Делагарди, Понтус

Понтус Делагарди
Pontus De la Gardie
Понтус Делагарди
Прозвище	Пунца (в русских летописях)
Дата рождения	1520(1520)
Место рождения	Лангедок
Дата смерти	5 ноября 1585(1585-11-05)
Место смерти	Нарва
Принадлежность	Франция, Дания, Швеция
Сражения/войны	Взятие Корелы, взятие Нарвы
Связи	отец Якоба Понтуссона Делагарди

Понтус Делагарди (фр. Pontus De la Gardie; 1520 (?), Лангедок — 5 ноября 1585, Нарва) — шведский полководец и дипломат французского происхождения. Барон Экхольм (с 1571), член риксрода, губернатор Эстляндии (1574—1575), губернатор Лифляндии и Ингерманландии (1583—1585). Основатель шведского дворянского рода Делагарди.

Участвовал в кампаниях французской армии в Пьемонте и Шотландии, в Северной семилетней войне, сначала на стороне Дании, а потом на стороне Швеции. На службе у шведских королей и снискал наибольшую славу. Участвовал в заговоре герцога Юхана против его брата, короля Эрика XIV, благодаря чему особенно возвысился после свержения Эрика и провозглашения заговорщика королём Юханом III. Выполняя различные военные и дипломатические поручения нового государя, посещал дворы европейских монархов и воевал в Эстляндии с войсками Ивана Грозного. Наибольшие военные победы одержал в начале 1580-х годов, когда, воспользовавшись тем, что русские войска были связаны войной с Речью Посполитой, во главе шведского войска захватил Корельский уезд, Эстляндию и часть Ижорской земли, в том числе отобрав у Русского царства главный морской порт на Балтике — Нарву. Его военные успехи принудили Россию к заключению невыгодного для неё Плюсскому перемирию, закреплявшему земельные приобретения Делагарди за Швецией.

Жизнеописание

Рождение и молодые годы

Понс Декупри (фр. Pons Descouperie) родился около 1520 года в имении Ла Гарди близ города Каркассона во французском Лангедоке. Отец Понтуса, Жак Декупри (д’Эскупери), принадлежал к старинному французскому роду. В 1511 году он сочетался браком с Катриной де Сент-Коломб, в котором у них родилось 3 детей, младшим из которых и был будущий полководец. Родители желали, чтобы их сын пошёл по духовной стезе, и отдали юношу в аббатство Монтольё Каркассонской епархии, однако Понтус не смог смириться с подобной участью. Обладая слишком живым характером и тяготясь монашеской жизнью, при первой возможности он покинул аббатство и отправился на войну.

Свой первый поход Делагарди совершил под командованием маршала де Бриссака в 1551 году в Пьемонт, где в разгаре была одна из итальянских войн короля Генриха II с папой Юлием III и императором Карлом V. В Пьемонте Понтусу удалось отличиться, но с 1552 года боевые действия приняли вялотекущий характер, и в 1556 году он вернулся во Францию. Почти сразу же Делагарди привлекла следующая авантюра: он отправился в Шотландию вместе с войсками Анри Клютена д’Уазеля, посланного Генрихом II для поддержки регентши малолетней Марии Стюарт — Марии де Гиз. Там будущий полководец во главе пехотного полка, кроме прочего, участвовал в гражданской войне между католиками и протестантами. В 1559 году Франция завершила многолетнюю борьбу за гегемонию в Европе Като-Камбрезийским миром, не давшим ей ни значительных территориальных приобретений, ни каких-либо других преимуществ. В стране нарастали религиозные противоречия, что делало маловероятным французскую военную экспансию в ближайшие годы. Не желавший прекращать военную карьеру Делагарди вместе с 20 своими товарищами отправляется в Данию, находившуюся тогда в состоянии войны со Швецией, и предлагает свои услуги Фредерику II Датскому. Шанс показать себя появился, когда заключённое в 1562 году перемирие было нарушено уже через год, разразилась изнурительная и кровавая Северная семилетняя война. В начавшихся боевых действиях Понтус Делагарди достаточно проявил себя, чтобы вскоре ему доверили командование наёмниками-ландскнехтами. В сентябре 1565 года его служба датскому королю внезапно завершилась: во время штурма Варберга Понтус был ранен в руку и взят в плен шведскими войсками.

