Польша во Второй мировой войне

Данная статья рассматривает аспекты участия государства Польша во Второй мировой войне, начиная от нападения германских вооруженных сил на эту страну 1 сентября 1939 года, и оканчивая участием в совместном с советскими войсками штурме Берлина в мае 1945 года.

Участие Польши во Второй мировой войне

Участие Польши во Второй мировой войне включает в себя:

• сражения регулярных частей польской армии против Германии 1 сентября — 6 октября 1939;
• подпольную и партизанскую борьбу на оккупированной территории Польши (1939—1945).
• боевые действия польских воинских частей в Западной Европе, Северной Африке и Южной Европе — совместно с англо-американскими войсками (1939—1945);
• боевые действия польских воинских частей в Восточной Европе — совместно с советской армией (1943—1945);
• участие польских граждан в советском партизанском движении (1941—1944).

Сентябрь — октябрь 1939 года

Планы и силы сторон

В географическом и военном отношении у Германии имелись все предпосылки для быстрой победы над Польшей. Германские земли — Восточная Пруссия, Померания и Силезия окружали большую часть Польши с севера и запада. Немецкая оккупация Чехословакии расширила районы стратегического развёртывания вооружённых сил Третьего Рейха, позволив использовать территорию Словакии.

Немецкая группа армий «Юг»

1. Элемент нумерованного списка фон Рундштедт) состояла из 8-й, 10-й и 14-й армий. Она должна была наступать из Силезии в общем направлении на Варшаву (10-я армия — 2 танковые, 8 пехотных, 3 лёгкие дивизии, генерал-полковник фон Рейхенау). 14-я армия (2 танковые, 6 пехотных, 1 лёгкая, 1 горная дивизии, генерал-полковник Лист) — в направлении на Краков, её должны были поддерживать вооружённые силы Словакии. 8-я армия (4 пехотные дивизии, 1 полк войск СС, генерал-полковник Бласковиц) имела целью Лодзь.

Немецкая группа армий «Север» (генерал-полковник фон Бок) состояла из 3-й (1 танковая, 5 пехотных дивизий, генерал-полковник фон Кюхлер) и 4-й (1 танковая, 2 моторизованные, 6 пехотных дивизий, генерал-полковник фон Клюге) армий. Её цель — одновременным ударом из Восточной Пруссии и Померании разгромить польские силы в районе северной Вислы.

Всего для войны против Польши были развёрнуты 44 немецкие дивизии (в том числе 6 танковых и 2 моторизованных), 1-й воздушный флот (генерал авиации Кессельринг) и 4-й воздушный флот (генерал авиации Лёр) — всего около 2 тыс. самолётов.

Главнокомандующий польскими силами — маршал Рыдз-Смиглы рассчитывал оборонять западную границу Польши и вести наступательные действия в Восточной Пруссии.

На границе с Восточной Пруссией были размещены армия «Модлин» (4 пехотные дивизии и 2 кавалерийские бригады, а также в районе Сувалки — 2 пехотные дивизии и 2 кавалерийские бригады. В Польском коридоре — армия «Поморье» (6 пехотных дивизий).

Против Померании — армия «Лодзь» (4 пехотные дивизии и 2 кавалерийские бригады).

Против Силезии — армия «Краков» (6 пехотных дивизий, 1 кавалерийская и 1 моторизованная бригады).

За армиями «Краков» и «Лодзь» — армия «Пруссия» (6 пехотных дивизий и 1 кавалерийская бригада).

Южную границу Польши должна была оборонять армия «Карпаты» (из резервных соединений).

Резервы (3 пехотные дивизии и 1 кавалерийская бригада) находились у Вислы в районе Варшавы и Люблина.

Всего в составе польских вооружённых сил было 39 пехотных дивизий, 2 моторизованные бригады, 11 кавалерийских и 3 горные бригады.

Боевые действия

1 сентября 1939 года в 04:45 утра, согласно плану «Вайс», немецкие войска без объявления войны начали наступление по всем протяжении германо-польской границе, а также с территории Моравии и Словакии. Линия фронта составила около 1600 км. Несколько минут спустя, учебный линкор «Шлезвиг-Гольштейн» начал обстрел польской военно-морской базы Вестерплатте в городе Данциг. Этот обстрел считается первыми выстрелами начавшейся войны. Началась семидневная оборона Вестерплатте.

Однако уже в первые три дня кампании польские вооружённые силы проиграли несколько сражений в приграничных областях. Немецкие моторизованные части прорвали оборонительные позиции польских армий «Лодзь» и «Краков».

В результате ударов немецкой авиации польская армия «Модлин» была дезорганизована и стала хаотически отступать на восточный берег Вислы. Армия «Лодзь» не смогла удержать позиции на реках Варта и Видавка. Положение армий «Пруссия» и «Краков» также стало критическим.

6 сентября польское верховное командование приказало армиям «Поморье», «Познань», «Лодзь» и «Пруссия» отступить на позиции на Висле. В этот же день столицу страны покинули президент Игнаций Мосцицкий и правительство Польши, а Главный штаб переместился в Брест.

8 сентября немецкие танки подошли к Варшаве. В этот же день маршал Рыдз-Смиглы приказал всем польским войскам по возможности отходить на восток, чтобы установить оборону возле границы с Румынией. Маршал надеялся, что в этом лесном регионе, в условиях наступающей осени, быстрое продвижение моторизованных частей немцев замедлится. Кроме того, маршал надеялся, что через Румынию пойдут поставки вооружений от западных союзников.

10 сентября ставка польского командования была перемещена во Владимир-Волынский. В этот же день польские армии «Познань» и «Поморье» под командованием генерала Кутржебы начали контрнаступление с рубежа реки Бзура. Поначалу оно было успешным, но уже 12 сентября немцы вновь перешли в наступление и нанесли полякам тяжёлые потери. Войска Кутржебы пытались отступить к Варшаве, но были окружены немцами.

12 сентября немецкие войска достигли Львова. 14 сентября начались бои в Брестской крепости (немцы взяли крепость 17 сентября).

16 сентября польские силы были окружены в районе Люблина.

В ночь на 17 сентября остатки армии «Познань» попытались прорваться через позиции немцев, но лишь немногим удалось достичь Варшавы и Модлина.

На рассвете 17 сентября войска СССР пересекли восточную границу Польши. Маршал Рыдз-Смиглы приказал польским войскам, располагавшимся на границе с СССР (17 пехотных батальонов и 6 кавалерийских эскадронов) отходить к границе с Румынией, не вступая в бои с Красной Армией, кроме случаев нападения с её стороны. Вопреки этому приказу, оборона Гродно длилась до 22 сентября, Львова до 23 сентября.

18 сентября президент, правительство и главнокомандующий вооружёнными силами покинули территорию Польши. Тем не менее, бои продолжались.

28 сентября, после сильных авиаударов и артобстрелов, капитулировал гарнизон Варшавы.

