Понизовский, Борис Юрьевич

Борис Понизовский
Место рождения:	Ленинград, СССР
Профессия:	театральный режиссёр, педагог, художник
Театр:	ДаНет

Борис Юрьевич Понизовский (3 июля 1930, Ленинград — 3 июня 1995, Санкт-Петербург) — театральный деятель и теоретик, художник, скульптор, режиссёр театра «ДаНет».


Борис Понизовский о театре:

В театре определяется не Божий мир, не космос, не пространство архитектора - город, дом, комната, сцена; не пространство культуры, а пространство которое появляется благодаря трате времени актёра. Вот это пространство для меня важно.

Биография

1930 года 3 июля родился Борис Юрьевич Понизовский — в Ленинграде на улице Герцена 34 в квартире 1, где живёт все годы (за исключением лет эвакуации).

Отец — Юрий Павлович — петроградец. Ювелир, служащий стекольного треста, пианист-любитель, коллекционер русских импрессионистов (по словам матери)… Мать — Цицилия Захаровна — из Белоруссии. Домохозяйка. Обладала меццо-сопрано, приглашалась на радио. Художница-график, училась у академика Пэна. Эстетические интересы родителей жестко определили воспитание мальчика Бориса.

1934 год. За год влюбился в биографию Фабра в книге «Жизнь ос», в адаптированного Рабле, в биографию и слова Хлебникова. Сосед Георг Вестфален начал ему читать по-немецки из Гёте… Его воображение о пространстве звуков столкнулось с коллективом детей у немецкой бонны…

1935 год — отдан в обучение живописи. Битьём заставляют рисовать с натуры.

1938 год — определён в 1-й класс.

1939 год — любовь к третьекласснице.

1941 год — эвакуировали со школой в Борисоглебск под Ярославлем (покормили его и всех детей, кого он видел, сырым парным мясом), перевезли в Голышманово под Омск. Чтобы не оказаться под волей нескольких ожесточившихся старшеклассников, бежал из интерната, пожил у лесника в тайге, бродил в Средней Азии, поголодал — заболел, был госпитализирован, возвращён в интернат. Организовал театральный кружок. Ставил в нём и играл. Ему вернули его немецкую и русскую книги (Гете Вестфалена и том Щедрина в дорогу от верхней соседки на Герцена)…

1942 год — 1 мая в блокаду умирает отец. Мать — в начальницах группы самозащиты их дома — в августе из города её вывозят тяжело больной. В октябре она находит сына и забирает его в татарский городок Каргат.

1943 год — Они в Кривощёково — окраине Новосибирска. Он там капитан тимуровской команды… Театр «Красный факел» уступает здание ленинградскому театру имени Пушкина, переезжает в Кривощёково. Мать дружит с театром, служит бухгалтером в домах, где поселены актёры, в чём-то выручает их. Её сын взят в студию театра к педагогу Левандовской. Педагог отмечает ученика ладонным изданием трудов Сталина, где на каждом из томиков написала что-то о будущем мальчика… Он влюбляется в десятиклассницу Нору. Пишет первую повесть на тему из Тургенева, но c атмосферой которую бы сейчас небрежно назвали бы сюрреалистической. Библиотекарша забирает тетради, чтобы сберечь… Она приносит ему стихи Блейка, он влюбляется в его биографию.

1944 год — У него нет воспитателя, он разъезжает по Новосибирску, разговаривает с немцами. Он на взрослую жизнь запоминает законы, ринувшиеся в него: о себе, как о части пространства, о премьерах и ракурсах природы через человека, о человеке, как о пастухе асимметрий, диспропорций, о стаде гармонии, о неделимом содержании и о содержании, за которое человек принимает условие полюбить форму. Начало общения с авторами, с Богом… Чтение «Улисса» в разрозненных книжках журнала «Интернациональная литература» и статьи о «Трактате любви» Стендаля…