На шведской службе

Находясь в плену, Понтус Делагарди встретил там своего соотечественника барона Шарля де-Морне, состоявшего на шведской службе. Барон представил его королю Эрику XIV Вазе, который предложил опытному французскому воину поступить к себе на службу. Делагарди согласился и в том же 1565 году добился от Фредерика II письма с освобождением его от обязательств перед датской короной. Вскоре, проявив талант царедворца, он сумел добиться расположения Эрика. Даже недоверие со стороны фаворита короля, канцлера Йёрана Перссона, известного своей подозрительностью, не помешало ему получить в 1568 году должность гофмаршала. Впрочем, настороженность Перссона оправдалось в полной мере. В 1567 году во время очередного обострения у Эрика психического расстройства риксрод выпустил из заключения его брата Юхана, герцога Финляндского, который с 1563 года содержался в замке Грипсхольм. Вместе со вторым братом короля, герцогом Карлом, Юхан начал готовить переворот, в котором принял участие и Делагарди.

В 1568 году благодаря Делагарди герцогам удалось захватить Вадстену, где хранилась государственная казна. Кроме того, он набрал для них немецких и шотландских наёмников. Потерпев поражение, король Эрик заперся в Стокгольме. В середине сентября армия мятежных герцогов разбила лагерь возле шведской столицы. У Делагарди в городе сохранились связи с горожанами и гарнизоном, и стокгольмцы, недовольные правлением Эрика, вскоре открыли северные ворота и впустили войска братьев в Стокгольм.

Герцог Юхан, провозглашённый королём под именем Юхана III, по достоинству оценил вклад Делагарди в осуществление переворота, пожаловал ему ленные владения, а также отметил иными знаками внимания, в том числе назначив распорядителем своей коронации, состоявшейся 10 июля 1569 года. Однако война с Данией продолжалась, и в том же 1569 году Понтус попал в плен к датчанам, в котором оставался вплоть до весны 1571 года. В награду за долгий плен 17 июля 1571 года король пожаловал ему титул барона Экхольма и позволение пользоваться в Швеции своим фамильным гербом. В 1580 году, после службы в Эстляндии и успешного выполнения многих дипломатических поручений, Делагарди удостаивается чести стать родственником короля, и сочетается браком с его внебрачной дочерью Софией Гюлленхельм (швед.).

Дипломатическая деятельность

Тонкий ум и гибкость Делагарди были замечены ещё Эриком XIV, который не преминул воспользоваться ими, задействовав Понтуса на дипломатическом поприще. В 1566 году, в самый разгар Северной семилетней войны, король отправил Делагарди во Францию с поручением воспрепятствовать вербовке наёмников, которую осуществляли датчане на французской территории. Понтус великолепно справился с поставленной задачей, добившись от французского короля права нанять на шведскую службу определённое количество солдат.

После завершения Северной семилетней войны Юхан III обратил свои взоры на Ливонию, где в августе 1570 года русские войска осадили Ревель. Иван Грозный, стремившийся оставить Швецию в изоляции, старался создать антишведскую коалицию, и Юхан III в 1571 году направил Делагарди в ряд европейских стран, чтобы нейтрализовать усилия русской дипломатии и подорвать торговлю своего восточного соседа. Уже в ноябре он вместе с К. Бельке отправился в Любек, чтобы добиться от города прекращения торговли с Россией через Нарву. Ему это, однако, не удалось, после чего он покинул Любек, отправившись сначала в Гамбург, а затем в Штральзунд, Росток, Висмар и Мюнстер.

В Нидерландах Делагарди встретился с герцогом Альбой, однако ничего, кроме обещания списаться с королём, от него не добился. Весной 1572 года шведский посол прибыл во Францию, где смог получить от Карла IX обещание отправить своему представителю в Копенгагене приказ о возобновлении старых франко-шведских договоров. По вопросу нарвской торговли французский король дал ответ, что не может полностью запретить данную торговлю, но Франция намерена придерживаться тех соглашений, которые будут заключены со шведской стороной. Находясь в Блуа, Делагарди получил от испанского короля письмо, в котором тот обещал поставлять в Швецию соль, хмель и прочие товары, ранее ввозившееся в шведское государство Любеком, с которым шведы находились в довольно прохладных отношениях.