29 сентября прекратились бои в Модлине. 2 октября прекратилось сопротивление поляков на полуострове Хель.

6 октября капитулировал последний очаг организованного польского сопротивления в Коцке.

По современным оценкам, в ходе боевых действий в сентябре 1939 года польская армия потеряла 66 тыс. военнослужащих убитыми, 133 700 ранеными и около 400 тыс. пленными. Потери немецкой армии составили около 14 тысяч убитыми и пропавшими без вести, 319 танков и бронемашин, 195 орудий и минометов, 11 584 автомашин и мотоциклов.

Однако Польша не капитулировала, её правительство и часть вооружённых сил продолжили свою службу в изгнании.

Польские вооружённые силы в изгнании

Польские части во Франции и Норвегии (1939—1940)

Польские воинские части во Франции начали формироваться после подписания 21 сентября 1939 года франко-польского протокола.

Главнокомандующим польскими силами во Франции стал генерал Владислав Сикорский. В конце 1939 года были сформированы польские 1-я и 2-я пехотные дивизии.

В феврале 1940 года была сформирована отдельная горная стрелковая бригада (командир — генерал Зигмунт Бохуш-Шышко), которая была включена в состав англо-французских экспедиционных сил, намеченных к отправке в Финляндию для войны против СССР. Однако 12 марта 1940 года между Финляндией и СССР был заключён мир, и в начале мая 1940 года бригада была отправлена в составе экспедиционного англо-французского корпуса в Норвегию для войны против немцев.

В Норвегии польская бригада успешно штурмовала занятые немцами посёлки Анкенес и Ниборг, немцы были оттеснены к шведской границе. После начала немецкого наступления во Франции к июню 1940 года силы союзников покинули Норвегию.

Находившаяся во Франции польская 1-я пехотная дивизия (3 мая 1940 переименованная в 1-ю гренадерскую дивизию) под командованием генерала Бронислава Духа была отправлена на фронт в Лотарингию. 16 июня польская дивизия была почти окружена немцами и получила приказ французского командования отступить. 19 июня генерал Сикорский приказал дивизии отступать на юг Франции или, если удастся, в Швейцарию. Однако этот приказ было трудно выполнить, и потому достичь юга Франции удалось только 2 тысячам поляков, в Швейцарию ушли около тысячи. Точные потери дивизии неизвестны, но было убито не менее тысячи поляков, ещё не менее 3 тысяч ранено.

В Лотарингии также сражалась польская 2-я пехотная дивизия (переименованная во 2-ю стрелковую дивизию) под командованием генерала Пругар-Кетлинга. 15 и 16 июня эта дивизия прикрывала отход французского 45-го корпуса к швейцарской границе. Поляки перешли в Швейцарию 20 июня и были интернированы там до конца Второй мировой войны.

Помимо пехоты, в польских вооружённых силах во Франции была 10-я броне-кавалерийская бригада под командованием генерала Станислава Мачека. Она находилась в Шампани и с 13 июня прикрывала отход двух французских дивизий. Затем по приказу бригада отступила, но 17 июня была окружена. Сумев прорваться через немецкие линии, бригада была эвакуирована в Британию.

Кроме того, в боевых действиях во Франции участвовали несколько польских противотанковых рот, приданных французским пехотным дивизиям.

Польские 3-я и 4-я пехотные дивизии в июне 1940 были в стадии формирования и не принимали участие в боях. Всего в конце июня 1940 польские вооружённые силы во Франции насчитывали около 85 тысяч.

Когда поражение Франции стало очевидным, главнокомандующий польскими силами решил эвакуировать их в Британию. 18 июня 1940 генерал Сикорский вылетел в Англию. На встрече в Лондоне он заверил британского премьер-министра Уинстона Черчилля, что польские войска не собираются сдаваться немцам и хотят воевать до полной победы. Черчилль распорядился об организации эвакуации польских войск в Шотландию.

В итоге эвакуироваться в Британию удалось 17 тысячам польских солдат и офицеров.

Польские части в Сирии, Египте и Ливии

В апреле 1940 в Сирии была сформирована польская Карпатская стрелковая бригада под командованием полковника Станислава Копаньского (из бежавших через Румынию польских солдат и офицеров, которая в дальнейшем пополнялась за счет бывших военнослужащих вермахта польской национальности — дезертиров и военнопленных).

После сдачи французских войск в Сирии немцам, французское командование приказало сдаться в немецкий плен и полякам, однако полковник Копаньский не подчинился этому приказу и увёл польскую бригаду в британскую Палестину.

В октябре 1940 бригада была передислоцирована в Египет.

В октябре 1941 польская Карпатская бригада была высажена в осаждённом немцами ливийском городке Тобрук, чтобы помочь оборонявшейся там 9-й австралийской пехотной дивизии. В декабре 1941 союзные войска ударили по немецким и итальянским войскам, 10 декабря осада Тобрука была прекращена. 14-17 декабря 1941 польская бригада участвовала в сражении в районе Газалы (в Ливии). Из 5 тысяч бойцов поляки потеряли убитыми и ранеными более 600.

Польские части в Британии

В августе 1940 британский премьер-министр Черчилль подписал польско-британское военное соглашение, позволявшее польским войскам дислоцироваться в Британии. Польские вооружённые силы в Британии получили такой же статус, как и войска стран Британского содружества, и получили право на формирование новых польских частей.

К концу августа 1940 польские сухопутные силы в Британии состояли из 5 стрелковых бригад (3 из них были укомплектованы практически только командным составом, из-за недостатка рядовых).

28 сентября 1940 польский главнокомандующий генерал Сикорский отдал приказ о формировании 1-го польского корпуса.

В октябре 1941 4-я стрелковая бригада была переформирована в 1-ю отдельную парашютную бригаду (под командованием полковника Сосновского). В феврале 1942 началось формирование польской 1-й танковой дивизии (под командованием генерала Мачека).

После гибели генерала Сикорского в 1943 году, главнокомандующим польскими войсками стал генерал Сосновский.

Польские части в Югославии

Некоторые польские военные участвовали в боях против Германии и её союзников на территории Югославии: при поддержке польской общины Боснии и Герцеговины в партизанской Народно-освободительной армии Югославии был сформирован 5-й польский батальон 14-й центральнобоснийской бригады.

Польские части в СССР (1941—1942)

22 июня 1941 года по инициативе подполковника Зигмунта Берлинга тринадцать офицеров польской армии (в том числе полковник и 4 подполковника) направили правительству СССР коллективное письмо с просьбой предоставить им возможность принять участие в войне с Германией.

30 июля 1941 года в Лондоне посол СССР в Великобритании И. М. Майский и польский премьер В. Сикорский подписали соглашение о восстановлении дипломатических отношений и взаимопомощи в борьбе с Германией, которое предусматривало создание польских воинских частей на территории СССР.

