующие военные действия, включающие опустошительный рейд Лисовского 1615 года и московский поход Владислава 1618 года, уже не смогли всерьёз повлиять на ход событий и сместить взошедшую на трон династию Романовых.

Смоленская война и война 1654—1667 годов

Желая вернуть утраченный в 1611 году Смоленск, Россия в 1632 году по истечении перемирия приступила к военным действиям и осадила город. Однако взять Смоленск, являвшийся в то время одной из самых сильных крепостей Восточной Европы, не удалось, а польско-литовская армия, посланная для снятия осады, заставила полководца Михаила Шеина подписать капитуляцию. По Поляновскому миру все завоёванные русскими города, за исключением Серпейска, возвращались в состав Речи Посполитой, а король Владислав IV отказывался от претензий на русский трон и титула «избранного великого князя Московского». Согласно условиям мира была создана двухсторонняя пограничная комиссия, занимавшаяся установлением границы на местности (по итогам её работы, завершившейся в 1647 году, России был возвращён и Трубчевск).

Новые военные действия начались в 1654 году, когда Земский собор решил удовлетворить просьбу Богдана Хмельницкого о принятии Войска Запорожского в русское подданство и поддержке в национально-освободительной войне. На Переяславской раде на верность царю присягнула большая часть казацкой старшины. За последующие два года, русско-казацкая армия в результате ряда успешных сражений смогла установить контроль над большей частью Речи Посполитой, продвинувшись до этнических польских земель. Одновременное шведское вторжение в Польшу заставило обе воюющие стороны подписать Виленское перемирие, чтобы воспрепятствовать чрезмерному усилению Швеции. Важную роль сыграли также надежды царя Алексея Михайловича на занятие вакантного польского престола. После возобновления русско-польских боевых действий в 1658 году, связанных с изменой части казацкой старшины, военная удача перешла к Речи Посполитой, сумевшей вытеснить русские войска из Литвы и Правобережной Украины. На заключительном этапе русско-польской войны наступательные действия польско-литовских армий потерпели неудачи. На фоне фактического раскола Гетманщины по Днепру, истощения войск, рокоша Ежи Любомирского в Речи Посполитой и церковного раскола в России, в 1667 году было подписано Андрусовское перемирие, в результате которого Смоленщина, Левобережная Украина и Киев сохранялись за Россией, а Запорожская Сечь переходила под совместный протекторат двух государств (на практике влияние Речи Посполитой на Сечь было минимальным). Киев передавался России на два года, однако русская дипломатия впоследствии сумела отложить его возврат, а позже его принадлежность России была закреплена в Вечном мире 1686 года, продиктованном необоходимостью совместной борьбы против Османской империи и Крымского ханства.

От «Вечного мира» до разделов Польши

Эпоха, последовавшая за «Вечным миром», характеризовалась в двусторонних отношениях фундаментальным смещением потенциалов в пользу России. Реформы Петра I обновили и укрепили Российское государство, тогда как Речь Посполитая из-за шляхетских злоупотреблений обширными привилегиями, известными как «золотые вольности», в том числе правом «свободного вето» в Сейме, сделалась почти недееспособной и вступила в фазу длительного упадка и разложения. В войне за польское наследство Россия уже выступала как одна из внешних сил, активно влияющих на польскую внутреннюю политику. В эпоху Екатерины II российское влияние в Польше возросло до уровня основного определяющего фактора. Российский посол Николай Репнин, опираясь на находившиеся в пределах Речи Посполитой российские войска, напрямую претворял в жизнь политику императрицы и фактически диктовал решения. На названном его именем Репнинском сейме 1767—1768 годов, он заставил депутатов решить так называемый диссидентский вопрос и уравнять в правах с католиками православных и протестантов. Также за Россией признавался статус гаранта польской конституции, что превращало Речь Посполитую де факто в протекторат России.