В сентябре 1573 года Делагарди вернулся в Швецию.

В 1576—1578 годах Понтус вновь возглавлял посольство, на этот раз к германскому императору. Помимо переговоров с Рудольфом I, посол должен был посетить Рим и обсудить с папой Григорием XIII вынашиваемые Юханом III планы по восстановлению в Швеции католичества.

Война с Россией

По возвращении в Швецию из первой дипломатической поездки в Европу Делагарди был назначен командующим шведскими войсками в Прибалтике, а в дополнение 4 июня 1574 года получил пост губернатора Эстляндии.

Прибыв к войскам, Делагарди сумел восстановить пошатнувшуюся дисциплину, однако военные действия в 1573—1575 годах велись вяло, и дело по большей части ограничивалось осадой городов в Северной Эстляндии. Летом же 1575 года между Россией и Швецией было заключено двухлетнее перемирие, и Делагарди был отозван из Эстляндии, в декабре 1575 года сложив полномочия губернатора ради нового дипломатического поручения. Только в 1580 года ему вновь было доверено командование шведскими войсками в возобновившейся в 1577 году войне с русскими.

Первые успехи

В конце октября 1580 года Понтус Делагарди вышел с войском из Выборга и 26 числа осадил Корелу — главный опорный пункт русских на Карельском перешейке и в Северном Приладожье. 4 ноября подтянулись пушки, позволившие начать бомбардировку, и почти сразу же шведской артиллерии удалось поджечь деревянные стены и постройки внутри крепости. Судьба города оказалась предрешена, 5 ноября гарнизон сдался, а весь Корельский уезд оказался под властью Швеции. Это событие послужило сюжетом для первого герба захваченной шведами провинции, дарованного в том же 1580 году созданному Кексгольмскому герцогству. На нём была изображена горящая крепость, золотые языки пламени с красными отсветами и два пылающих пушечных ядра.

После взятия Корелы Делагарди спешно двинулся к другой важнейшей русской крепости — Орешку, запиравшей выход из Невы в Ладожское озеро, и, организовав её блокаду, по льду Финского залива перевёл войско в Эстляндию. В Эстляндии за первую половину 1581 года полководец овладел Леалем, Везенбергом, Тольсбургом, Гапсалем и другими крепостями, практически полностью очистив эту область от русских гарнизонов. Последней, но самой крупной и защищённой русской крепостью в регионе оставалась Нарва, являвшаяся в то время крупнейшим центром русской торговли с Европой.

Взятие Нарвы и западной Ингрии

В августе 1581 году Делагарди вместе с адмиралом Флемингом по Финскому заливу и реке Нарове на кораблях прибыл к крепости Нарва и, обложив её с трёх сторон, начал готовиться к штурму. Перед его началом Делагарди объявил своим войскам, что на приступ пойдут лишь те, кто заранее запишется у него, все же остальные будут лишены права участвовать в разграблении города, на которое им отводилось 24 часа. 6 сентября Нарва была взята, и за следующие сутки шведами было убито около 7 тыс. человек мирного населения, не считая русских стрельцов из гарнизона крепости. Вскоре Делагарди, пользуясь тем, что русские гарнизоны крепостей Ижорской земли были частично отвлечены на оборону Пскова от войск Стефана Батория, победным маршем прошёл всю западную Ингерманландию и, уже не встречая серьёзного сопротивления, занял крепости Ивангород, Ям и Копорье. Однако продолжавшаяся безуспешная осада Орешка не давала довершить завоевание Ореховецкого уезда, штурм же, предпринятый Понтусом осенью 1582 года и сопровождавшийся большими потерями среди осаждавших, окончился неудачей. Последнюю попытку расширить приобретения данной кампании полководец предпринял в ноябре, послав на Новгород шведскую конницу. Однако посланный отряд не только не добрался до города из-за осенней распутицы, но и вернулся, потеряв на обратном пути большую часть коней и обозов.