6 августа 1941 года командующим польской армией в СССР был назначен генерал Владислав Андерс (освобождённый 4 августа 1941 года).

12 августа 1941 года Президиум Верховного Совета СССР издал указ об амнистии для польских граждан на территории СССР.

14 августа 1941 года было подписано военное соглашение, которое предусматривало создание в кратчайший срок на территории СССР польской армии для борьбы против гитлеровской Германии совместно с войсками СССР и иных союзных держав. В соответствии с соглашением, общая численность польских воинских частей в СССР была определена в 30 тыс. военнослужащих. Для подготовки польской армии СССР предоставил польской стороне беспроцентный займ в размере 65 млн. рублей (впоследствии увеличенный до 300 млн рублей). Кроме того, СССР предоставил польской стороне беспроцентный займ в размере 100 млн рублей для оказания помощи польским беженцам на территории СССР, а также выделил дополнительные 15 млн рублей в качестве безвозвратного пособия офицерскому составу формируемой польской армии.

4 декабря 1941 года была подписана Декларация правительства СССР и правительства Польской Республики о дружбе и взаимной помощи, в соответствии с которой правительство В. Сикорского вновь подтвердило обязательство «вести войну с немецкими разбойниками рука об руку с советскими войсками». Также, была достигнута договоренность о увеличении общей численности польской армии в СССР с 30 тыс. до 96 тыс. чел..

С начала 1942 года на первый план выдвигается вопрос о сроках отправки польских дивизий на фронт. В феврале 1942 года правительство СССР обратилось к польской стороне с просьбой о отправке на фронт 5-й пехотной дивизии, обучение которой к этому времени было завершено. В. Андерс отверг возможность ввода в бой одной отдельной дивизии, принятое им решение решение поддержал В. Сикорский.

В марте 1942 года правительство СССР сообщило, что в связи с осложнением положения с продовольствием в СССР, количество продовольственных пайков для польских воинских частей в СССР, не принимающих участия в боевых действиях, будет уменьшено до 44 тысяч.

В конце марта 1942 года был проведен первый этап эвакуации в Иран армии Андерса — СССР покинули 31 488 военнослужащих польской армии и 12 400 гражданских лиц.

1 сентября 1942 года эвакуация армии Андерса была закончена. В общей сложности, в ходе двух эвакуаций из СССР выехало 75 491 военнослужащий и 37 756 гражданских лиц.

Польские части на Ближнем Востоке и в Италии

Выведенные из СССР польские части армии Андерса были размещены в северном Ираке, а в июле 1943 года — переброшены в Палестину.

22 июля 1943 года польские части были преобразованы во 2-й Польский корпус в составе британской армии.

7 декабря 1943 британское командование приняло решение отправить 2-й польский корпус в Италию.

24 марта 1944 года 2-й польский корпус получил приказ британского командования прорвать немецкие позиции в районе Монте-Кассино, взять штурмом монастырь и занять городок Пьедимонте и тем самым расчистить дорогу на Рим.

В апреле 1944 2-й польский корпус имел численность 46 тыс. военнослужащих и состоял из 3-й Карпатской стрелковой дивизии (командир — генерал Дух), 5-й Кресовой пехотной дивизии (генерал Сулик), 2-й танковой бригады (генерал Раковский) и 2-й артиллерийской группы.

11 мая 1944 года началось четвёртое сражение за Монте-Кассино. После ожесточённых боёв с оборонявшимися немецкими 1-й парашютной и 5-й горной дивизиями, утром 18 мая поляки взяли монастырь и подняли над ним полковое знамя 12-го Подольского уланского полка и флаг Польши (позже по приказу генерала Андерса был водружён и британский флаг).

Утром 19 мая был очищен от немецких войск весь массив Монте-Кассино. Победа поляков обеспечила 13-му британскому корпусу проход в долину Лири.

25 мая канадские, британские и польские части прорвали немецкую «Линию Гитлера».

Всего за время сражения в районе Монте-Кассино 2-й польский корпус потерял тысячу человек убитыми и 3 тысячи ранеными.

После короткого отдыха генерал Андерс получил приказ двинуть польский корпус по Адриатическому побережью, чтобы захватить портовый город Анкону.

Тяжёлые бои на этом направлении начались 21 июня. 17 июля поляки начали штурм Анконы. 18 июля 2-я танковая бригада отрезала Анкону на северо-западе, затем Карпатский уланский полк вошёл в город. Порт, как требовалось командованием, был взят неповреждённым. В сражении за Анкону поляки потеряли более 600 убитыми и почти 2 тысячи ранеными. Взятие порта позволило британской 8-й армии продолжить наступление на Болонью.

Затем польский корпус получил приказ прорвать немецкую «Готскую линию», что было выполнено в августе 1944.

К концу 1944 2-й польский корпус был усилен двумя пехотными бригадами, 2-я танковая бригада была переформирована во 2-ю Варшавскую танковую дивизию.

В январе 1945 американский командующий 15-й группой армий, генерал Кларк, приказал союзным частям готовиться к последнему наступлению в Италии. Поскольку генерал Андерс был назначен на пост верховного командующего польскими вооружёнными силами, командующим 2-го польского корпуса стал генерал Бохуш-Шышко.

Наступление началось 9 апреля 1945. 21 апреля поляки взяли штурмом Болонью, потеряв более 200 убитыми и более 1200 ранеными.

Польские части в Нормандии, Бельгии и Голландии

1-я танковая дивизия (командующий — генерал Станислав Мачек) — была высажена в июле 1944 года в Нормандии и включена в состав 2-го канадского корпуса. В августе 1944 года принимала участия в боевых действиях канадского корпуса в района города Фалез с целью соединения с американскими частями, наступавшими от Аржантана. В ходе Фалезского сражения польская 1-я танковая дивизия участвовала в окружении немецкой группировки, её военнослужащие взяли в плен более 5 тысяч немцев. Потери поляков составили более 400 убитыми и 1 тысяча ранеными. В конце августа 1944 польская дивизия с тяжёлыми боями наступала на восток, 6 сентября перешла франко-бельгийскую границу и взяла город Ипр, а позднее — города Тилт, Гент, Локерен, Сент-Николас. 16 сентября дивизия пересекла бельгийско-голландскую границу и получила приказ взять Антверпен. Задача была выполнена, но затем польская дивизия три недели вела бои против перешедших в контрнаступление немцев. В октябре 1944 дивизия продвинулись в Голландию и взяли город Бреда (городской совет Бреды объявил всех бойцов польской дивизии почётными гражданами города, и после окончания Второй мировой войны многие ветераны польской 1-й танковой дивизии поселились там). 8 ноября 1944 поляки достигли берега реки Маас. Там продвижение прекратилось — до 14 апреля 1945, когда польская дивизия после пятидневных боёв прорвала оборону немцев и вошла на территорию Германии. 6 мая 1945 поляки захватили немецкую военно-морскую базу в Вильгельмсхафене.