Недовольная этими нововведениями шляхта объединилась в так называемую Барскую конфедерацию и открыто выступила против России и пророссийского короля Станислава Августа Понятовского. В результате военных действий конфедерация была разгромлена, а часть территории Речи Посполитой в ходе первого раздела в 1772 году была поделена между соседними державами — Пруссией, Австрией и Россией. Последовавшие за Французской революцией волнения среди польской аристократии и антироссийские настроения, выразившиеся в безуспешной русско-польской войне 1792 года и восстании Костюшко 1794 года, привели ко второму и третьему разделу Речи Посполитой, соответственно. Отношение Екатерины II к полякам было отчётливо отражено в рескрипте чрезвычайному послу Якову Сиверсу: «По непостоянству и ветрености сего народа, по доказанной его злобе и ненависти к нашему, а особливо по изъявляющейся в нём наклонности к разврату и неистовствам французским, мы в нём никогда не будем иметь ни спокойного, ни безопасного соседа, иначе как приведя его в сущее бессилие и немогущество». При этом ставилась цель «избавить земли и грады, некогда России принадлежавшие, единоплеменниками её населенные и созданные и единую веру с нами исповедующие». Присоединение древних русских земель рассматривалось в Российской империи как продолжение процесса объединения Руси и шло под лозунгом «Отторженная возвратихъ».

Польша в составе Российской империи

Стремясь к восстановлению польского государства, многие поляки связывали большие надежды с Наполеоном и охотно шли в ряды его армий. За счёт прусской и австрийской территории Наполеон после Тильзитского мира создал французский протекторат под названием Варшавское герцогство. Оно приняло участие в наполеоновском походе в Россию, будучи одним из самых верных союзников Франции. После поражения Наполеона, бо́льшая часть Варшавского герцогства на Венском конгрессе 1815 года была передана России и образовала в её составе автономное Царство Польское.

Несмотря на либеральную конституцию и допуск польских аристократов к высшим государственным должностям Российской империи, польские патриоты не оставляли попыток восстановить старую Речь Посполитую. Под впечатлением Июльской революции во Франции, в Царстве Польском в 1830 году был низложен Николай I и началось открытое восстание, известное в польской историографии как Ноябрьское. После его подавления российскими войсками, в Царстве Польском новым наместником, фельдмаршалом Иваном Паскевичем, был установлен строгий режим, продлившийся вплоть до смерти Паскевича в 1856 году. Несмотря на это, поляки, не встречая сопротивления властей, сохраняли за собой весьма весомые позиции в экономической и культурно-образовательной сферах на всей территории бывшей Речи Посполитой.

С начала 1860-х годов, в Царстве Польском началось очередное брожение, вылившееся в восстание 1863 года (Январское), которое перекинулось в том числе и на населённые значительными польскими меньшинствами Северо-Западный край и Правобережную Украину. Восстание вновь было подавлено, после чего в Царстве Польском началась целенаправленная политика русификации. В других регионах империи, которые оказались затронутые восстанием, проводилась политика по прекращению доминирования польско-католического элемента в ключевых общественных сферах. Многие польские участники восстания были отправлены в ссылку в Сибирь, где часть из них впоследствии подняла кругобайкальское восстание 1866 года.

В то же время польские эмигранты в Западной Европе, пытаясь привлечь внимание общественности к так называемому «польскому вопросу», в своих трудах и памфлетах активно содействовали негативному образу России. Одним из них был эмигрант с Правобережной Украины Франциск Духинский, который пропагандировал учения о неславянском происхождении «московитов», угрозу со стороны которых могла бы устранить воссозданная в старых границах Речь Посполитая. Часть тезисов Духинского была в XX веке перенята в дискурсе украинских националистов. Поляки, как борцы с российским самодержавием, находили поддержку в либеральных и лево-революционных кругах европейской общественности. В частности, симпатии польскому делу открыто проявляли Карл Маркс, Фридрих Энгельс и другие. Поляки были широко представлены также в революционных и террористических организациях на территории России. В частности, убийцей императора Александра II стал народоволец польского шляхетского происхождения Игнатий Гриневицкий.