Завершение боевых действий

В 1582 году король назначил Делагарди главнокомандующим всеми шведскими войсками. Осознавая изменчивость военного счастья, тот посоветовал Юхану III заключить мир на предложенных русскими выгодных условиях, но король всё же продолжил войну. В феврале того же года из Новгорода выступило русское ополчение, один отряд — в направлении Нарвы, другой, под командованием князя Андрея Шуйского — к Орешку. Оба отряда достигли определённых успехов — первый под командованием Дмитрия Хворостинина разбил шведов в битве под Лялицами, второй же заставил Делагарди снять осаду Ореховской крепости и отступить в Карелию. Только ухудшившаяся внутренняя и внешняя политическая обстановка заставили царя Ивана IV остановить боевые действия и в 1583 году пойти на невыгодное Плюсское перемирие, в подписании которого участвовал и Понтус Делагарди.

За свои заслуги, ещё до заключения перемирия, Делагарди был назначен наместником Лифляндии и Ингерманландии, а через два года, в 1585 году, получил должность члена риксрода. В этом же году он принял участие в переговорах о продлении перемирия.

Гибель

5 ноября 1585 года лодка, в которой Делагарди возвращался из очередного похода, перевернулась, и знаменитый полководец утонул в реке Нарова в виду Нарвского замка вместе с восемнадцатью своими спутниками. Есть несколько версий случившегося: по одной версий лодка Делагарди развалилась от выстрела, произведенного с неё из пушки в знак победоносного возвращения, по другой, гребцы, заглядевшись на устроенную им встречу, налетели на препятствие под водой и пробили дно — «…принесло судно ветром на пень да вынесло доску, а Немцы почали метатца в воду, и судно потонуло, и на завтра в субботу выволокли из воды Пунцу». Есть также версия, что лодку Делагарди случайно поразили сами встречающие — ядром салюта. Обряженный в тяжелые рыцарские доспехи Делагарди утонул.

Когда русские послы донесли о его гибели в Москву, ими был получен ответ:

Писали вы нам, что Пунтус Делагарди утонул; сделалось это божиим милосердием и великого чудотворца Николы милостию.

Полководец был похоронен в Домском соборе Ревеля (современный Таллин), рядом со своей женой, умершей при родах в 1583 году. Работу над надгробием четы Делагарди фламандский скульптор Арент Пассер начал только в 1589 году, а закончил в 1595 году. На крышке саркофага он поместил фигуры супругов, вырубленные из камня: слева — Понтуса, в военном облачении, справа — Софии, в наряде по испанской моде того времени. По бокам были расположены барельефы, один из которых изображал осаду Нарвы. Над саркофагом была помещена резная эпитафия.

Надгробие Делагарди является выдающимся памятником ренессансного искусства.

Дворянский род Делагарди

Полководец и дипломат Понтус Делагарди стал основателем знаменитого шведского дворянского рода, из которого вышли многие известные шведские государственные деятели. Женой полководца была внебрачная дочь Юхана III София (Юхансдоттер) Юлленъельм (Гюлленхельм, Гюлленьельм) (ок. 1559—1583). Через год после свадьбы, в 1581 году, в Ревеле София родила Понтусу первого ребёнка — дочь Бриту (1581—1645), через год — сына Юхана (1582—1642), а ещё через год, в июне 1583 года — Якоба (1583—1652). Последние тяжёлые роды София не пережила. Она похоронена вместе со своим мужем в Домском соборе Ревеля. Дети же Понтуса, почти не знавшие своего отца, были воспитаны в Финляндии своей бабкой, Карин Хансдоттер (швед. Karin Hansdotter). Младший сын Понтуса, Якоб Делагарди, превзошёл славу своего отца, участвуя сначала в отражении Россией польской интервенции в Смутное время (Поход Делагарди), а потом в войне с Россией, называемой в иностранных источниках «Ингерманландской». Командуя шведскими войсками в ходе войны, Якоб довершил дело своего отца и всё-таки взял Новгород, а также многие другие города Новгородской земли. Результатом был тяжелейший для России Столбовский мир, почти на столетие лишивший её выхода к Балтийскому морю. За свои заслуги Якоб Понтуссон получил от шведского монарха графский титул и обширные ленные владения. Прославился на государственном поприще и внук Понтуса, Магнус Габриэль Делагарди, являвшийся членом риксрода, риксмаршалом, а с 1660 по 1680 год — риксканцлером Швеции. Потомки первого обосновавшегося в Швеции Делагарди занимают различные государственные посты и в настоящее время. Одна из графских ветвей рода Делагарди оказалась и в России, но в середине XIX века она пресеклась, и право наследовать графский титул и фамилию Делагарди получил Александр Бреверн, он и его потомки носили, впоследствии, двойную фамилию — Бреверн-де-Лагарди.

