Список персонажей мультсериала «Утиные истории»
Поделись знанием:
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.
– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
(перенаправлено с «Поночка»)
|
|
Это список персонажей из вселенной диснеевских мультсериала[1][2], игр и комиксов «Утиные истории». К этой же вселенной относятся хронологически более поздние мультсериалы «Кряк-Бряк» и «Чёрный Плащ». Большинство персонажей были основаны на идеях Дона Росы.
Семья
- Скрудж МакДак (англ. Scrooge McDuck) — богатейший селезень в мире, главный протагонист мультсериала. Скрудж постоянно изыскивает способы нарастить своё богатство. Однако есть единственная вещь, которую он ценит больше, чем своё богатство — его племянники и Понка (разве что, ещё возлюбленная Голди). Шотландец по национальности. 61 год.
- Билли, Вилли и Дилли Дак (англ. Huey, Dewey & Louie Duck — Хьюи, Дьюи и Луи Дак) — внучатые племянники Скруджа. Все трое являются близнецами, и для того, чтобы их не путали, носят футболки и бейсболки, различающиеся цветами. Билли ходит в красной одежде, Дилли — в зелёной, а Вилли — в синей. 8 лет.
- Понка Вандеркряк (англ. Webbigail «Webby» Vanderquack) уменьш. и ласк. Поночка — внучка миссис Клювдии и приёмная племянница Скруджа Макдака. Носит розовую одежду. Любит детей и животных. Добрая, эмоциональная и верная. Её фамилия упоминается в серии "Жемчужина мудрости". 6 лет.
- Миссис Клювдия (англ. Mrs. Bentina Beakley) — бабушка и законный опекун Поночки. Становится домохозяйкой, горничной в доме у Скруджа Макдака, а также няней для племянников Скруджа — Билли, Вилли и Дилли. Во время собеседования миссис Клювдии по поводу её приёма на работу горничной, поварихи и няни к Скруджу и его племянникам, они с Поночкой были бездомными. Она согласилась работать за еду и кров, и дядюшка Скрудж не смог отказать. С тех пор миссис Клювдия и Поночка стали настоящими членами семьи Макдаков. Чемпионка по плаванию 19 какого-то года (она сама не помнит). Клювдия часто чего-то пугается, и даже устраивает панику во многих сериях, но, когда нужно, она может проявить смелость ради друзей и семьи. 55 лет.
- Дакворт (англ. Duckworth) — бессменный дворецкий в доме Скруджа МакДака, по характеру совершенно невозмутимый, спокойный и серьёзный. По совместительству еще и шофёр в доме Макдаков. Несмотря на то, что в его имени присутствует «Дак» (утка), Дакворт представляет собой антропоморфную собаку. Он работал на Скруджа еще до того, как в его дом переехали племянники. Кроме того, что Дакворт выполняет работу дворецкого и шофёра, иногда еще работает рассыльным. Был единственным слугой в доме Скруджа до того, как тот принял на работу Миссис Клювдию. Обычно появляется в качестве второстепенного персонажа, за исключением двух серий. Хоть и неоднократно старается не встревать в ситуации, большинство из которых его пугают. 61 год.
Друзья
- Зигзаг МакКряк (англ. Launchpad McQuack) — авиапилот Скруджа[3]. Главными своими достижениями считает аварийные посадки, самые интересные из которых заносит в книжечку, подаренную страховой компанией. 99% всех полётов заканчиваются авариями. Однако в серии «Пещера Али-Бабы» оказывается, что Зигзаг может посадить самолет, не разбив его. Зигзаг — выходец из шотландского клана авиаторов МакКряков. Есть младшая сестра. Позже Зигзаг МакКряк появляется в сериале «Чёрный плащ».
- Винт Разболтайло (англ. Gyro Gearloose) — петух-изобретатель, который часто работает на Скруджа.
- Фентон Крякшелл (англ. Fenton Crackshell) — нанятый в третьем сезоне бухгалтер и телохранитель Скруджа, также известен как Утко-робот «Гизмо» или Техно-Дак (англ. Gizmoduck). Способен очень быстро считать. Характерное выражение — blathering blatherskite («белиберда-белибердень», также другие версии: «чёрт побери», «болтун-сплетник», «японский городовой»). В одном эпизоде быстро разбогател и пытался подражать Скруджу даже в обустройстве быта и манерах поведения, но также быстро разорился. Очень любит свою лучшую подругу Гэндру и свою мать, миссис Крякшел. Позже появлялся в нескольких эпизодах мультсериала Чёрный Плащ под именем Супер-Кряк.