1945 год — в Ленинграде. Инерция ещё заставляет играть в студии актёра Андреевского из театра имени Пушкина. Но возобновление ленинградских впечатлений реализовало занятия, но графикой по объёму — по скульптуре: посещал библиотеку и натурный класс Академии Художеств, мастерские скульпторов (жёстких ремесленников) Крестовского и Симонова в доме Союза Художников. Уроки брал за разминание глины, гипсовую формовку и позирование. Влияние в 1946 году оказали контакты с художниками Рудаковым, Альтманом (отсюда таинственная недоговорённость о Малевиче, Кандинском, Филонове. Чтение А. Эфроса и Пунина), критическое внимание к его бумагам графика Г. Верейского. Контраст школьного ученичества и переживаний от встреч с профессионалами заставили его обидеть мать — в разгар экзаменов бросить 8 класс в 1945 и вечернюю школу в 1947 году. Работал на кинокопировальной фабрике контролёром плёнок, возненавидел музыку кино, возлюбил дискретность как правило в искусстве. По ходатайству Д. Д. Шостаковича ему разрешали сидеть на репетициях первого состава филармонического оркестра. Ему открылся театр дисциплины и стиля. При вакансии — пришёл учеником печатника-хромолитографа в эстампную мастерскую Союза Художников. Добился трамплина, теперь такого низенького в Кавголово, корта. Туберкулёз и воздух весенней Финляндии и зимнего Крыма. Полугодовое путешествие по крышам родного города.

1949 год — ампутация ног, госпитализация до 1951 года. Женитьба без оформления брака. Т. Скуй — студентка университета. Искусствоведка, знаток итальянского языка. Жили в родительских домах. Филармония, Эрмитаж, Публичная библиотека, овладение конструкцией драмы, внимание к прикладной скульптуре. Открытие сценариев дель арте, пространственные спекуляции в комедии Джордано Бруно.

1952 год — Столкновение биографического времени и литературного, безвременного интроверта и времени вторичного стиля в городе, законы бытовых психологических объёмов времени и все как персонаж = персонаж как время изменяющегося пространства. Он реагирует на театр всех культурных эпох в быту. Он восстаёт против пьес цензуры цивилизации. Он пишет два листка антилитературного маленького структурального поливариантного театра. Он пишет о сакральности сознания зрителя и о подчинении этой тайне подмостков. Не темнота и звук (допинги множественности пространств), а свет и тишина. Он забывает об этом до 1956 года.

1953 год — Женитьба на В. Иерихоновой. Студентка редакторского факультета. Эмиграция внутрь. Познание слова в прозе и пьесе. Закрытие театра там и там. Театр вдвоем. Заработки по трудовым соглашениям: печатанье в четыре руки на машинке рукописей из Внешнего отдела Публичной библиотеки, копирование чертежей, корректура из технического издательства, редактирование брошюр овощеводов, в соавторстве сценариями на телевидении, радио, киностудии научно-популярных фильмов, архитектурным макетированием. С 1956 года выполнял заказы на прикладные работы: эскизы общественных интерьеров. В Москве вернувшаяся из ссылки портниха Аллилуевой дала два урока кроя, он увлек несколько десятков заказчиц моделированием одежды и туфель. Неожиданно взялся за декоративные барельефы, эскизы барельефов он дарил как брошки. Возможно, что это первый дом без дверей в России, первые стены художников, — «учеников» Руо, Дерена, Матисса, Клее, ташистов. «Волны» книгочеев-ост-румцев, художников, искусствоведов, поэтов, прозаиков, москвичей — добрейших никто — противников строя. Рассказывают о большей или меньшей доле в этих стенах имен, более поздних для этого порога или более ранних: художников Богомолова, Есаяна, Кулакова, Михнова, Файнгольда, Виньковецкого, поэтов Алексеева, Гробмана, Хвостенко, Аронзона, Волохонского, Григорьева, Горбовского, Сосноры, Сапгира, Богданова, изредка Айги и Бродского, Рейна, прозаиков Вольфа, Довлатова, Голявкина, Дышленко, Морева, Битова, Федосеенко. Позже в обмененом доме, ещё позже в обменянном доме матери — композиторы Кнайфель, Белимов, поэты Юрьев, Закс, Мартынова… Неупорядоченный и нравственно излишний набор…

