Поплавский, Борис Юлианович

Борис Поплавский
Дата рождения:	24 мая (7 июня) 1903(1903-06-07)
Место рождения:	Москва
Дата смерти:	9 октября 1935(1935-10-09) (32 года)
Место смерти:	Париж
Род деятельности:	поэт, прозаик
Направление:	сюрреализм

Бори́с Юлиа́нович Попла́вский (24 мая (7 июня) 1903, Москва — 9 октября 1935, Париж) — поэт и прозаик русского зарубежья (первая волна эмиграции).

Биография

Родился 24 мая (7 июня) в Москве. Его родители познакомились во время учёбы в консерватории. Отец, Юлиан Игнатьевич (скончался в 1958 г.), был полурусским, полулитовцем, закончил Московскую консерваторию (ученик П. И. Чайковского), но оставил музыку и занимался промышленной деятельностью. Мать, Софья Валентиновна Кохманская (скончалась в 1948 г.), принадлежала к прибалтийскому дворянскому роду, собиралась стать скрипачкой. После женитьбы отец оставил музыку и стал заниматься коммерческой деятельностью, чтобы обеспечивать семью. В семье Поплавских было четверо детей. Вместе с матерью дети часто выезжали за границу, жили в Италии и Швейцарии. У Поплавского рано умерла старшая сестра Наталья (1900—1920-е), которая издала в 1917 году сборник стихов «Стихи зеленой дамы».

Наряду с русской Борис Юлианович знакомился и с французской литературой, читал её в оригинале. Французский для него был вторым родным языком.

В Москве Б. Ю. Поплавский начал учиться во французском лицее. Там он начал писать стихи — примером для него была сестра Наталья. Развитию увлечения способствовало и то, что в доме Поплавских собирался литературно-художественный кружок, выступали поэты и музыканты.

После революции отец с младшим сыном уезжают в Харьков, затем живут в Крыму. В январе 1919 года в Ялте в Чеховском литературном кружке состоялось первое выступление молодого поэта.

В июле, после наступления Добровольческой армии, вернулись в Россию и поселились в Ростове-на-Дону. Там Б. Ю. Поплавский посещал литературный кружок «Никитинские субботники».

Во время Гражданской войны Поплавский вместе с родителями отплыли в Константинополь. В это время Поплавский осознаёт литературу делом всей жизни. Вместе с В. А. Дукельским он создал местное отделение «Цеха поэтов», входил в парижские литературные группы «Гатарапак» (1921—1922 гг.), «Через» (1923—1924 гг.), Союз молодых поэтов и писателей (с 1925 г.), «Кочевье». Помимо творчества занимался религиозной философией, также его привлекала живопись, много времени он уделял искусству.

В конце мая 1921 года Поплавский вместе с отцом приехали в Париж. В 1922 году он несколько месяцев провёл в Берлине, там он работал в живописном ателье над портретами. В дальнейшем он не возвращался к искусству. Интерес к нему проявлялся только в художественной критике, которую он размещал в журналах «Воля России», «Числа» (многие его статьи посвящены художникам русского Парижа: Марку Шагалу, Михаилу Ларионову, Абраму Минчину и др.)

С 1921 года Б. Ю. Поплавский активно участвуют в литературной жизни русского Парижа. В начале 20-х годов он является членом авангардистских «левых» объединений. В то же время поэт продолжает образование, посещая занятия на историко-филологическом факультете Сорбонны. Вскоре эти занятия пришлось ему прекратить, и в дальнейшем университетом для него стала библиотека святой Женевьевы, где он изучал книги по истории, философии и теологии. Литературная жизнь в 20-е годы концентрировалась в кафе, где собирался весь «Русский Монпарнас». Там Поплавский выступал на литературно-философских диспутах, читал свои стихи.

Поплавский скончался в Париже 9 октября 1935 вместе со своим случайным знакомым — С. Ярхо от отравления наркотическим веществом (по одной из версий, это было самоубийство, по другой — с собой покончить решил приятель Поплавского, захотевший «прихватить» кого-нибудь на тот свет).