1-я отдельная парашютная дивизия — на второй день после начала операции «Маркет Гарден», 18 сентября 1944 часть польской 1-й парашютной бригады (более 1 тысячи парашютистов) была десантирована на северный берег Рейна, чтобы помочь осаждённой в Арнеме британской 1-й воздушно-десантной дивизии. Остальная часть бригады была десантирована 23 сентября, в 30 км от первого десанта. Лишь небольшой части поляков удалось соединиться с британцами. В целом, эта операция союзников была неудачной. Поляки потеряли там более 200 погибшими и пропавшими и более 200 ранеными.

Польский флот за рубежом

Польские военно-морские силы продолжили воевать на западе после сентября 1939, поскольку ещё до начала Второй мировой войны три польских эсминца — «Блискавица», «Гром» и «Бужа» — были направлены в Британию. После начала войны две из пяти польских подлодок — «Вильк» и «Ожел» — прорвались из Балтики в Британию.

В ноябре 1939 года было подписано военно-морское соглашение о сотрудничестве между польскими военно-морскими силами и британским флотом. Вскоре после этого военно-морские силы Польши арендовали у Британии несколько кораблей — 2 крейсера («Драгон» и «Конрад»), 6 эсминцев «Гарланд», «Пиорун», «Краковяк», «Куявяк», «Шлензак», «Оркан») и 3 подлодки («Сокол», «Ястшемб», «Дзик»).

В апреле 1940 года подлодка «Ожел» потопила немецкий транспорт «Рио-де-Жанейро», участвовавший в высадке немецких войск в Норвегии.

В 1941 году эсминец «Пиорун» совместно с флотилией британских эсминцев участвовал в преследовании немецкого линкора «Бисмарк».

В августе 1942 года эсминец «Шлензак» поддерживал артиллерийским огнём высадку британского десанта в Дьепе.

Подлодки «Сокол» и «Дзик» действовали в Средиземном море и получили прозвище «Страшные близнецы».

Польские военные корабли принимали участие в обеспечении десантных операций союзников в 1940 году в Нарвике, в 1942 году в Северной Африке, в 1943 году на Сицилию и в Италии. Они также входили в состав охранения арктических конвоев союзников, которые доставляли в СССР вооружение, продовольствие и иные военные материалы по программе «ленд-лиза».

Всего польские военные моряки потопили несколько военных кораблей противника (немецких и итальянских), в том числе 2 немецкие подводные лодки, около 40 транспортных судов и сбили около 20 самолётов.

Из примерно 4 тысяч польских военных моряков погибло около 400. Большинство оставшихся в живых по окончании Второй мировой войны остались на Западе.

Польская авиация на Западе

После сентябрьской кампании 1939 года, многие польские военные лётчики постарались перебраться во Францию. В ходе обороны Франции польские пилоты сбили около 50 немецких самолётов, 13 поляков-лётчиков погибли.

Затем польские лётчики переправились в Британию, здесь были сформированы 2 польские эскадрильи в составе британских ВВС (302-я и 303-я, но поляки служили и в других британских эскадрильях). В битве за Британию (июль-октябрь 1940) участвовали 145 польских пилотов истребителей, которые сбили 201 самолёт противника.

Польская 303-я эскадрилья (англ.) стала одной из самых результативных среди британских ВВС, сбив 125 немецких самолётов.

Летом 1940 были сформированы 2 польские бомбардировочные эскадрильи, позднее общее число польских эскадрилий в Британии достигло 15: из них 10 истребительных, 4 бомбардировочных и 1 эскадрилья наведения артиллерии.

В 1943 году группа польских лётчиков («Цирк Скальского») воевала в Северной Африке.

Польские лётчики бомбили Германию (15 тыс. тонн бомб), в том числе Берлин, Рур и Гамбург, и сбрасывали вооружение и боеприпасы для партизан в Польше (426 вылетов) и других стран (909 вылетов).

Всего за время войны польские лётчики совершили из Британии 73,5 тысячи боевых вылетов. Они сбили 760 немецких самолётов и 190 ракет Фау-1, потопили 2 подводные лодки.

Самыми результативными из польских пилотов были Станислав Скальский, Витольд Урбанович, Евгениуш Хорбачевский и Болеслав Гладыш, сбившие по 15 и более вражеских самолётов каждый.

Потери польских ВВС составили до 2 тысяч погибшими. После окончания Второй мировой войны большая часть польского лётно-технического персонала (всего в мае 1945 было более 14 тысяч) осталась жить на Западе.

Борьба в оккупированной Польше

Сопротивление поляков началось уже в первые дни немецкой оккупации. В это время на территории страны действовали несколько вооружённых отрядов и групп военнослужащих разбитой польской армии, принявших решение продолжать вооружённую борьбу против немецких оккупантов. В их числе были: отряд под командованием майора Генриха Добжанского («Губали»), действовавший в Свентокшижских лесах; отряд Казика Дембяка; отряд Владислава Ясинского («Ендруся»), действовавший в окрестностях Сандомира; отряд Людвика Квятека, который действовал в уезде Илжа; отряд Коссака, который действовал в Яновских лесах, а также несколько мелких групп солдат в Тухольском бору, районе Седльце, Венгрув и Вышкув. В дальнейшем одни из этих отрядов были уничтожены немцами, другие распались, а третьи вошли в состав подпольных организаций.

В это же время начинается формирование первых подпольных организаций.

• так, уже в сентябре 1939 года по распоряжению польского военного командования были созданы «Тайная войсковая организация» (Tajna Organizacja Wojskowa, TOW), «Служба победе Польши» и др.
• параллельно, созданием конспиративных структур занимались руководство и активисты ряда военно-спортивных, общественных и молодёжных организаций: например, Союзом польских харцеров была создана тайная молодёжная организация «Серые шеренги»
• не остались в стороне и политические партии, которые также начали создание вооружённых формирований:

• например, партией «Стронництво народове» была создана «Народная военная организация» («Narodowa Organizacja Wojskowa, NOW»);
• несколько организаций были созданы польскими социалистами и коммунистами: «Общество друзей СССР», организация коммунистов Варшавы «Молот и серп», «Пролетарий», «Рабочая гвардия», «Общелодзинский комитет саботажа», «Рабоче-крестьянская боевая организация» («РХОБ»), «Спартакус», «PWOR» («Polska Wojskowa Organizacja Rewolucyjna») и др.
• в начале 1940 года активистами Народной партии была создана «Крестьянская стража» («Chłopska Straż»), на основе которой впоследствии были сформированы «Батальоны хлопские».
• несколько организаций были сформированы правыми и националистическими силами: в частности, «Военная организация союза ящериц» и «Polska Organizacja Zbrojna»…

В середине 1941 года начинаются процессы консолидации подпольных структур, которые продолжаются в 1942 году:

• так, в результате объединения нескольких организаций левых и коммунистических сил в конце 1941 года была создана организация «Союз освободительной борьбы», а в январе 1942 года — Гвардия Людова.
• в феврале 1942 года на основе ранее существовавшего «Союза вооружённой борьбы» была создана Армия крайова, под командованием генерала С. Ровецкого. Её руководители предполагали, что в состав АК должны войти все польские подпольные организации движения Сопротивления, но на практике, этого не произошло.
• летом-осенью 1942 года польскими националистами были созданы «Народове силы збройне» (NSZ)…

Во второй половине 1942 года активизируется партизанское движение и иные формы вооружённой борьбы с оккупантами (в частности, летом 1942 года были созданы партизанские отряды Гвардии Людовой).