В конце XIX века усилилась политика русификации, нашедшая отражение, в том числе, в строительстве видных православных храмов, таких как Александро-Невский собор в Варшаве. Название Царство Польское использовалось всё меньше, вместо него начало употребляться наименование Привислинский край. Тем не менее, политика русификации была слабее, чем политика германизации в прусской (впоследствии, немецкой) части этнической Польши.

Польша и СССР

Советско-польская война

По условиям Брест-Литовского мира, Советская Россия отказалась от территории Польши, а по результатам Версальского договора было образовано новое польское государство. Его главой стал Юзеф Пилсудский, бывший участник покушения на Александра III, отбывший ссылку в Сибири и впоследствии организовавший польские легионы на стороне Центральных держав. Политической платформой Пилсудского был прометеизм — план по расчленению России, сопряжённый с созданием под эгидой Польши крупной восточноевропейской конфедерации под названием Междуморье (он был отражён в популярном в то время лозунге «Польша от [Балтийского] моря до [Чёрного] моря»). С другой стороны, политические планы большевиков заключались в распространении коммунистической революции в Западную Европу, путь в которую лежал через земли «белополяков».

В 1919 году между обеими сторонами после вооружённых стычек в Белоруссии началась война. На её первом этапе оснащённая оружием Антанты польская армия смогла организовать успешное наступление, взять Киев и продвинуться на восток вплоть до Харькова. Контр-наступление РККА в течение весны-лета 1920 года вытеснило польскую армию с Украины и из Белоруссии, а в августе красноармейцы начали наступление на Варшаву. Однако польская победа в Варшавской битве вновь переломила ход событий и позволила Польше подписать с Советской Россией мирный договор, по которому ей отходили обширные территории Западной Украины и Западной Белоруссии. В польском плену оказались десятки тысяч советских военнопленных, многие из которых погибли от катастрофических условий в лагерях содержания. Вопрос о количестве погибших, а также о том, имело ли место преднамеренное поддержание польскими властями условий, которые вели к высокой смертности, является до наших дней одним из наиболее острых и спорных исторических вопросов российско-польских отношений.

Межвоенный период

Межвоенный период был ознаменован в Польше ликвидацией почти всех атрибутов былой принадлежности к Российской империи, от разрушения православных соборов вплоть до переоборудования железных дорог, имевших российскую ширину колеи. Польша оставалась союзницей стран Антанты и преследовала политику равноудалённости от Германии и СССР. В 1932 после долгих переговоров был заключён советско-польский договор о ненападении, а в 1934 году последовал германско-польский договор, названный Пактом Пилсудского—Гитлера.

Несмотря на холодные отношения польского и советского государств, в рядах большевиков состояло множество видных деятелей польского шляхетского происхождения: основатель ВЧК Феликс Дзержинский, его преемник Вячеслав Менжинский, подписант декрета о Красном терроре Владимир Бонч-Бруевич, главный обвинитель на всех трёх Московских процессах 1936—1938 годов Андрей Вышинский, деятель госбезопасности и один из наиболее одиозных следователей НКВД Лев Влодзимирский, военачальник Константин Рокоссовский, глава ВРК Польши Юлиан Мархлевский и другие.

Вторая мировая война

17 сентября 1939 года, через две с половиной недели после нападения Германии на Польшу и начала Второй мировой войны, советское правительство под предлогом защиты местного непольского населения ввело войска на территорию Западной Украины, Западной Белоруссии и части Виленского воеводства, отошедших Польше по результатам Рижского договора 1921 года. Как выяснилось впоследствии, присоединение этих земель к СССР осуществлялось на основе секретного дополнительного протокола к германо-советскому договору о ненападении (пакт Молотова—Риббентропа), подписанному 23 августа 1939 года. В ноте советского правительства указывалось, что к этому моменту польское государство и правительство практически перестали существовать и, соответственно, прекратили действие все договоры, заключённые между СССР и Польшей. Около 21,5 тысяч пленных польских офицеров в соответствии с постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 года было расстреляно. Впоследствии, казни польских офицеров в нескольких местах СССР получили собирательное название Катынский расстрел. Тема Катынского расстрела, несмотря на его признание и осуждение российским государством, остаётся одной из самых болезненных исторических тем российско-польских отношений.