Творчество

Для прозы и поэзии Поплавского характерно влияние творчества Артюра Рембо, французского сюрреализма и русского символизма (прежде всего Блока); кроме того, в начале 20-х годов Поплавский испытал сильное влияние Ильи Зданевича и позже писал, что был в то время «резким футуристом». Автор поэтического сборника «Флаги» (1931) и посмертно изданных сборников «Снежный час» (1936), «В венке из воска» (1938), «Дирижабль неизвестного направления» (1965), «Автоматические стихи» (1999), а также романов «Аполлон Безобразов» (1932, полное издание в 1993), «Домой с небес» (фрагменты появились в 1936—1938, полное издание в 1993).

Основная тема его поэзии — смерть, а мотив — наслаждение смертью, умиранием. Поплавский известен тем, что разработал этот мотив через знаменитый пятистопный хорей (К. Тарановский), что позволило М. Л. Гаспарову назвать его «мастером хореической смерти».

В своей поэтике широко использовал метаболы, метафоры и олицетворения. В романах Поплавского встречается большое количество градаций.

Из советских поэтов того времени по структуре своей поэтики Борис Поплавский наиболее близок к Борису Пастернаку и поэтам ОБЭРИУ, в первую очередь Заболоцкому.

Неосуществленная идея опубликования первого поэтического сборника Поплавского ("Граммофон на Северном полюсе"), по всей вероятности, принадлежит поэту, писателю и издателю И.М. Зданевичу, с которым поэт был близок в середине 1920-х годов.

В 1927 году издатель и журналист С.М. Ромов планировал издание книги его стихов "Дирижабль неизвестного направления" (60 стихотворений), которая также не вышла.

Впервые стихи Поплавского были опубликованы в 1928 г. в пражском журнале «Воля России».

С 1929 года стихи Поплавского постоянно печатаются в почти недоступных «молодым авторам» «Современных записках». В журнале «Числа» Б. Ю. Поплавский регулярно публикует стихи, критические статьи.

В 1931 году выходит первый поэтический сборник Поплавского «Флаги». К этому времени Поплавского всюду «приняли», в том числе у Мережковских.

В скором времени выяснилось, что он замечательный оратор. Словом, все складывается в литературной судьбе Поплавского весьма успешно.

Сборник «Флаги» оказался единственным прижизненным сборником Б. Ю. Поплавского. Попытки выпустить отдельным изданием роман «Аполлон Безобразов» («Домой с небес» Поплавский закончил за несколько дней до смерти) успехом не увенчались.

Стихи Поплавского из сборника «Флаги» существуют на стыке двух культур. В них преломляется опыт как новой русской (А. Блок, Б. Пастернак), так и французской (Рембо, Аполлинер) поэзии. Его стихи нередко представляют собой «пересказ» неких несуществующих картин. Не случайно поэзию Поплавского неоднократно соотносили с живописью Шагала и, отмечая мощное мелодическое начало, все-таки находили её «более живописной, чем музыкальной».

В стихах Б. Ю. Поплавского 30-х (посмертный сборник «Снежный час») меньше формальной «умышленности», а «трагический импрессионизм» лучших заставляет говорить о Поплавском как о достойном продолжателе традиций русской метафизической лирики.

Проза, обладающая большей степенью формальной свободы, становится следующим этапом развития для «поэта самопознания». Но и сама проза Б. Ю. Поплавского претерпевает аналогичную его поэзии эволюцию: от изобилующего блестящими стилистическими играми «Аполлона Безобразова» (1932) — к жестоко исповедальному, автобиографичному.

Статьи 1933—34 годов — новый этап в творчестве Поплавского-критика. Встреча с Н. И. Столяровой не внесла особых перемен в жизнь поэта, но в его творчестве иной стала тональность мироощущения.

