Польско-шведские войны (1600—1629)

Польско-шведские войны (1600—1629)
Основной конфликт: Польско-шведские войны
Дата	1600 — 1629
Место	Восточная Европа, Северная Европа
Итог	Альтмаркское перемирие
Противники
Речь Посполитая Пруссия Пруссия Швеция Швеция
Командующие
неизвестно неизвестно
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Война Речи Посполитой со Швецией (Война за Шведскую корону) 1600—1629 годов представляла собой попытки короля Речи Посполитой Сигизмунда III вернуть шведский престол, которые окончились неудачей. Речь Посполитая потеряла побережье балтийского моря (Эстонию и Латвию). Военные действия часто прерывались, поэтому войну делят на несколько периодов:

Война Речи Посполитой со Швецией 1600—1611 годов

Война РП со Швецией1600—1611 была навязана Швеции польским королём Сигизмундом III, стремившимся подчинить себе Эстляндию и отомстить шведскому королю Карлу IX, который годом ранее отнял у Сигизмунда шведскую корону. Несмотря на численное превосходство и профессиональное мастерство шведской армии, полякам, однако, удалось выиграть значительное число битв: битву под Кокенгаузеном, битву при Кирхгольме, сражение у реки Гауя и др. Всё это было достигнуто благодаря таланту выдающегося литовского полководца Ходкевича. Но из-за прекращения финансирования королём РП армии Ходкевича, внутренних неурядиц (рокоша Зебжидовского), начавшейся в 1605 году русско-польской войны король РП Сигизмунд III вынужден был пойти на мирные переговоры. В результате войны ни одна из сторон не смогла приобрести новые территории.

Война Речи Посполитой со Швецией 1617—1618 годов

Сын Карла IX Густав II Адольф, вступив на шведский престол, решил закрепить за Швецией весь Прибалтийский регион. Этому благоприятствовали затяжные войны (Русско-польская война 1605—1618 годов, военные столкновения с Османской империей), которые вела в то время Польша. В 1617 году шведы высадились в Рижском заливе. За два месяца они захватили все польские земли в Прибалтике, кроме Риги, которую заблокировал шведский флот. Но уже вскоре польско-литовские войска под предводительством талантливого полководца гетмана литовского Кшиштофа Миколая Радзивилла сумели нанести ряд поражений шведам и освободить захваченные в начале войны польские земли. Густав II Адольф запросил мира. Сигизмунд III, безуспешно штурмовавший в то время Москву (во время Русско-польской войны 1605—1618 годов), согласился на предложение шведского короля. В 1618 году было заключено перемирие. Границы между обоими государствами остались прежними.

Война Речи Посполитой со Швецией 1621—1626 годов

К следующей войне с Речью Посполитой шведский король Густав Адольф подготовился основательно. Он провёл несколько важных военных реформ и, воспользовавшись началом войны между Речью Посполитой и Османской империей, а также сокрушительным поражением польской армии от турок под Цецорой (1620), напал в 1621 году на владения Речи Посполитой в Прибалтике. После месячной осады шведам сдалась Рига (25 сентября 1621 года). Стремительным ударом войска Густава II Адольфа захватили большую часть польско-литовских земель в Прибалтике. Один из шведских отрядов занял столицу Курляндского герцогства Митаву. Но вскоре литовский полководец Кшиштоф Радзивилл выбил шведов из крепости и дал сражение войскам Густава Адольфа (битва под Митавой, 1622 год). Превосходящие силы шведов не смогли овладеть городом, и вскоре шведский король заключил с поляками перемирие до 1625 года. Речь Посполитая потеряла все свои владения в Ливонии, в том числе и Ригу.

После окончания перемирия в 1625 году армия Густава Адольфа вторглась в Литву, пользуясь возникшим между гетманом Львом Сапегой и полководцем Радзивиллом конфликтом и, следовательно, расколом литовской армии, поочерёдно уничтожая литовские отряды. В начале 1626 года шведы разбили литовское войско под предводительством Сапеги под Вальгофом. Но после этого шведский король заключил с Речью Посполитой перемирие сроком на полгода, намереваясь после его истечения ударить по РП из её владений в Померании и Пруссии.