В 1943 году сопротивление оккупантам возрастает, принимает более активные формы и становится все более массовым, однако одновременно с процессом консолидации антифашистских сил начинается их внутреннее размежевание.

• Гвардия Людова, часть отрядов БХ и некоторые другие группы левой и социалистической ориентации активизируют вооружённую борьбу с немецкими оккупантами, и в своей деятельности ориентируются на сотрудничество с СССР;
• Армия крайова продолжает действовать в соответствии с директивами эмигрантского правительства в Лондоне. В 1943 году в составе АК начинается создание партизанских отрядов.
• националистические силы (в частности, NSZ) активизируют борьбу против политических противников и все больше склоняются к сотрудничеству с гитлеровцами.

1 января 1944 года была создана Армия Людова, в состав которой вошли отряды Гвардии Людовой, части Батальонов хлопских, отряды народно-рабочей милиции Партии польских социалистов, а также отдельные подразделения и бойцы Армии крайовой.

Армия крайова в 1944 году провела серию вооружённых выступлений под названием «План „Буря“», целью которых являлось установление контроля над городами в Польше до вступления в них советских войск. В ходе операции силы АК понесли значительные потери.

Крупнейшей вооружённой акцией польского подполья в 1944 году стало организованное АК Варшавское восстание (в восстании также приняли участие бойцы Армии Людовой и других организаций антифашистского сопротивления).

Восстание началось 1 августа 1944 года. По различным подсчётам, в восстании приняло от 23 до 50 тыс. активистов АК, на вооружении которых было несколько тысяч единиц оружия (в основном, лёгкого стрелкового), а также некоторое количество оружия кустарного производства, самодельных гранат и зажигательных бомб. Восставшим удалось занять несколько районов города, однако немцы сумели удержать за собой важные объекты, арсеналы, и сохранили контроль над транспортными узлами. В дальнейшем немецкий гарнизон был усилен с 20 до 45-50 тыс. человек и после 4 августа немцы перешли в контрнаступление. После 1 августа силы повстанцев были изолированы в нескольких отдельных очагах сопротивления (Старый Город, центр, Мокотов, Жолибож). К 30 сентября немцы подавили сопротивление во всех крупных очагах. 2 октября 1944 года командовавший силами АК в Варшаве генерал Т. Бур-Коморовский подписал капитуляцию. Повстанцы потеряли 15,2 тыс. убитыми и 5-6 тыс. ранеными, ещё 15 тыс. были взяты в плен. Жители Варшавы были депортированы из города: часть была направлена в концлагеря, часть — в трудовые лагеря. Немецкие архивные данные свидетельствуют, что воинские формирования потеряли безвозвратно 1 танк T-V и 2 САУ Hetzer, полицейские подразделения и коллаборационистские воинские формирования потеряли безвозвратно несколько танков. Почти все поврежденные танки и САУ эвакуировали и ремонтировали (некоторые танки и САУ ремонтировали несколько раз). По версии польской стороны, уничтожены 290 танков, САУ и броневиков. Немецкие архивные данные свидетельствуют, что все формирования Третьего Рейха потеряли oколo 3 000 погибших и умерших от ран и oколo 12 000 раненных. Потери группы фон Дем Баха, включая толькo граждан Третьего рейха и казаков, составили 9044 человек, в том числе 1570 убитых Подсчёт общих потерь Третьего Рейха в боевых действиях в Варшаве с 1947 года основан на откровенной фальсификации немецких потерь до уровня 17 000 убитых и 9000 раненых. Эта и аналогичная «информация» широко встречается в СМИ, в учебниках истории, в современных работах Института национальной памяти, ряда историков и публицистов, в Музее Варшавского восстания.

В общей сложности партизанские отряды АК, действовавшие с 1943 года, приняли участие в более чем 170 боевых столкновениях с немцами, уничтожив свыше 1000 немцев. Также АК активно занималась разведывательной деятельностью (в том числе в интересах западных союзников). Активисты АК занимались саботажем и диверсиями, они организовали крушение 732 поездов, уничтожили около 4,3 тыс. автомашин, взорвали 40 железнодорожных мостов, осуществили около 25 тыс. диверсионных акций на военных заводах и освободили заключённых из 16 тюрем. Среди достижений следует назвать:

• сбор данных о расположении фабрик по производству бензина (Операция «Синтеза»);
• сбор данных о разработке ракетных снарядов «Фау-1» и «Фау-2» и их испытании на полигоне Пенемюнде;
• убийство ряда высокопоставленных функционеров немецкой оккупационной администрации (в частности, ими был убит бригадефюрер СС Франц Кучера).

Кроме того, в период с 28 июня 1944 до 30 мая 1945 года членами АК было убито 594 и ранено 218 советских военнослужащих. В общей сложности членами АК было убито около 1000 советских военнослужащих.

Подразделения Гвардии Людовой в 1942—1943 годы провели больше 1400 операций (в том числе 237 боёв), ими были уничтожены 71 немецкий офицер, 1355 жандармов и полицейских, 328 немецких агентов; в результате диверсий на железных дорогах они пустили под откос 116 товарных и 11 пассажирских эшелонов, разрушили 9 протяженных участков железных дорог и приостановили движение на 3137 часов; уничтожили и вывели из строя 132 автомашины и 23 локомобиля; разрушили и сожгли 13 мостов, 36 железнодорожных станций, 19 почтовых отделений, 292 волостных управления, 11 фабрик и промышленных предприятий, 4 топливных склада с горючим и нефтепродуктами, 9 пунктов клеймения скота, а также ряд иных объектов.

1 января 1944 года Крайова Рада Народова приняла решение о расформировании Гвардии Людовой, которая вошла в состав Армии Людовой.

В течение 1944 года подразделения Армии Людовой провели 904 боевых операции (в том числе, 120 крупных боёв); разрушили 79 шоссейных и железнодорожных мостов и 55 железнодорожных станций, организовали крушение 322 эшелонов; уничтожили свыше 19 тыс. гитлеровцев, 24 танка, 191 автомашину, 3 самолёта, 465 паровозов и 4000 вагонов.