После начала Великой Отечественной войны, на территории СССР была образована так называемая Армия Андерса (2-й Польский корпус), которая, однако, под влиянием Великобритании ушла на Ближний Восток. В составе Красной армии воевала сформированная в 1943 году польская 1-я пехотная дивизия, на основе которой была образована 1-я армия Войска Польского, объединившейся впоследствии с Армией Людовой в единое Войско Польское.

В августе-октябре 1944 года Армия Крайова, руководимая лондонским правительством Польши в изгнании, до прибытия наступающих частей Красной Армии и Армии Людовой организовала Варшавское восстание с целью освободить Польшу собственными силами и не допустить насаждения советской властью Польского комитета национального освобождения. Восстание было подавлено немцами с особой жестокостью и стоило жизней нескольким сотням тысяч мирного населения города. В наше время остро обсуждается вопрос о том, в какой мере была возможной помощь восставшим со стороны Красной армии.

В последующем наступлении и взятии Берлина Красной Армией принимало участие Войско Польское.

Послевоенный период

После окончания Второй мировой войны была основана социалистическая Польская Народная Республика (ПНР), ставшая впоследствии членом Варшавского договора. По инициативе СССР, в состав Польши вошли обширные территории на западе, принадлежавшие ранее Германии — Померания, Силезия, а также южная часть Восточной Пруссии. Вместо изгнанных немцев, эти земли были заселены этническими поляками, депортированными из «Восточных кресов», а также восточнославянским населением, депортированным поляками из юго-восточной Польши в рамках операции «Висла». Таким образом, имело место смещение территории Польши на запад, а также расширение её этнических земель.

Эпоха социализма характеризовалась в Польше ростом промышленности и населения, однако также однопартийной диктатурой и политическими репрессиями. В подарок от советского народа в Варшаве был построен Дворец культуры и науки, являющийся и сегодня самым высоким и заметным зданием Польши. Имел место политически организованный культурный обмен между обеими странами. Советские исполнители не раз выступали на Международном фестивали песни в Сопоте, а польская актриса Барбара Брыльска сыграла главную роль в популярной советской комедии Ирония судьбы, или С лёгким паром!. На неофициальном уровне, в Польше были популярны песни Владимира Высоцкого, Булата Окуджавы и других деятелей культуры.

На территории послевоенной Польши были размещены советские войска. Их статус был определен советско-польским договором, заключенным в Варшаве 17 декабря 1956 года, который формально запретил вмешательство советского контингента во внутренние дела Польши, определил его численность; также были зафиксированы численность и места дислокации советских войск и установлено, что военнослужащие и члены их семей не должны нарушать польское законодательство. В 1968 году Польша приняла участие в подавлении чехословацкого восстания. Однако часть населения Польши испытывала неприязнь к советским властям, что приводило к нападениям на дипломатические миссии СССР. Например, 10 декабря 1956 года в Щецине в ходе беспорядков толпа выбила стекла в помещении советского консульства. В 1959 году во время визита Н. С. Хрущева в Польскую народную республику на пути его кортежа один из поляков взорвал мину (никто не пострадал).

В 1980—1981 годах имели место забастовки рабочих на гданьской судоверфи имени Ленина, возглавляемые Лехом Валенсой и профсоюзом Солидарность, направленные против социалистического режима и подавленные после введения военного положения Войцехом Ярузельским. В Польше эти события рассматриваются как начало падения всего социалистического блока. «Советский фактор» в принятии Ярузельским решения о введении военного положения до сих пор является предметом дискуссий.

В течение 1989 года в Польше произошла мирная смена строя, социалистический режим был демонтирован. 31 декабря 1989 года ПНР была упразднена, одновременно провозглашена III Речь Посполитая. С этого момента началась новая глава в советско (впоследствии российско)-польских отношениях.