Теория театра

1956 год — Он возвращается к непонятым листкам о театре и собирает книгу «О семиотике подмостков». Его увлекает семейственность времени, пространства и персонажа, их взаимомимикрия. Энергия книги падает в 1965 году, но и в 1991 году она ловится умом… Он сочиняет дайджесты, как сейчас бы назвали, на какие-то свои пьесы, оставляя на их листах с литературным текстом — «запрещается к постановке». Тогда же из любопытства к психологии женского коллектива на центральном телеграфе он устраивается туда работать. Многим, смеются до сих пор, запомнился его голос в телефоне — телеграмма в кредит. В 1958 и 1961 году жена реагирует на сигналы внимания КГБ и передает несколько корзинок и чемодан с его рукописями в доверительные для неё семьи, о которых он, по её мнению, не должен был знать.

1961 год. Его сообщение о своем промысле театра актёрам Кабуки, гастролировавшим в Москве и Ленинграде. Кропотливая после встречи и радостная возня с композицией карточек книги «Семиотика подмостков». Мать хранит подарок японских актёров.

1962 год. По инициативе поэта Сапгира и художника Есаяна в Москве первая выставка и продажа эскизов, ставшими бижу. Есть возможность поехать писать на зимний Кавказ. Свадебное путешествие с Л. Мартюк, студийкой в театре Г. Товстоногова.

1963 год. — Рождение сына Филиппа. Заказ Союзторгрекламы — сценарии рекламных фильмов. Комиссары ведомств губят новизну.

1964 — 1966 годы — Доказывает право личности на государственный инструментарий и ощущаемую им эстетику фильма. При поддержке юных фотографов и операторов нанизывает четырёхчасовую ленту художественного кино, сделанную в отказе от условий «годаровскими жестянками». Внутреннее соперничество с игрой Параджанова, экстремальная фабула, резервы импровизации, юное подсознание и эротика, сверхкрупные планы. На трагических остатках негатива фильма и фотографического сценария он складывает книгу о методике и языке кино. Материальная ограниченность не придала спонтанности игре в книгу. Есть ощущение роскошной черновой горы. С 1965 года не пишет прозу и пьесы.

1967 год — Сценарист и сорежиссёр ведомственной документальной ленты «Хозяева моих забот» для Всесоюзной конференции работников коммунального хозяйства при Ленгорисполкоме. …Аттестат зрелости на радость матери.

1969 год — По предложению директора Эрмитажного театра опробована модель театра — спутника иностранных выставок. К выставке «Французский романтизм» по линии ВТО (сейчас СТД) с актёрами государственных театров, дипломниками ЛГИТМиК и художником И. Диментом в качестве режиссёра по движению поставлена комедия де Мюссе «Фантазио».

1970 год — По заказу экспериментальной студии электронной музыки в Москве исполнил режиссёрский сценарий цвето-музыкального абстрактного панно для ВДНХ, посвященного столетию Ленина… Неделя интереса Ю. Любимова к теоретическим выкладкам Б. Понизовского.

1971 год — Женитьба на Н. Кудряшевой. Театровед, научный сотрудник НИО ЛГИТМиК. В доме ученицы, театроведа Т. Жаковской значительное для него знакомство с авантюрного склада человеком, ещё не знавшим, что он заразится театром — М. Хусидом.

1973 год — Сорежиссёр М. Хусида и художник постановки по пьесе Штока «Божественная комедия» для театра кукол во Львове.

1975 год — Постановка пространственной музыки А. Кнайфеля в ленинградской филармонии. (В 1977 году повторение на фестивале советской авангардистской музыке в Таллине. В 1978 году — на творческом вечере композитора в Москве)…
…Передача изначальных идей для организации М. Хусидом из выпускников ЛГИТМиК русской труппы театра кукол во Львове. Надежда видеть трансформацию идей.