Польская армия в СССР (1943—1945)

В мае 1943 года, по инициативе «Союза польских патриотов» и при поддержке со стороны советского правительства на территории началось формирование новых польских воинских частей: сначала 1-й польской пехотной дивизии им. Т. Костюшко, а позднее — и иных польских воинских частей и подразделений. Командиром первой польской дивизии был назначен полковник Зыгмунт Берлинг (бывший начальник военного лагеря Армии Андерса в Красноводске), политруком — Александр Завадский. В июне 1943 года формирование дивизии было завершено, 15 июля 1943 года бойцы дивизии приняли воинскую присягу

10 августа 1943 года был создан 1-й польский корпус, в состав которого вошли уже существующие польские воинские части:

• 1-я польская пехотная дивизия
• 1-й польский танковый полк им. Героев Вестерплатте
• 1-й истребительный авиационный полк «Варшава»

В этот же день командование присвоило Берлингу звание генерала и назначило его командующим польским корпусом.

1 сентября 1943 1-я польская пехотная дивизия была отправлена на фронт, она поступила в оперативное подчинение 33-й армии Западного фронта.

12 — 13 октября 1943 года под Ленино Могилёвской области польские части вступили в первый бой с противником. В ходе боёв дивизия понесла существенные потери и была отведена в тыл для пополнения личным составом.

В январе 1944 года польский корпус был отправлен в район Смоленска. 13 марта 1944 Ставка решила развернуть польский корпус в 1-ю армию Войска Польского. Для этого корпус был передислоцирован на Украину, в район города Сумы, здесь численность польской армии была доведена до 78 тысяч.

Летом 1944 года в состав 1-й армии входили 4 пехотные и 1 зенитно-артиллерийская дивизии, 1 бронетанковая, 1 кавалерийская, 5 артиллерийских бригад, 2 авиаполка и другие части. Численность личного состава в это время составляла около 90 000 человек.

По состоянию на 22 июля 1944 года общая численность 1-й армии Войска Польского составляла 100 тыс. военнослужащих (в том числе, свыше 60 тыс. — в боевых частях и подразделениях), кроме того, в советских военно-учебных заведениях проходили обучение 2554 офицера и свыше 600 лётчиков. На вооружении 1-й армии Войска Польского находились 61 626 шт. винтовок и автоматов; 3714 пулемётов и ПТР; 1513 шт. орудий и миномётов; 217 танков, САУ и бронемашин; 3011 автомашин; 219 тягачей; 171 мотоцикл; 66 самолётов и 779 радиостанций.

20 июля 1944 года артиллерия 1-й армии Войска Польского поддерживала огнём части 69-й армии при форсировании Западного Буга. В этот же день первые польские воины ступили на польскую землю. В течение трёх следующих дней на западный берег Буга переправились основные силы 1-й польской армии. В конце июля — начале августа 1944 года 1-я польская армия находилась на стыке 8-й гвардейской армии и 69-й армии, она участвовала в боях с подразделениями 4-й немецкой танковой армии, наступлении на Хелм и Люблин, освобождении Демблина и Пулав (Пулавский плацдарм).

«С уважением и благодарностью вспоминаю я наших польских друзей, отважно сражавшихся плечом к плечу с советскими воинами. Ещё до форсирования Вислы они оказали нам большую помощь… Я уже упоминал о польских зенитчиках, прибывших на Вислу в самое трудное для нас время. Польской зенитной дивизией командовал полковник Прокопович, а начальником штаба был майор Соколовский. Эта дивизия самоотверженно прикрывала переправу наших частей через Вислу. Под огнём пулемётов, под разрывами бомб польские зенитчики вступали в тяжёлые схватки с вражеской артиллерией.
При форсировании Вислы и во время боёв по расширению Магнушевского плацдарма отлично действовала первая сапёрная польская бригада, которой командовал полковник Любанский, а его заместителем по политчасти был подполковник Зельгинский. Эта бригада под огнём артиллерии и авиации противника за двое суток навела мост через Вислу длиною в 900 метров. И хотя он просуществовал всего два часа, по нему было пропущено немало ценных грузов.
Польская танковая бригада под командованием генерала Межицана подошла к реке, когда на плацдарме шёл ожесточенный бой. В течение нескольких дней и ночей под непрерывными бомбёжками танки бригады переправлялись на пароме на западный берег реки. Польские танкисты проявляли исключительное мужество. Какой бы неистовой ни была бомбёжка, они оставались на пароме. Но вот паром разбило. Танкисты отправились на поиски переправочных средств. Вскоре они доложили, что под Демблином нашлась исправная баржа, на которую можно сразу поставить 8-10 танков. Ночью баржу доставили в район Пшевуз — Тарновский, и переправа танков продолжалась.
Переправившиеся танки сосредоточивались у Магнушева. Командир бригады сразу же организовал здесь крепкую оборону. Первая же попытка фашистских войск прорваться к Висле на этом направлении потерпела неудачу. Все атаки были отбиты с большими потерями для противника.
Исключительный героизм проявили польские танкисты на участке Ленкавица, Тшебень. В разгар боя генерал Межицан на танке занял место в строю…
Сражение не прекращалось целый день. Всё поле боя было усеяно горящими немецкими танками. Дорогой ценой удалось противнику вклинится в нашу оборону, но добиться большего он уже не смог. На помощь польским танкистам пришли танкисты тяжелого танкового полка подполковника Оглоблина и артиллеристы полковника Кобрина. Общими усилиями боевые друзья ночью выбили противника. На поле боя осталось много трупов вражеских солдат и до 40 танков и бронемашин.
За этот бой более ста танкистов танковой бригады тут же на поле боя получили советские ордена и медали. Среди награждённых запомнился мне экипаж танка № 212: командир хорунжий Павлицкий, водитель Яковленко, капрал Левик, рядовые Забницкий и Свянтек. Отважная пятёрка на своей боевой машине несколько раз ходила в разведку, подавила гусеницами огневые позиции двух батарей, подбила три немецких танка…
Не менее отважно сражались за Магнушевский плацдарм на его правом фланге воины 3-й пехотной дивизии Войска Польского. Командовал дивизией полковник Станислав Галицкий. С ним мне довелось несколько раз встречаться на плацдарме. Храбрый и вдумчивый командир. На их долю выпала тяжелая задача. Они обороняли участок Залесский, Загшев, который почему то особенно облюбовала фашистская авиация. „Юнкерсы“ без конца пикировали на боевые порядки полков. Только за одно утро здесь было зафиксировано более 400 самолётовылетов. После массированного удара авиации в наступление пошли немецкие танки и пехота. В этом бою погибли многие польские товарищи. Но дивизия не дрогнула и отбила все атаки».

1-я польская танковая бригада участвовала в обороне Студзянского плацдарма на западном берегу Вислы южнее Варшавы. В трёхдневных оборонительных боях на линии Магнушев — Рычевул — фольварк Студзянка польские воины уничтожили около 1500 военнослужащих противника, 2 танка «тигр», 1 танк «пантера», 12 танков T-IV, один танк T-III, 8 САУ, 9 бронетранспортёров, 11 75-мм орудий и 16 противотанковых ружей.