- Гэндра (англ. Gandra Dee) — очень милая девушка Фентона Крякшелла, одна из самых красивых персонажей Утиных историй. Фентон любит её больше всего.
- Миссис Крякшелл (англ. Mrs. Crackshell) — экстравагантная мать Фентона. Домохозяйка, обожающая сериалы и своего сына, с которым проживает в трейлере,хотя часто у неё с ним не хватает времени, так как вынуждена смотреть телевизор и заниматься домохозяйством.
- Пупс (англ. Doofus Drake) — маленький, толстый, бывший скаут в очках, обожающий поесть. Закадычный друг Зигзага и Билли, Вилли, Дилли.
- Глэдстоун Гусак (англ. Gladstone Gander) — племянник Скруджа и кузен Дональда. Живёт за счёт своего везения.
- Голди «Золотко» О’Гилт (англ. "Glittering" Goldie O'Gilt) — давняя возлюбленная Скруджа (по его словам - «самая жадная девчонка на Клондайке»). Впервые появилась в эпизоде «Возвращение на Клондайк». Когда Макдак впервые туда приехал он был гол как сокол, но имел колоссальное желание работать. Он везёт туда утят и вспоминает первую любовь и первое любовное разочарование. На самом деле всему виной был Громила Ден, мошенник на Клондайке, который выкрал их золото, тем самым подставив Голди, подло убедив в этом Скруджа в её краже, и с тех пор тот не слишком доверял Голди. Тем не менее, когда Скрудж сражался с Деном, как только тот занялся ограблением его поезда, Голди тут же примчалась, наказав подлого обманщика, и они со Скруджем вновь стали друзьями. Трудно говорить о серьёзности отношений Голди и Скруджа. Видятся они крайне редко, а при встречах Скрудж Макдак разговаривает только о своих проблемах, хотя Голди, почти всегда, снисходительна к нему в его ситуациях.
Антагонисты
- Флинтхарт Гломгольд (англ. Flintheart Glomgold) — главный конкурент Скруджа МакДака. Удерживает титул второй по богатству утки в мире, уступая только Скруджу. Родился в 1934 году. Носит бороду, в которую также входят и бакенбарды. На голове часто можно увидеть шотландский берет с красной отделкой. При этом часто представляется жителем Южной Африки. Неоднократно пытался одолеть Скруджа, стать богаче него, для чего тоже предпринимал большие путешествия за сокровищами. В детстве Скрудж МакДак и Флинтхарт Гломгольд были лучшими друзьями. Впрочем,он действительно ни перед чем не остановится, и если понадобится убить Скруджа, то Гломгольд сделает это. В основном, за исключением Скруджа, он никому из остальных персонажей не вредит. Тем не менее, другие его также мало заботят — Гломгольду безразлична судьба остальных без исключения. Однако, данный селезень «одиночка» предпочитает быть в компании, зачастую махинацией, так как он постоянно объединяется с известными преступниками, такими как братья Гавс, причем они ему с удовольствием помогают разорить Скруджа. Похожи их качества есть тем, что оба жадные, болезненно бережливые, при этом всё отрицательное, что есть в Скрудже, в Гломгольде преумножено, к тому же у Флинтхарта явно отсутствует совесть. Хотя, как и Скрудж, был влюблён в Голди, естественно, из-за этого они со Скруджем МакДаком воевали. Внешне похож на Скруджа Макдака (в одной серии он использовал это сходство, чтобы подставить Скруджа), и также иногда встречается мнение, что Флинтхарт Гломгольд — шотландец по происхождению, что отражается на его речи (слегка картавит в мультсериале). Одевается в чёрное пальто, в отличие от синего Скруджа. В целом можно отметить, что оба селезня являются выходцами из Шотландии и даже дальними родственниками Буги МакДиво, как представлено в комиксе Джона Ластига и Викара «Family of Fore». 51 год.
- Братья Гавс (англ. The Beagle Boys) — большая семейка собак, Которая состоит из Шефа, Обжоры, Вышибалы, Неряхи, Банкира, Битника и Малыша и которая всеми способами постоянно пытается ограбить банки или хранилище Скруджа, в том числе и объединяясь с его главным соперником Гломгольдом. Иногда банду возглавляла Мамаша Гавс (англ. Ma Beagle) — самая хитрая из всех представителей семейства. Конечно, не все ровесники, хотя большинству из них по 30 с чем-то лет.
