Польско-шведская война (1600—1611)
| Польско-шведская война 1600—1611 годов | |||
| Основной конфликт: Польско-шведские войны (1600—1629) | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Причина |
Речь Посполитая захватила шведскую Эстляндию | ||
| Итог |
Безрезультатная | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Польско-шведская война 1600—1611 годов — продолжение серии польско-шведских конфликтов по разделу земель Ордена меченосцев, начатых в XVI в. Другой причиной войны была борьба за шведский престол между герцогом Карлом Сёдерманландским и Сигизмундом III Ваза.
Содержание
Причины
Истоки этого конфликта между Речью Посполитой и Швецией восходят к Войне против Сигизмунда, когда Сигизмунд III Ваза, одновременно бывший королём и Речи Посполитой, и Швеции, потерял шведский трон во время гражданской войны (1597—1599). В этом конфликте участвовало только ограниченное количество польских войск, да и сама война рассматривалась в целом как внутришведский конфликт, а не как часть польско-шведских войн. Вначале между враждующими сторонами сложилась патовая ситуация, затем в битве у Стонгебру 25 сентября 1598 г. Сигизмунд потерпел поражение. Побеждённый Сигизмунд 30 октября вернулся в Гданьск, но не отказался от своего титула короля Шведов, Готов и Вендов[1].
В июле 1599 года риксдаг официально детронизировал Сигизмунда Вазу и рассмотрел кандидатуру его сына Владислава в качестве преемника. Но выдвинул условия: 4-летний королевич в течение шести месяцев должен приехать в Швецию и быть крещён в лютеранскую веру. Для Сигизмунда такие условия, конечно, были неприемлемыми. Так окончилась краткая личная уния между Польшей и Швецией (Польско-шведская уния).
Однако Сигизмунд до конца жизни не оставил надежд вернуть себе шведский престол. С этого момента его политика строилась в основном вокруг попыток завоевать Швецию, хотя знать Речи Посполитой и не проявляла особого желания участвовать в таком затяжном и кровавом противоборстве. Свой план Сигизмунд начал осуществлять в 1599 году, подтвердив условия pacta conventa — обязательств, которые он взял на себя при избрании королём Польши. В этом документе он обещал присоединить шведское герцогство Эстляндия к Речи Посполитой. А на Сейме 12 марта 1600 года король объявил непосредственно о присоединении.
Ход войны
Общественное мнение в Речи Посполитой
Шляхта Речи Посполитой, поддержав претензии короля, полагала, что война ограничится только Эстляндией, и ожидала приобретений в виде новых земель и увеличения экспорта зерна через эстляндские порты на Балтийском море. Вдобавок шляхтичи не были высокого мнения о шведах и не думали, что война может быть долгой или трудной. Они считали, что Речь Посполитая легко отразит любые атаки скандинавов. Население Речи Посполитой составляло почти 10 млн человек, в отличие от 1 млн человек в Швеции. При этом в Речи Посполитой было самое маленькое в Европе отношение численности армии к численности населения. Кроме того, шляхта могла не знать, что шведская армия хорошо обучена и знает, за что сражается, и то, что Швеция способна собрать крупную армию быстрее Речи Посполитой, ввиду более централизованного государственного устройства.
Первые битвы
 |
Стиль этой статьи неэнциклопедичен или нарушает нормы русского языка. Статью следует исправить согласно стилистическим правилам Википедии.
|
Речь Посполитая была вынуждена сражаться на два фронта: на юге польские войска принимали участие в войнах молдавских феодалов и поэтому шведская армия быстро получила трёхкратное численное преимущество над польской. В начале войны, в 1600 году, несмотря на то, что польская армия под командованием Кшиштофа Миколая «Перуна» Радзивилла, ударив первой, смогла нанести шведским силам несколько поражений в открытом поле, шведы взяли под контроль не только Эстляндию, но и большую часть Ливонии и территорию Речи Посполитой к югу от Эстляндии. Польский Сейм отреагировал, увеличив ассигнования на вооружённые силы и отозвав войска и командиров с южного фронта (считая его менее важным, поскольку большая часть боевых действий происходила вне территории Речи Посполитой) на находящийся под угрозой север.