Современность

В настоящее время Российская Федерация и Польша имеют общую границу протяжённостью 232 км.

Началом современного этапа польско-российских отношений можно считать подписание 10 октября 1990 года Декларации о дружбе и добрососедском сотрудничестве между Республикой Польша и Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой (как республикой СССР, провозгласившей суверенитет несколькими месяцами ранее).

26 октября 1991 года начался вывод советских войск с территории Польши, завершившийся к сентябрю 1993 года.

После 1991 года у обоих государств сложились трудные отношения. Политика Польши была направлена на скорейшее вступление в евроатлантические структуры и тесные отношения с США. В отношении России, со стороны Польши всячески фокусировалось и фокусируется внимание на тяжёлом историческом наследии (историческая политика). Негативную реакцию России вызвала польская поддержка цветных революций на постсоветском пространстве. Между обоими государствами в 2000-х годах возник целый ряд торговых споров, а также диспут насчёт планов Польши предоставить США право на размещение на её территории объектов ПРО, которые Россия рассматривает как угрозу своей безопасности. Авиакатастрофа под Смоленском, в которой погиб польский президент Лех Качиньский и целый ряд высокопоставленных лиц, с одной стороны, сблизила обе страны, с другой, наоборот, породила в консервативных кругах Польши конспиративные антироссийские теории. На чемпионате Европы по футболу 2012 российские болельщики, проводя на улицах Варшавы санкционированный польскими властями «Русский марш», подверглись широкомасштабному нападению польских хулиганов.

В течение 16-20 августа 2012 г. патриарх Русской православной церкви Кирилл пребывал в Польше с первым в истории российско-польских отношений официальным визитом. Было подписано совместное Послание народам России и Польши, в котором содержится призыв к примирению обеих наций.

В ноябре 2013 года участниками ежегодного националистического шествия «Марш независимости» в Варшаве было совершено нападение на российское посольство. Националисты бросали в сторону российского представительства файеры, бутылки и прочие предметы, а также подожгли будку охранника. Правительству Польши пришлось принести официальные извинения.

В 2015 году власти Польши не пригласили президента России на юбилей освобождения Освенцима, а президент Коморовский отказался от поездки в Москву на торжества по случаю 70-летия победы в Великой Отечественной войне. Польша стала лидером по осквернению советских памятников. Напряжённые отношения усугубляются сносом памятников советским воинам, погибшим в боях при освобождении этой страны от нацизма, что вызывает негативную реакцию России.

См. также

• Ягеллонская идея

Ссылки

• [moskwa.msz.gov.pl/ru/ Посольство Польши в России]
• [poland.mid.ru Посольство России в Польше]
• [ria.ru/spravka/20100830/270453124.html История отношений России и Польши]
• [ru.rospol.org Институт русско-польского сотрудничества]
• [www.rospolcentr.ru Центр польско-российского диалога и согласия]
• Неменский О.Б. [zapadrus.su/slavm/slobsm/452-2011-09-15-14-40-20.html Асимметрия польско-русских отношений: исторические причины и современные проявления] (17 сентября 2011). Проверено 23 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DY0XhtfK Архивировано из первоисточника 9 января 2013].
• Буневич Д.С. [mir-politika.ru/1620-stanovlenie-i-razvitie-rossiysko-polskih-otnosheniy-v-1990-e-gg-ot-idealizma-ozyreva-k-realpolitik-primakova.html Становление и развитие российско-польских отношений в 1990-е гг.: от идеализма Козырева к realpolitik Примакова] (17 октября 2012). Проверено 23 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DY0ZFymM Архивировано из первоисточника 9 января 2013].

Литература

• Тарас А. Е. Анатомия ненависти: Русско-польские конфликты в XVIII-XX вв. — Минск: Харвест, 2008. — С. 832 с.. — ISBN 978-985-16-1774-2.

Отрывок, характеризующий Российско-польские отношения

От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.