28 июля 1944 года части 1-й армии Войска Польского заняла боевые позиции на восточном берегу Вислы и получили приказ маршала Рокоссовского форсировать реку. В ночь на 1 августа это попыталась сделать 2-я польская дивизия. В итоге одна рота переправилась через Вислу, ещё одна рота смогла достичь одного из островков посреди реки. Все части, пытавшиеся форсировать Вислу, понесли тяжёлые потери.

Днём 1 августа через Вислу пытались переправиться 1-я и 2-я польские пехотные дивизии. В итоге 2-й полк 1-й дивизии был практически полностью уничтожен. 2 августа армия не пыталась наступать, поскольку все 9 попыток форсирования Вислы окончились неудачей. 3 августа попытки 2-й дивизии переправиться были остановлены немецкой артиллерией.

10 сентября 1944 года советские и польские войска перешли в наступление в районе Варшавы и 14 сентября овладели Прагой — предместьем Варшавы на восточном берегу Вислы. Непосредственно после завершения боёв в районе Праги (предместье Варшавы), части 1-й армии Войска Польского предприняли попытку переправиться на западный берег Вислы с целью оказать помощь восставшим.

В ночь с 15 на 16 сентября 1944 года в районе Саска-Кемпы началась переправа частей 3-й пехотной дивизии Войска Польского. Несмотря на ожесточённое противодействие противника, десантная операция продолжалась до 19 сентября 1944 года и была прекращена в связи с тяжёлыми потерями. 23 сентября 1944 года была произведена эвакуация ранее переправленных частей Войска Польского, а также группы присоединившихся к ним повстанцев на восточный берег Вислы. В ходе операции общие потери Войска Польского составили 3764 солдат и офицеров, в том числе 1987 чел. убитыми на западном берегу Вислы (1921 военнослужащих 3-й пехотной дивизии Войска Польского и 366 военнослужащих 2-й дивизии Войска Польского), потери ранеными составили 289 военнослужащих.

12 января 1945 года началось новое советское наступление, в котором участвовала 1-я польская армия. 16-17 января 1945 года была освобождена Варшава, которую немцы превратили в руины.

В конце января 1945 года 1-я польская армия (93 тысячи человек) дислоцировалась в Померании. В феврале она перешла в наступление.

В феврале-марте 1945 года 1-я польская армия в течение десяти дней вела ожесточённые бои за город Кольберг, которому гитлеровское командование присвоило статус крепости. 18 марта 1945 года части 1-й армии Войска Польского установили контроль над городом. В боях за Кольберг немецкие войска потеряли 5000 военнослужащих убитыми и 6992 пленными.

13 апреля 1945 года части 1-й польской армии достигли реки Одер.

В январе 1945 года было завершено формирование 2-й армии Войска Польского. Она была переброшена к реке Нейсе, которую форсировала 17 апреля. На следующий день немецкие войска под командованием фельдмаршала Шёрнера, шедшие на защиту Берлина, частично отбросили, частично окружили части 2-й польской армии.

20 апреля немецкие войска оставили позиции на западном берегу Одера и стали отступать на запад.

В Берлинской наступательной операции приняли участие 1-я и 2-я армии Войска Польского, в составе которых к этому времени насчитывалось 36 частей и соединений общей численностью 185 тыс. чел. (в том числе, 10 пехотных дивизий, 14 полков и 20 отдельных батальонов), 3 тысячи орудий и миномётов, 508 танков и САУ, 320 самолётов.

Вклад польских воинов в победу получил высокую оценку: более 5 тысяч военнослужащих и 23 соединения и части Войска Польского были награждены советскими орденами, 13 раз Войско Польское было отмечено в приказах Верховного Главнокомандующего Вооружёнными Силами СССР (при этом, всего за период Великой Отечественной войны было издано 373 благодарственных приказа, и ещё 5 приказов были изданы за войну с Японией). Лучшие воины Войска Польского принимали участие в Параде Победы на Красной площади 24 июня 1945 года.

В мае-июне 1945 г. Войско Польское насчитывало около 400 000 человек. Оно было крупнейшей регулярной воинской силой, сражавшейся вместе с советскими войсками. В составе Войска Польского (1-я, 2-я армии и Резерв Главного командования) имелось 2 армейских управления, 1 танковый корпус; 14 пехотных, 1 артиллерийская и 3 зенитные артиллерийские дивизии; 10 артиллерийских, 1 миномётная, 1 мотострелковая, 5 инженерно-саперных, 1 кавалерийская и 2 отдельные танковые бригады, 4 авиационные дивизии, а также ряд специальных, вспомогательных и тыловых частей и несколько военно-учебных заведений. На вооружении имелось 4 тыс. орудий и миномётов, 400 танков и САУ, 600 самолётов и 8 тыс. пулемётов.

В общей сложности, в течение войны СССР передал в Войско Польское 302 994 винтовок и карабинов, 106 531 автомат, 18 799 ручных и станковых пулемётов, 6768 противотанковых ружей, 4806 миномётов, 3898 орудий, около 1000 танков и САУ, 1200 самолётов, 1800 автомашин и значительное количество иного снаряжения и военного имущества, а также обеспечивал снабжение Войска Польского обмундированием, продовольствием, боеприпасами, горючим и медикаментами.

Участие польских граждан в советском партизанском движении (1941—1944)

Польские граждане принимали активное участие в советском партизанском движении на оккупированной территории СССР.

В советском партизанском движении на территории БССР приняли участие 2500 поляков, из них 703 были награждены советскими правительственными наградами.

В советском партизанском движении на территории УССР принимали участие 2000 поляков.

Из 9187 установленных поимённо советских партизан и подпольщиков, действовавших на территории Литовской ССР (личность части погибших в начальный период войны осталась не установленной) 3,5 % по национальности были поляками.

• так, в состав возникшей в начале 1942 года в Вильнюсе советской подпольной организации «Союз активной борьбы» вошли польский коммунист Я. К. Пшевальский и ещё несколько польских антифашистов.

Кроме того, поляки принимали участие в советском партизанском движении на территории других республик СССР:

• так, активистами советской подпольной организации, действовавшей в поселке Сеща Брянской области РСФСР являлись поляки Януш Пшимановский, Вацек Мессьяш, Ян Маньковский, Ян Тима и Стефан Горкевич (военнослужащие немецкой воинской части L50485A, осуществлявшей военно-строительные работы на аэродроме в районе посёлка)
• в состав подпольной группы, действовавшей в железнодорожных мастерских Даугавпилса, входили поляки Казимир Лаздовский и его сын, тоже Казимир Лаздовский

В общей сложности, в советском партизанском движении на оккупированной территории СССР приняли участие 5 тысяч поляков. За участие в антифашистской борьбе в подполье и партизанских отрядах на территории СССР советскими правительственными наградами были награждены 993 польских граждан.