1976 год — Участник Всесоюзной выставки художников театра кукол на Московском Конгрессе УНИМА (международного союза деятелей театра марионеток). Русская труппа уходит из Львова, по совету М. Хусида, с ним в Курган (Южное Зауралье). М. Хусид настаивает, чтобы Б. Понизовский приехал в театр. Последовательно или одновременно он занимает в театре «Гулливер» должности заведующего литературной и музыкальной части, очередного режиссёра. Среди постановок — на музыку А. Кнайфеля, С. Баневича, Габуния,.. Шекспир, Пушкин, Блок, обериут Введенский, Погорельский, Бредбери, Биссет. После ухода М. Хусида он мастер курса актёрского отделения музыкального училища. Открыта методика бессловесного спонтанного воспитания актёров театра драмы и кукол. За два с половиной месяца студийного марафона на глазах публики найдено 273 этюда в работе с предметом. Драматический и кукольный театр научился импровизировать и молчать. Поездки с уроками фантазии в Москву и Ленинград. Женитьба без оформления брака на О. Борисовой. Художник-археолог.

1977 год — На фестивале театров кукол в Тюмени наряду с постановкой М. Хусида постановка Б. Понизовского оперы С. Баневича «Мальчик и ночь» (16-минутная опера в действии на полтора часа). (Опыт этой постановки истолкован в брошюре издательства «Знание» — «В театре кукол» 1978 года и в книге того же автора Н. И. Смирновой «Искусство играющих кукол» издательства «Искусство» 1983 года)… В Ленинградской филармонии за одну ночь проделана работа над чтецким текстом для оркестра и режиссура сюиты А. Кнайфеля «Петроградские воробьи» к фестивалю «Ленинградская весна». Ранним утром музыковеды отменили режиссуру, чтобы не создавать прецедент. С оставшимся текстом исполнение имело успех.

1978 год — В Кургане рождение дочери Ксении. В этом же году Б. Понизовский — участник выставки «Художники советского театра кукол» в Праге.

1979 год — На фестивале театров кукол в Уфе театр «Гулливер» не участвовал. Внеконкурсный показ тюменской актрисой Н. Гребенниковой (женой М. Хусида) моноспектакля по одному из «Мимиамбов» Герода (Древняя Греция, 3-й век до нашей эры), поставленного Б. Понизовским, имел признание.
Женитьба на Г. Викулиной — студийке театра «Гулливер». В дальнейшем ведущая актриса театра «ДаНет», испытательница ролей.

1980 год — На Всесоюзном фестивале внеплановых постановок драматических театров в Звенигороде (под Москвой) и в Москве успех имели спектакли по опере С. Баневича «Мальчик и ночь» и «Ромео и Джульетта» Шекспира, поставленные Б. Понизовским.

1981 год — Б. Понизовский уехал в отпуск в Ленинград и уволился из «Гулливера». Надоел стереотип победы — подтягивание к фестивалю. …Неожиданно его ученики тоже уволились из «Гулливера» и приехали к нему. Какой-то выход был в создании «Частной труппы». Имея возможность показа не более чем пятнадцати зрителям, труппа выступила за два сезона перед 8161 зрителем. В 1982 году — по просьбе В. Полунина перед труппой «Лицедеев». Предложение В. Полунина поставить у него спектакль и преподавать в студии не могло быть реализовано из-за третьего высокого этажа, на котором тогда располагался зал «Лицедеев». Выступали по приглашениям перед труппами гастролировавших в Ленинграде театров… В 1982 году по договору с театром Выборга написал для одного из спектаклей музыку песен.

С 1981 года «Частная труппа» пропагандировала поиск в языке.

С 1983 по 1987 годы режиссёр и актёры «Частной труппы» воспитывали на окраине города детский театр «Да-да-да». Труппа взрослых актёров под названием «ДаНет» на хозрасчете с 1988 года — приняла новых художников и актёров.

1988 год — Презентация театра «ДаНет» в Доме Дружбы. В зале секретари двух десятков отделений общества «Италия — СССР» из разных городов. Успех. Приглашение в города Лукка и Пьяченца. Отсутствие помещения, в котором бы сохранились материалы и реквизит театра, хлопоты о помещении не дали поехать…

1989 год — Рождение сына Матвея. Приглашение в Югославию. В последнюю минуту из-за отсутствия части мест в гостинице администратор отказался везти труппу.