В 1601 году литовский польный гетман Ян Кароль Ходкевич и польский канцлер Ян Замойский, отозванные из Молдавии, прибыли в Литву, чтобы отразить шведское вторжение, которое угрожало не только Эстляндии, обещанной Сигизмундом, но и прежним польским территориям к югу. Ходкевич и Радзивилл разбили шведов в первой крупной битве в этой войне под Кокенгаузеном (Кокнесе) в начале 1601 года (см. битва под Кокенгаузеном). Вскоре после этого на помощь прибыл Ян Замойский, не остывший после побед над молдаванами, с 12 000 войска и 50 единицами артиллерии, в том числе 15 тяжёлыми орудиями. Герцог Карл Сёдерманландский (позднее король Карл IX) не смог эффективно распорядиться своими войсками и был вынужден отступить. Тем не менее, во время отступления он оставил значительные гарнизоны во множестве захваченных крепостей в Ливонии. Замойский был вынужден заниматься осадами вместо преследования отступающего короля, вскоре взяв Волмар (Валмиера) и Феллин (Вильянди). К 1602 году шведы контролировали только Ревель (Таллин), Пернау (Пярну), Гапсаль (Хаапсалу) и Дерпт (Тарту). В это время Замойский, которому было уже 60 лет, заболел и командование перешло к Ходкевичу, который осадил Дерпт. У Везенберга (Раквере) он разгромил шведское подкрепление, шедшее на выручку Дерпту, и город вскоре был вынужден сдаться.
Ходкевич был назначен главнокомандующим войск в Литве после того, как Замойский уехал на юг в 1602 году (Замойский более не вернулся к командованию армиями, его здоровье пошатнулось и он умер в 1605 году). Ходкевич, несмотря на недостаток припасов и недостаточную поддержку от Сейма и короля Сигизмунда III, блестяще показал себя, захватывая крепость за крепостью и отражая атаки герцога Сёдерманландского на Ригу. Однако Ревель, Пернау и Нарва остались в шведских руках. В 1604 году он осадил Дерпт, в сентябре дважды разбил шведских генералов при Пайде (польск. Белый Камень, нем. Вайссенштайн), часто выигрывая сражение против превосходящих сил. При Пайде у него было только 2300 человек и он разбил 6-тысячную шведскую армию. В своих мемуарах Ходкевич написал, что это была решающая битва и одно из самых величайших его побед. Польско-литовские войска потеряли 81 убитого и 100 раненых, а шведские потери достигали половины всей армии. За храбрость король наградил Ходкевича булавой великого гетмана литовского. Однако, Сейм не уделил должного внимания войне и остался глух к просьбам нового литовского гетмана о присылке подкреплений, припасов и денег на выплату жалованья солдатам. Децентрализованная финансовая система Речи Посполитой (все налоги должны быть согласованы всеми дворянами и на Сейме, и на региональных Сеймиках) привела к тому, что казна государства была почти постоянно пуста. Этот порок преследовал Республику в течение столетий.
Тем не менее, Ходкевич более чем мог постоять за себя в борьбе со шведами. Он ввёл новые методы ведения боевых действий, основанные на использовании элитной гусарской кавалерии и в результате шведы снова и снова терпели поражение в открытом поле. Сначала поляки атаковали шведскую кавалерию, затем они обычно атаковали деморализованную шведскую пехоту, которая была неспособна отступать вообще и потому солдаты обычно уничтожались целыми подразделениями.
Главная кампания
В 1605 году шведы снова ассигновали большие средства на создание новой огромной армии. Риксдаг потратил большие деньги на призыв новобранцев, а также русский царь Борис Годунов предоставил шведам большую финансовую помощь. Вероятно, он хотел, чтобы Швеция и Речь Посполита были связаны борьбой между собой в условиях Смутного времени в России. Шведы смогли собрать большое количество наёмников, а также нанять осадных инженеров по всей Европе.
В 1605 году в Эстляндии, в нескольких милях от Ревеля, высадилась пятитысячная армия под командованием Андерса Леннартсона из Форстены. Через несколько дней ещё одно шведское войско, численностью около 4000 человек и ведомое графом Фредериком Иоахимом Мансфельдом, высадилось неподалёку и осадило крепость Динамюнд (Даугавгрива) рядом с Ригой, но без какого-либо успеха. После этой неудачи шведы осадили Ригу. Их главной целью было захватить этот один из крупнейших портов на Балтике.