Диверсионная деятельность в Германии

В декабре 1942 года на немецкой территории начала действовать польская диверсионная группа «Zagra-Lin» из 18 человек, находившаяся в подчинении лондонского правительства. В феврале 1943 года они устроили взрыв на вокзале Фридрихштрассе, позднее — взрыв на Берлинской городской железнодорожной линии, а в апреле 1943 года — взрыв на центральном железнодорожном вокзале Берлина. Взрывы имели значительный общественный резонанс, кроме того, в результате взрывов был нанесён вред объектам железнодорожной инфраструктуры и убиты и ранены несколько немцев. В начале июня 1943 группа была выявлена гестапо и в дальнейшем — ликвидирована немецкими спецслужбами и полицией.

Литература

• Władysław Anders: An Army in Exile: The Story of the Second Polish Corps, 1981, ISBN 978-0-89839-043-8.
• Władysław Anders: Mémoires (1939—1946), 1948, Paris, La Jeune Parque.
• Margaret Brodniewicz-Stawicki: For Your Freedom and Ours: The Polish Armed Forces in the Second World War, Vanwell Publishing, 1999, ISBN 978-1-55125-035-9.
• Tadeusz Bór-Komorowski: Secret Army, Battery Press, 1984, ISBN 978-0-89839-082-7.
• George F. Cholewczynski. Poles Apart. — Sarpedon Publishers, 1993. — ISBN 978-1-85367-165-4.
• Jerzy B. Cynk: The Polish Air Force at War: The Official History, 1939—1943, Schiffer Publishing, 1998, ISBN 978-0-7643-0559-7.
• Jerzy B. Cynk: The Polish Air Force at War: The Official History, 1943—1945, Schiffer Publishing, 1998, ISBN 978-0-7643-0560-3.
• Norman Davies: Rising '44: The Battle for Warsaw, Viking Books, 2004, ISBN 978-0-670-03284-6.
• Norman Davies. God’s Playground, Oxford University Press, 1981.
• First to Fight: Poland’s Contribution to Allied Victory in World War II, 2009, ISBN 978-0-9557824-4-2.
• Józef Garliński: Poland in the Second World War, Hippocrene Books, 1987, ISBN 978-0-87052-372-4.
• Robert Gretzyngier: Poles in Defence of Britain, London, 2001, ISBN 978-1-904943-05-1.
• F.H. Hinsley and Alan Stripp, eds., Codebreakers: The Inside Story of Bletchley Park, Oxford University Press, 1993.
• Jan Karski: Story of a Secret State, Simon Publications, 2001, ISBN 978-1-931541-39-8.
• Jan Koniarek, Polish Air Force 1939—1945, Squadron/Signal Publications, 1994, ISBN 978-0-89747-324-8.
• Stefan Korboński, Zofia Korbońska, F. B. Czarnomski: Fighting Warsaw: the Story of the Polish Underground State, 1939—1945, Hippocrene Books, 2004, ISBN 978-0-7818-1035-7.
• Władysław Kozaczuk, Enigma: How the German Machine Cipher Was Broken, and How It Was Read by the Allies in World War Two, edited and translated by Christopher Kasparek, University Publications of America, 1984, ISBN 978-0-89093-547-7.
• Władysław Kozaczuk, Jerzy Straszak: Enigma: How the Poles Broke the Nazi Code, Hippocrene Books; February 1, 2004, ISBN 978-0-7818-0941-2.
• Richard Lukas: Did the Children Cry? Hippocrene Books, 1994.
• Richard Lukas: Forgotten Holocaust. Hippocrene Books, 2nd rev.ed., 2005.
• Richard Lukas: Forgotten Survivors. Univ. Press of Kansas, 2004.
• Lynne Olson, Stanley Cloud: A Question of Honor: The Kosciuszko Squadron: Forgotten Heroes of World War II, Knopf, 2003, ISBN 978-0-375-41197-7.
• Michael Alfred Peszke, Battle for Warsaw, 1939—1944, East European Monographs, 1995, ISBN 978-0-88033-324-5.
• Michael Alfred Peszke, Poland’s Navy, 1918—1945, Hippocrene Books, 1999, ISBN 978-0-7818-0672-5.
• Michael Alfred Peszke, The Polish Underground Army, the Western Allies, and the Failure of Strategic Unity in World War II, foreword by Piotr S. Wandycz, Jefferson, NC, McFarland & Company, 2005, ISBN 978-0-7864-2009-4. [books.google.com/books?q=&id=zhb2doihL1wC&vid=ISBN978-0-7864-2009-4&dq Google Print]
• Polish Air Force Association: Destiny Can Wait: The Polish Air Force in the Second World War, Battery Press, 1988, ISBN 978-0-89839-113-8.
• Polish Troops in Norway, a photographic record of the campaign at Narvik, published for the Polish Ministry of Information by M.I.Kolin (Publishers) Ltd., London July 1943.
• Harvey Sarner: Anders and the Soldiers of the Second Polish Corps, Brunswick Press, 1998, ISBN 978-1-888521-13-9.
• Stanisław Sosabowski: Freely I Served, Battery Press Inc, 1982, ISBN 978-0-89839-061-2.
• Gordon Welchman, The Hut Six Story: Breaking the Enigma Codes, New York, McGraw-Hill, 1982.
• Michał Wojewódzki, Akcja V-1, V-2, 3rd ed., rev., Warsaw, Pax, 1975.
• E. Thomas Wood, Stanislaw M. Jankowski: Karski: How One Man Tried to Stop the Holocaust, Wiley, 1996, ISBN 978-0-471-14573-8.
• Steven J. Zaloga: Poland 1939: The Birth of Blitzkrieg, Osprey Publishing, 2004, ISBN 978-1-84176-408-5.
• Steven J. Zaloga: The Polish Army 1939—1945, Osprey Publishing, 1982, ISBN 978-0-85045-417-8.
• Adam Zamoyski: The Forgotten Few: The Polish Air Force in the Second World War, Pen & Sword Books, 2004, ISBN 978-1-84415-090-8.
• The Poles on the Battlefronts of the Second World War. Warszawa, 2005. ISBN 83-11-10163-9
• Ю. И. Мухин. Крестовый поход на Восток. М.: «Яуза», «Эксмо», 2004.
• Оксана Петрушевич. Взаимодействие польского подполья с советскими партизанскими отрядами в обороне польского населения от действий отрядов украинских националистов на Волыни в 1943 году // Забытый геноцид: «Волынская резня» 1943—1944 годов: сборник документов и исследований / сост. А. Р. Дюков. М.: Алексей Яковлев, 2008. стр.90-117
• Климковский Ежи. «Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса. «Вече», 2011. ISBN 978-5-9533-5396-0

Отрывок, характеризующий Польша во Второй мировой войне

– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.