Понтус Делагарди в народной памяти

Командуя солдатами на поле боя, и с лёгкостью располагая к себе людей в мирной обстановке, Понтус Делагарди, очевидно, не был лишён определённых харизматических качеств. Этот фактор, а также то, что земли, по которым он прошёл с войсками в 1580-1582 годах, давно не знали военных потрясений, сделали его настоящим фольклорным героем среди местного населения — карел, ижор и води. В первую очередь это запечатлилось в финско-карельско-ижорской топонимике, во многих местах Карельского перешейка сохранились названия, связанные с именем Делагарди. Активная деятельность полководца по строительству дорог и мостов, необходимых для передвижения войск по болотистым, лесистым местностям, оставила на карте «Мосты Понтуса» (фин. Pontuxen sillat), «Гати Понтуса», «Рвы Понтуса» и пр. Севернее нынешнего посёлка Репино существовало «Болото Понтуса», скорее всего носящее это название, так как по приказу Делагарди через него была проложена дорога, необходимая для передвижения его армии. Одна из гор недалеко от посёлка Токсово, на которой по преданию в 1581 году находился лагерь Делагарди, среди финского и ижорского населения долгое время сохраняла название «Гора Понтуса» (фин. Pontuxen mäki). Развалины крепости Кивинебб возле современного посёлка Первомайское, уничтоженной русскими войсками в середине XVI века, также именовались у местного населения «Понтусова Крепость» (фин. Pontuxen linna), что, видимо, указывает на попытку полководца восстановить её.

В устных сказаниях жителей Карельского перешейка и Ингерманландии Понтус представал чародеем, волшебником, которому всегда и во всём помогает нечистая сила. В преданиях полководец мог одновременно сражаться в нескольких местах, а недостаток в войске восполнять превращая в воинов обычные перья. Передававшиеся из уст в уста легенды о Понтусе записывали у ижор ещё в XIX и XX веках. Например, хорошо известна историческая ижорская песня «Военный поход Понтуса». Впрочем, здесь образ Делагарди слился с образом его сына — Якоба Понтуссона, также воевавшего в местах проживания ижор. Жестокость Понтуса запечатлена в таллинской городской легенде, которую Ф. Р. Крейцвальд поместил в свой сборник «Старинные эстонские народные сказки». В ней полководец предстаёт настолько алчным, что якобы во время боевых действий сдирал кожу с убитых солдат и отдавал её дубильщику. В наказание за эти злодеяния смерть не принесла покой Делагарди, его дух обречён бродить по улицам Таллина, пытаясь продать прохожим дублёные кожи, от которых покупатели шарахались, не в силах терпеть дурной запах изделий.

Некоторые легенды, живущие до сих пор, явно недостоверны, но продолжают бытовать даже в краеведческой литературе. Например, вестник Всеволожского краеведческого музея передаёт легенду о связи имени Понтуса Делагарди с историей Красного замка — древнего строения в Румболовском парке. Как будто, полководец вместе с войском молился в замке, бывшем тогда придорожной кирхой, перед походом к городу Орехову в 1556 году. Увы, в это время Делагарди ещё не было на шведской службе, и даже перенос действия легенды на 1580-е годы вызывает сомнения, ведь тогда местность принадлежала России, и если существовал тогда Красный замок, то придорожной кирхой быть не мог.

Литература

• Richard P.-G. Pontus De La Gardie. Un languedocien à la conquête de la Baltique. — Association des amis des Archives de l'Aude, 1988. — 37 с. — ISBN 2906442011.  (фр.)
• Wrangel F.U. Pontus De la Gardie och hans slägt i Frankrike under 1500-och 1600-talen // Historisk tidskrift. — 1890.  (швед.)
• [www.bibliotekar.ru/bed/102.htm Делагарди, дворянский род]//Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: В 86 томах (82 т. и 4 доп.). — СПб.: 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Делагарди, Понтус

24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.