Ходкевич выдвинулся, чтобы помочь рижскому гарнизону, но узнал о прибытии армии Леннартсона. Ходкевич направился к Леннартсону, но тот решил не давать сражения в открытом поле и отступил в крепость. Получив известия, что Карл движется с новыми силами (около 5 тыс. человек), Леннартсон решил соединиться с королём и вместе штурмовать Ригу.
Ходкевич не сумел предотвратить соединение шведских армий и ушёл из Цесиса (Вынну) под Кирхгольм (Саласпилс) и Ишкиле, где он выстроил небольшой укреплённый лагерь. Карл, прибывший к Риге 23 сентября, узнал, что армия Ходкевича находится неподалёку и решил уничтожить врага атакой большей части шведских войск. 27 сентября шведы во главе с Карлом двинулись на Кирхгольм.
Битва при Кирхгольме 27 сентября 1605 года, рядом с рекой Даугавой стала самым выдающимся достижением Ходкевича. Ходкевич, обладая меньшими силами (соотношение снова примерно 1:3), использовал уловку, чтобы выманить шведов с выгодных позиций. Карл решил, что поляки отступают, поэтому нужно, преследуя врага, рассредоточить войска. Этого Ходкевич только и ждал. Польская пехота открыла огонь, нанеся шведам некоторый урон, а в это время гусары собрались в строй и ворвались в ряды шведской пехоты. Шведские порядки были полностью опрокинуты, сам король спасся бегством, едва успев вернуться на корабль своей флотилии и сняться с берега. В итоге, Ходкевич с 2600 гусаров и 1300 пехоты разбил шведскую армию — 8000 пехоты и 2000 кавалерии. По случаю этой победы он получил поздравительные письма от папы римского, всех католических правителей Европы и даже от турецкого султана и персидского шаха.
Заключительные годы
Однако поляки не смогли воспользоваться плодами этой блестящей победы. Следующие пять лет Речь Посполитую сотрясали внутренние раздоры. Армия Ходкевича, годами не получавшая жалованья, в конце концов, массово дезертировала, чтобы грабить поместья политических противников. Гетман остался с горсткой наёмников, которым он платил из своего кармана и из кармана своих друзей. И тем не менее, с этими несопоставимо крошечными силами Ходкевич предотвратил шведское вторжение в Латгалию, в чём ему помогло сравнительно бездеятельное поведение шведских военачальников вплоть до 1608 г. Ходкевич остался среди магнатов, верных королю, был вынужден заниматься и восстанием против Сигизмунда в Речи Посполитой (т. н. рокош Зебжидовского, 1606—1609 гг.) и новым вторжением шведских войск под командованием Мансфельда в Ливонию в 1608 г.
Мансфельд захватил Даугавгриву, Вильянди и Кокнес, но когда Ходкевич вернулся, ситуация поменялась на противоположную. В 1609 г. Ходкевич снова выручил Ригу и, сверх того, захватил Пернау. Также Ходкевич разбил шведскую флотилию на реке Салаца и окончательно разгромил Мансфельда у реки Гауя. Наконец, в апреле 1611 года Швеция и Речь Посполитая подписали перемирие сроком на 9 месяцев. В октябре того же года умирает Карл IX, Швеция терпит неудачи в войне с Данией, Сигизмунд III увязает в России. Поэтому обе стороны в апреле 1612 года с готовностью продлевают перемирие ещё на 10 месяцев, а 20 января 1614 года заключают соглашение о прекращении огня на срок свыше двух лет, до 29 сентября 1616 года. В 1617 году шведы, при помощи изменника Вольмара Фаренсбаха, возобновили военные действия, захватив в июне 1617 года Пернау, Виндау и Динамюнде. Последние два города были позднее возвращены по договору 1618 года, заключённому на два года.
Напишите отзыв о статье "Польско-шведская война (1600—1611)"
Ссылки
- ↑ [eurulers.angelfire.com/sweden.html Титулы королей Швеции]. Проверено 11 февраля 2010. [www.webcitation.org/66QsCelxe Архивировано из первоисточника 25 марта 2012].
- [www.jasinski.co.uk/wojna/battles/1600-Sw/1600-Sw-07.htm Польско-шведская война, 1600—1609]
Отрывок, характеризующий Польско-шведская война (1600—1611)
– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
