Пономарёв, Антон Трофимович
| Антон Трофимович Пономарёв | |
| купец, городской голова | |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Антон Трофимович Пономарёв (около 1744 года, Соликамский уезд — 24 января [5 февраля] 1819, Пермь) — российский предприниматель (купец 1-й гильдии), городской голова Перми в 1799—1802 и 1808—1809 гг.[1]
Антон Трофимович Пономарёв родился около 1744 года в Соликамском уезде Пермской губернии в семье государственных крестьян. У него был брат Егор, умерший в 1804 году. В 1772 году женился на Парасковье Тимофеевне (1757—1821), дочери Тимофея Иконникова — крепостного крестьянина Строгановых из села Новое Усолье. У них были дочери — Катерина, Афонасия, Пульхерия и Варвара и сыновья — Николай и Иван[1].
В 1782 году Антон Трофимович Пономарёв был записан в купцы 1-й гильдии города Перми с капиталом в 10100 рублей, но затем перешёл во 2-ю, а потом (в 1811 году) — в 3-ю гильдию. Владел двумя домами на Егошихинской улице и тремя земельными участками на Петропавловской улице. Также приобрёл каменный дом на Набережной улице к купца Фёдора Хрептова. Занимался торговлей импортными винами и поставками соли в города Пермской губернии по казённым подрядам совместно с Петром Абрамовичем Поповым, который предъявил ему иск на 25000 рублей. После тяжбы, длившейся 10 лет[2], имущество Пономарёва было конфисковано, и он перешёл из купеческого сословия в мещане[1].
В 1784—1787 и 1790—1793 гг Пономарёв занимал в городском магистрате должность бургомистра. Затем дважды был городским головой Перми: в 1799—1802 гг и с октября 1808 по 15 ноября 1809 года (с 17 сентября 1809 года он был тяжело болен). Скончался 24 января (5 февраля) 1819 года и был похоронен на Егошихинском (Старом) кладбище[1].
Напишите отзыв о статье "Пономарёв, Антон Трофимович"
Примечания
Литература
- Городские головы города Перми. — Пермь, 2003, С. 16—17.
- Шумилов Е. Н. «Отцы» города Перми (1791—1919 гг.): биографический справочник. — Пермь, 2005.
Отрывок, характеризующий Пономарёв, Антон Трофимович
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