- Магика де Гипноз — более известная, как просто Магика (англ. Magica De Spell) — могущественная, молодая ведьма-утка, которая постоянно пытается украсть у Скруджа его счастливую монету, чтобы завладеть всем миром. Имеет брата, превращённого в ворона. 30 лет.
- Дижон (англ. Dijon) — худющий, но неуклюжий вор. Впервые появился в серии «Золотой гусь», там он твердил, что он исправился, хотя он в конце каждой серии продолжал воровать. Страдает клептоманией. По своей натуре он очень напоминает Амина Дамула — одного из отрицательных героев мультсериала «Аладдин». (Кстати, об Аладдине) судя по одежде он арабского происхождения. Служил Гломгольду, насчёт металлических клещей, также и в полнометражном мультфильме злому колдуну Мерлоку. 30 лет.
- Мерлок (англ. Merlock) — могущественный чародей, который с помощью зеленого амулета может превращаться в различных животных. Встречается в полнометражном мультфильме «Утиные истории: Заветная лампа», в котором он пытается вернуть себе волшебную лампу. В вину ему вменяется затопление Атлантиды, уничтожение Помпеи и изобретение пиццы. Возрастом выглядит на 63 года, однако он родился в далекие времена Али-Бабы. Мерлок пожелал жить вечно, поэтому ему несколько сотен лет.
- Фантом Блот (англ. The Phantom Blot) — злодей, который был изначально создан как антагонист Микки Мауса в комиксе 1939 года «Mickey Mouse Outwits the Phantom Blot». В Утиных историях встречается в единственном эпизоде. Возраст неизвестен.
- Эль Капитано (англ. El Capitan) — бывший капитан, сошедший с ума, пытаясь найти древние сокровища. Появляется в пилотном эпизоде, состоящем из 27 частей; в 1 сезоне, сериях 1, 2 и 27. В мультсериале есть косвенные намёки на тот факт, что он испанец, которому более четырехсот лет. Он во много раз даже более жадный, чем Скрудж и Гломгольд вместе взятые: потопил собственный корабль, чтобы получить одну, единственную, золотую монету.
Второстепенные герои
- Дональд Дак (англ. Donald Duck) — хотя Дональд и является ключевым членом семьи, в мультсериале его роль сделана второстепенной для того, чтобы переключить цель повествования на Скруджа и его мальчиков. В начале сериала Дональд оставляет Билли, Вилли и Дилли на попечение Скруджа на период своей службы в Военно-морских силах США[1]. Дональд иногда встречается в нескольких сериях, а также на протяжении всего сериала Скрудж и мальчики получают письма от него. В советском переводе говорит не «утиным жанром», а человеческим голосом (хотя и очень гнусаво).
- Людвиг фон Дрейк (англ. Ludwig Von Drake) — персонаж, в основном известный за свои роли вне сериала. Является психиатром Зигзага в одном из эпизодов. Дядя Дональда Дака.
- Бензино Газолини (англ. Benzino Gasolini) — антропоморфный свин — гонщик из Италии, а по совместительству и пилот. Говорит с характерным итальянским акцентом. Весёлый, показан как положительный персонаж. Появляется лишь в двух эпизодах: в первый раз — в качестве клиента в отеле Скруджа, во второй раз, как участник аэрошоу во время битвы с братьями Гавсами (на бреющем полёте смог приготовить пиццу).
Напишите отзыв о статье "Список персонажей мультсериала «Утиные истории»"
Примечания
- ↑ 1 2 [books.google.ru/books?id=uRrSBAAAQBAJ&pg=PT144#v=onepage&q&f=false DuckTales (1987-90)] // Whitaker's Little Book of Knowledge. — Bloomsbury Publishing, 2012. — P. 156. — ISBN 978-1408178317.
- ↑ Willis J.A. DuckTales: The movie. Treasure of the Lost Lamp // Screen World. — Crown, 1991. — Т. 42. — P. 73.
- ↑ Grant J. DuckTales // Encyclopedia of Walt Disney's animated characters. — 3 ed. — Hyperion Books, 1998. — P. 140. — ISBN 978-0786863365.
| ||||||||||||||||||||||
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Список персонажей мультсериала «Утиные истории»
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.
– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