Сочинения

• Флаги: Стихи. Париж: Числа, 1931
• Аполлон Безобразов. Гла­вы из романа // «Числа», № 2-3, 1930. № 5, 1931; «Опыты», № 1, 5, 6, 1953—1956
• Статья "Вокруг «Чисел», 1934
• Снежный час: Стихи 1931—1935. Париж, 1936
• Домой с небес. Главы из ро­мана // «Круг», № 1-3, 1936—1938; «Русская мысль», 1982, 14.1., 21.1., 28.1. и 5.2.
• Из дневников. 1928—1935. Париж, 1938
• В венке из воска: Четвертая книга стихов. Париж: Дом книги, 1938
• Дирижабль неизвестного направления. Париж, 1965
• Собрание сочинений. В 3-х т. Berkeley: Berkeley Slavic Specialties, 1980—1981 (под редакцией Симона Карлинского)
• Под флагом звёздным: Стихи. С.-Петер­бург, 1993
• Домой с небес: Романы. С.-Петербург: Логос; Дюссельдорф: Голубой всадник, 1993
• Неизданное: Дневники, статьи, стихи, письма. М.: Христианское издательство, 1996
• Стихотворения: "Флаги". "Снежный час". "В венке из воска". "Дирижабль неизвестного направления". Томск: Водолей, 1997
• Поплавский Борис. Покушение с негодными средствами: Неизвестные стихотворения. Письма к И. М. Зданевичу / Составитель Режис Гейро. — М.: Гилея, Голубой Всадник, 1997. — 160 с. — 1000 экз.
• Дадафония: Неизвестные стихотворения 1924-1927. М.: Гилея, 1999
• Автоматические стихи. М.: Согласие, 1999
• Сочинения. М.: Летний сад; Журнал "Нева", 1999
• Неизданные стихи. М.: Терра, 2003
• Орфей в аду: Неизвестные поэмы, стихотворения и рисунки. М.: Гилея, 2009
• Куски. Париж: Гилея, 2012 (тираж 50+50 нумерованных экз.)
• Небытие: Неизвестные стихотворения 1922-1935 годов. М.: Гилея, 2013

Литература

• Борис Поплавский в оценках и воспоминаниях современ­ников. СПб, Düsseldorf, 1993
• Ливак Л. "Героические времена молодой зарубежной поэзии". Литературный авангард русского Парижа (1920-1926) // Диаспора: Новые материалы. VII. СПб.; Париж: Atheneum; Феникс, 2005. С. 131-242
• Менегальдо Е. Поэтическая вселенная Бориса Поплавского.. — СПб.: Алетейя, 2007. — ISBN 978-5-903354-54-2.
• Токарев Дмитрий. «Между Индией и Гегелем»: Творчество Бориса Поплавского в компаративной перспективе. — М.: Новое литературное обозрение, 2011. — 347 с. — (Научная библиотека).

Ссылки

• [poplavsky.ru/ Борис Поплавский: поэзия, проза, критика, воспоминания]  (рус.)
• [lit-terra.com/%D0%B0%D0%B2%D1%82%D0%BE%D1%80%D1%8B/%D0%9F%D0%BE%D0%BF%D0%BB%D0%B0%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9-%D0%91%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%81-%D0%AE%D0%BB%D0%B8%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87.html Поплавский Борис Юлианович]  (рус.)
• [www.belousenko.com/wr_Poplavsky.htm Борис Юлианович ПОПЛАВСКИЙ (1903-1935)]  (рус.)
• [web.archive.org/web/20130512135247/poets-necropol.narod.ru/poplavski-boris.html Могилы ушедших поэтов]
• Михаил Рахунов. [www.poezia.ru/print.php?sid=97846 Смерть Бориса Поплавского]  (рус.)

Мелодекламации

• [music.lib.ru/editors/p/pawel_moroz/ Мелодекламация стихотворения Бориса Поплавского «Саломея»]

Отрывок, характеризующий Поплавский, Борис Юлианович

Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.