Кантнер, Пол

Пол Кантнер Paul Kantner
Основная информация
Полное имя	Пол Лорин Кантнер
Дата рождения	17 марта 1941(1941-03-17)
Место рождения	Сан-Франциско
Дата смерти	28 января 2016(2016-01-28) (74 года)
Место смерти	Сан-Франциско
Страна	США США
Профессии	рок-музыкант
Инструменты	гитара
Жанры	рок-музыка, психоделический рок
Коллективы	Jefferson Airplane, Jefferson Starship, Starship, KBC Band

Пол Лорин Кантнер (англ. Paul Kantner; 17 марта 1941 — 28 января 2016) — американский рок-музыкант, основатель рок-групп Jefferson Airplane и Jefferson Starship.

Происхождение, личная жизнь

Пол родился в семье Пола Кантнера и Коры Ли Кантнер (Фортье), у него были единокровные брат и сестра, намного старше его. Его мать умерла, когда ему было восемь лет, причем Кантнеру не дали посетить её похороны, отправив его вместо этого в цирк. Его отец, коммивояжёр, после смерти матери, отослал молодого Кантнера в Иезуитскую военную школу. В библиотеке школы в восемь или девять лет, он прочитал свою первую книгу научной фантастики, давшую ему отвлечение от непростой жизни, и также стал увлекаться музыкой. Когда Пол стал подростком, он вошел в полное философское противостояние против всех форм власти, и был полон решимости стать исполнителем фолк-роковых песен протеста как его музыкальный кумир Пит Сигер. Он учился в университете Санта-Клары и университете штата в Сан-Хосе, закончив в общей сложности три курса прежде чем прервать формальное образование и окончательно уйти в музыку.

Как политический анархист, Кантнер в молодости защищал использование галлюциногенов, таких как ЛСД для «расширения сознания». Позднее, в интервью 1986 года, Кантнер высказал свои мысли о кокаине и алкоголе, говоря, "Кокаин это особенно вредный наркотик, который превращает людей в ничтожества. А алкоголь — вероятно худший наркотик их всех. Когда вы становитесь старше и достигаете большего в жизни вообще, вы понимаете, что наркотики не помогают, особенно если ими злоупотреблять. Когда Кантнер лежал в больнице с кровоизлиянием в мозг в 1980 году, его лечащий врач Стивен Леви, сказал, что болезнь не связана с наркоманией, говоря: «нет никакого отношения между болезнью Пола и наркотиками. Он не употребляет наркотики.» У Кантнера трое детей — дочь Чайна (от брака с Грейс Слик), и сыновья Гэрет и Александр.

1960-е и 1970-е годы

Летом 1965 года певец Марти Балин решил основать новую группу Jefferson Airplane, и предложил Кантнеру присоединиться. На место гитариста Кантнер порекомендовал Йорму Кауконена, с которым он познакомился когда жил в Сан-Хосе. Кантнер будет единственным участником выступающим во всех составах Jefferson Airplane/Starship, имеющих приставку Jefferson. Песни Кантнера часто сочетали причудливую или политическую лирику с научной фантастикой, необычно наложенных на часто хард-роковый звук группы. Кантнер и Jefferson Airplane были среди групп игравших на фестивале Woodstock.

Во время переходного периода начала 1970-х, когда Jefferson Airplane начал распадаться, Кантнер записал альбом Blows Against The Empire, с группой которую он назвал Jefferson Starship.

Blows Against the Empire — концептуальный альбом в котором пелось о группе людей, убегающих с планеты Земля в угнанном космическом корабле. Альбом был номинирован в 1971 году на премию произведений научной фантастики Hugo Award.

1980-е 1990-e годы

В октябре 1980 года Кантнер попал в больницу с кровоизлиянием в мозг. Врачи решили не проводить операцию. Год спустя, Кэнтнер говорил о своем состоянии: «Если бы Большой Парень оттуда сверху, захотел бы поговорить со мной, я бы послушал. Но ничего не случилось. Это было все равно как короткие каникулы.» Болезнь была второй опасной проблемой с его здоровьем. В начале 1960-х он попал в серьезную аварию на мотоцикле: «я ударился в дерево прямо головой на скорости 40 миль в час и почти разбил свой череп. Некоторое время у меня там была пластина .» Возможно травма головы от аварии на мотоцикле спасла Кантнера от серьезных осложнений мозгового кровоизлияния; отверстие в черепе уменьшило внутричерепное давление.

В 1984 году Кантнер (последний член-учредитель Jefferson Airplane) оставил группу, объясняя что группа стала слишком коммерческой и заблудшей слишком далеко от своих корней бунтарской субкультуры. После ухода Кантнер подал в суд против прежних участников по поводу названия группы (остальная часть группы хотела продолжить выступать как Jefferson Starship). Кантнер выиграл свой иск, и название группы было уменьшено до просто «Starship.» В соответствии с решением суда, никакая группа не может назвать себя Jefferson Starship без Пола Кантнера в качестве участника, и никакая группа не может назвать себя Jefferson Airplane, если Грейс Слик не является участницей. Юридический конфликт имел личные последствия для дружбы Кантнера с Микки Томасом и Крэйгом Чакисо. В интервью 2007 года Кантнер сказал что прежнее решение суда не положило конец проблеме названия группы: "Прямо сейчас она (Грейс Слик) предъявляет мне иск по некой неизвестной причине, но вообще мы ладим хорошо. Двадцать лет назад, чувствуя себя уставшей от музыки, она передала мне права на Jefferson Starship, и теперь она предъявляет мне иск за то, что я использовал название. Я вынужден был пойти и откопать листок бумаги, который она подписала, и я показал его ей, но она сказала, «я не помню этого» Юридические вопросы разрешились в 2008 году, когда Слик и прежний менеджер группы Билл Томпсон были объявлены законными владельцами названия, но с предоставлением Кантнеру право использовать его для группы за плату, сумма которой не была раскрыта.

В 1985 году покинув группу Пол вместе с Кезеди и Балином сформировали группу KBC Band, выпустив один альбом. В 1988 году Кантнер также выступал в группе Hot Tuna, где компанию группе составила и Грейс Слик. Таким образом Jefferson Airplane формально воссоединилась, но ненадолго. Согласно Грейс она пришла выступить сначала ради шутки — «Мы даже не общались в течение года, мы боролись в суде… Так или иначе, идея состояла в том, что я только выйду на сцену и спою 'White Rabbit' чтобы увидеть что сделает Пол. Пол так и не понял что это шутка, но ему понравилось, и аудитории понравилось, и это именно так и началось.»

В 1989 году группа собралась в составе 1967 года (Кантнер, Слик, Балин, Кауконен, Кэссэди) и записала сильный альбом под названием просто Jefferson Airplane, выдержанный в традициях лучших своих работ. Ряд композиций из него (в том числе «Planes» и «The Wheel», написанные Кантнером) стали хитами.

1990-е — 2016

Кантнер и участники Jefferson Airplane были введены в Зал славы рок-н-ролла в 1996 году. Выступление на церемонии стало первым с 1970 года когда участники-основатели Марти Балин, Йорма Кауконен, Джек Кэзэди, Спенсер Драйден и Кантнер играли вместе, Слик пропустила церемонию из-за серьезной инфекции, но послала сообщение, которое было прочтено Кантнером, «Грэйс посылает свою любовь.»

В 1991 году Кантнер и Балин снова сформировали проект Jefferson Starship.

28 января 2016 года Пол Кантнер умер в США на 75-м году жизни. Он скончался в результате осложнений, вызванных перенесенным недавно инфарктом.

Отрывок, характеризующий Кантнер, Пол

В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.