1990 год — Событие. Из театра «ДаНет» выявился новый театр «Группа АХЕ». Он состоит из трех художников «ДаНет». «АХЕ», выращенные на методике Б. Понизовского — без его вмешательства — показывает вариантные урбанистические спектакли. Б. Понизовский здесь критик-зритель. На его взгляд художники более опосредованы, чем актёры, и ближе к его теоретическим предложениям. Два спектакля театра были куплены ассоциацией московской интеллигенции «Мир Культуры» для показа в Москве детским домам, опекаемым ассоциацией, и своим специалистам. «ДаНет» получил афиши «элитарного театра из Санкт-Петербурга». Оба спектакля: комбинаторный, кукольный «ПРО ЧТО» и взрослый проект языка и жанров театра — пантомима с частями кукол, масками и предметами — «ИЗ ТЕАТРАЛЬНОЙ ТИШИНЫ НА ЯЗЫКЕ ФАРСА» (вариант для 4 актёров), — смотрелись празднично в консерваторском зале имени Рахманинова.

1991 год — В мае прошли гастроли в ФРГ: «ИЗ ТЕАТРАЛЬНОЙ ТИШИНЫ НА ЯЗЫКЕ ФАРСА» (вариант для 2 актёров), акция «АХЕ» и выставка офортов и масок двух из четырёх художников театра «ДаНет». Рецензии об одухотворенной технике и ошеломляющей простотой фантазии с предметами. В июле в «ДаНет» приняты молодые режиссёр и актёры, нашедшие друг друга для создания своего театра под названием «Никто не знает». «ДаНет» будет выращивать ещё один коллектив, для лаборатории им отдан антураж «ДаНет»… Продолжаются репетиции с текстом А. Стриндберга, с пьесой японского драматурга Б. Минору. Готовятся эскизы для 8 монологов «Мимиамбов» (моноспектакль) Ждут антуража моноспектакль о любви из рассказа Д. Верга «Волчица» и пьеса москвича Ю. Волкова «Пенелопа». Подготавливаются эскизы по тексту повести африканца Тутуолы «Путешествие в город мертвых» и «Средневековых французских фарсов». Ждет художника пьеса Н. Самвеляна «Ночная гостья». У Б. Понизовского проходит в Амстердаме в галерее «Ра» выставка-продажа двенадцати миниатюр (брошей). Партия из пятидесяти миниатюр взята в Москву для выставки-продажи в Южной Корее.

Продолжается борьба за принадлежащее с 1989 года театру помещение.

***

Борис Юрьевич Понизовский скончался 3 июня 1995 года. На надгробном камне он изображён, как он сам описал в эпиграфе к вышеприведенной автобиографии, названной им «Естественность»:

Давно он их просил: на могильном камне нацарапайте меня спиной к вашим глазам

Источники

• Автобиография Бориса Понизовского

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=eyF-g62pCYA документальный, короткометражный фильм Би-Би-Си о театре Да-Нет]
• [www.novayagazeta.ru/data/2007/57/27.html Новая Газета, № 57 от 30 июля 2007 г, «Человек-театр»]
• [freespace.virgin.net/sharmanka.kinetic/ponizovsky.htm О Понизовском]
• [shubinskiy.livejournal.com/42449.html Воспоминания Анри Волохонского]
• [www.zhurnal.ru/staff/gorny/texts/ponizovski.html Журнал.ру, Мистический жест импровизатора в открытом пространстве сцены, Беседа с режиссёром театра «ДаНет» Борисом Понизовским]
• [freespace.virgin.net/sharmanka.kinetic/ponizovsky_files/zemlya.htm Премьера альтруизма или сомнение в премьере — Литературно-художественный альманах «Незамеченная земля», Москва-Петербург, Ассоциация «Новая литература», 1991, стр 303—327]
• [www.grad-art.ru/biblioteka/ponizovski/ponizovski.htm Вспоминая Бориса Юрьевича Понизовского]
• [www.5-tv.ru/video/504635/ 5ый канал, передача «Культурный слой». Выпуск «Театр Бориса Понизовского» 23 марта 2006 г.]
• [www.colta.ru/articles/specials/8025 Кукуй И. Атлантида Бориса Понизовского]

Отрывок, характеризующий Понизовский, Борис Юрьевич

Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.