Война Речи Посполитой со Швецией 1626—1629 годов

После истечения срока перемирия шведский флот во главе с королём Густавом II Адольфом в июне 1626 года вошёл в Гданьский залив. Войска шведов высадились у города Пиллау и двинулись к Гданьску. Польские крепости, которые встречались на пути армии Густава II, сдавались почти без боя. После двух дней осады капитулировал Мариенбург. Шведы попытались с ходу взять Гданьск, но недалеко от города их встретили польские войска во главе с королём Сигизмундом III и полководцем Станиславом Конецпольским. После упорной битвы, получившей название сражение под Гневом, польская армия отступила к городу Тчев. Пока шли бои на западе Речи Посполитой, смоленский воевода Александр Гонсевский во главе литовского отряда, пользуясь малочисленностью шведских войск в Ливонии (большая часть армии в это время находилась в Пруссии и Померании), нанёс ряд поражений шведам (лето 1626 года). Но уже осенью шведский полководец Якоб Делагарди в битве под Цесисом наголову разбил отряд Гонсевского и заставил его отступить в Литву, предварительно заключив с ним перемирие сроком примерно на год. Зима 1626/1627 годов выдалась суровая, и обе армии страдали от болезней, холода и нехватки провианта. Когда же наступила весна, поляки под командованием Станислава Конецпольского стремительным ударом окружили шведский отряд, зимовавший в Мариенбурге. Шведы попытались выйти из окружения, но в битве при Чарне были разгромлены. Это, конечно, не могло не взволновать Густава II Адольфа, который совсем не ожидал такого поворота событий. Он попытался в ночь с 22 на 23 мая переправить свои войска через реку Вислу, чтобы ударить по городу Гданьску с западной стороны, но поляки с противоположного берега открыли по лодкам шведов артиллерийский огонь, и Густаву II с большими потерями пришлось отступить. После этого шведская армия попыталась прорвать польскую оборону в Померании, но после кровопролитной битвы под Тчевом, продолжавшейся два дня (7—8 августа 1627 года), армия Густава Адольфа вынуждена была отступить. Разбил шведов всё тот же Станислав Конецпольский. В конце ноября 1627 года шведский король Густав II после нескольких поражений на суше решил попытать счастья на море. 28 ноября шведская эскадра, состоявшая из шести судов, по его приказу напала на десять польских кораблей, стоявших на рейде в Гданьске (Битва при Оливе). В результате битвы Швеция потеряла два галеона, Речь Посполитая — ни одного. Это победа не имела большого значения для общего военного положения, однако она подняла моральный дух польской армии, что было немаловажно. После неудачного для шведов 1627 года Густав Адольф провёл широкую мобилизацию среди населения Швеции, собрав армию из 50 000 человек. Польские войска к началу 1628 года насчитывали в два раза меньшее количество солдат. Поэтому уже к началу кампании 1629 года шведы получили громадное преимущество. Помимо этого, Густав II безуспешно пытался привлечь на свою сторону Трансильванию, Русское царство, украинских казаков, крымских татар, Османскую империю и даже протестантских князей Германии. Кампания 1629 года началась с нападения шведской эскадры на польский флот, находившийся на рейде в Гданьске. В этот раз удача улыбнулась шведам: они потопили два польских корабля. После этого армия Густава II вновь попыталась прорвать польскую оборону в Померании, но смогла лишь захватить городок Бродницу. Польский полководец Конецпольский, используя кавалерию для стремительных и неожиданных атак на шведские отряды, вынудил Густава остановить наступление из-за больших потерь в войсках. Вскоре поляки окружили город, ожидая скорой капитуляции гарнизона. Зимой следующего 1629 года на помощь осаждённым прибыли шведские войска во главе с полководцем Германом Врангелем. Они разбили поляков, которыми руководил Станислав Потоцкий, у городка Гужно. Обеспокоенный этой победой шведов, австрийский император Фердинанд II, надеявшийся, что шведская армия надолго увязнет в РП и не сможет поддержать протестантских князей в Германии, против которых вела тогда войну Австрия (Тридцатилетняя война), направил польскому королю Сигизмунду III несколько австрийских полков. Узнав об этом, Густав II решил воспрепятствовать соединению союзников, но неудачно. Успев соединиться, польские и австрийские войска разбили шведскую армию в битве у села Трстена. После поражения под Трстеном (достигнутого не в последнюю очередь благодаря таланту того же Станислава Конецпольского) Густав II предложил полякам перемирие, которое было вскоре заключено вблизи Гданьска в померанской деревне Альтмарк. Посредниками между враждующими странами выступали Королевство Франция, Королевство Англия и Республика Соединённых провинций. По истечении срока перемирия в 1635 году Швеция и Речь Посполитая заключили новый Штумсдорфский мир. По нему шведы теряли все свои приобретения в Пруссии и Померании, но сохраняли за собой ливонские земли. Польский король Владислав IV официально отказывался от претензий на шведский престол и давал слово не поддерживать врагов Швеции. Также устанавливался срок перемирия — 26 с половиной лет. Обеспечив перемирие с Речью Посполитой, Швеция смогла вступить в Тридцатилетнюю войну.

Отрывок, характеризующий Польско-шведские войны (1600—1629)

– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.