Попов, Михаил Михайлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Михаил Михайлович Попов
Дата рождения:

25 февраля 1957(1957-02-25) (67 лет)

Место рождения:

Харьков

Гражданство:

СССР СССР
Россия Россия

Род деятельности:

Писатель

Жанр:

Романы, Повести, Рассказы, Статьи

Язык произведений:

Русский

Дебют:

Повесть «Баловень судьбы»

Михаил Михайлович Попов (р. 25 февраля 1957, Харьков) ― российский прозаик, поэт, публицист и критик.





Биография

Отец ― художник, мать ― преподаватель английского языка. Детство в основном прошло в Казахстане, в 1961—1975 гг. жил в Белоруссии, окончил Жировицкий сельхозтехникум в Гродненской области, служил в армии (1975—1977).

С 1978 по 1984 год учился в Литературном институте имени А. М. Горького (семинар литературоведа А. А. Михайлова), после чего работал в журнале «Литературная учёба» (1983—1989), затем заместителем главного редактора журнала «Московский вестник» (1989—1997).

Член редколлегии альманаха «Реалист» (с 1995), редакционного совета «Роман-газета XX век» (с 1999). С 2004 года возглавляет Совет по прозе при Союзе писателей России[1].

Творчество

Первая публикация, во время армейской службы, ― поэма о партизанах в военной газете «За Родину». Первая значительная поэтическая публикация ― стихи в московском альманахе «День поэзии» (1980).

Первая значительная публикация прозы ― повесть «Баловень судьбы» («Литературная учёба», 1983).

Первый роман М. Попова «Пир» вышел в издательстве «Советский писатель» в 1986 году. Герой романа пытается спастись от реалий мира в психбольнице, но и здесь не находит покоя, как раз тут и начинаются всяческие приключения.

В 1987 году в издательстве «Современник» вышел первый стихотворный сборник «Знак», в 1989 году в издательстве «Мололая гвардия» ― поэтическая книга «Завтрашние облака».

Один за другим выходят романы «Нежный убийца» (1989), книги повестей и рассказов «Баловень судьбы» и «Калигула» (1991).

Автор более 20 прозаических книг, вышедших в издательствах «Советский писатель», «Молодая гвардия», «Современник», «Вече» и др. Кроме психологических и приключенческих романов, примечательны романы-биографии: «Сулла», «Тамерлан», «Барбаросса», «Олоннэ».

Произведения также публиковались в журналах «Москва», «Юность», «Октябрь», «Наш современник», «Московский вестник» и других периодических изданиях.

Михаил Попов ― автор сценариев к двум художественным фильмам: «Арифметика убийства» (приз фестиваля «Киношок») и «Гаджо».

Критики отмечают разносторонность художественных интересов Михаила Попова и его особенность реалистическими средствами передать даже «заумь»:

Михаил Попов сумел добиться очень интересного результата в своих писаниях: полнейшей, как это ни странно прозвучит в литературном разговоре, независимости от языка.

В самом деле, о чём только Попов не пишет. Тут и современные московские драмы, и фантасмагорические миры будущего, и палестинская эпопея тамплиеров, и средневековая Франция, и фантасмагории Древнего Египта…

Язык, способ выражаться ― один и тот же, а «эффект присутствия» в каждом случае стопроцентный. Более того, в рамках одного и того же строго классического дискурса Попов способен воплотить, если надо, самую отчаянную заумь, чисто реалистическими средствами устроить крутейший «сюрр», породить виртуальность любой степени тяжести. Для выполнения какой угодно художественной задачи он не нуждается ни в стилизациях, ни в «метаязыках» — нужное ему он создает не языковыми средствами, а будто учреждает в своих произведениях неким декретатом[2].

Литературоведу С. Дмитренко нравится парадоксальность романов Попова:

Он зовёт поиграть в литературную мистификацию и тут же самочинно разоблачает её, он предлагает читателю, кажется, бульварный роман… и на первой же странице этого романа из жизни пиратов и цивилизаторов XVII века обрушивает на вас с силой девятого вала капитана Гринуэя, напоминающего обаятельного киносноба, полковника Фаренгейта, вызывающего в памяти хмель прозы Брэдбери…[3]

Михаил Попов о литературной жизни

Я так прикинул (очень, конечно, приблизительно и самоуверенно), большинством происходящих в нём [в литературном пространстве] процессов управляют пять основных тусовок. Слово «тусовка» не означает, что её члены собираются каждый день, пьют кофе или водку и тачают неотступные планы овладения всеми умами российской реальности. Члены одной такой тусовки могут друг друга ненавидеть или никогда не видеться. Это некие человекоидейные модели, воспроизводящие определенный принцип понимания мира. Две либеральные. Условно говоря, «шестидесятники»: Битов, Маканин, Аннинский, Роднянская и иже с ними. Конкретные имена, как вы понимаете, могут быть легко заменены на более для кого-то адекватные, список как угодно дополнен. Вторая либеральная тусовка — условно говоря, «новые книжники» (хотя какие уже «новые»): Немзер, Архангельский, Ерофеев, плюс всякие там мужики-сетевики. Опять-таки готов взять любые имена обратно. Есть две большие патриотические тусовки: неоязычники-империалисты (Проханов и его окружение, в чём-то Куняев, где-то Поляков) и православно-соборные писатели, группирующиеся вокруг Комсомольского проспекта, дом 13. Пятая тусовка — «звезды рассеянной плеяды». От Владивостока и Волгограда до Мюнхена и Лондона с размытым центром в Санкт-Петербурге[4].

Литературные премии

  • премия журнала «Волга» (1989)
  • Премия СП СССР «За лучшую первую книгу» (1989)
  • Премия им. Василия Шукшина (1992)
  • Премия им. И. А. Бунина (1997)
  • премия журнала «Знамя» (1999)
  • Премия имени Андрея Платонова «Умное сердце» (2000)
  • Премия Правительства Москвы за роман «План спасения СССР» (2002)
  • Гончаровская премия (2009)
  • Международная премия Москва—PENNE 2011
  • Горьковская литературная премия (2012)

Сочинения

А также в сборнике повестей и рассказов «Билет в Америку» (Липецк, 1992 г.) совместно с Анатолием Барановым, Андреем Гусевым и др.

Напишите отзыв о статье "Попов, Михаил Михайлович"

Примечания

  1. [lgz.ru/article/-40-6433-09-10-2013/kakie-vorota-vedut-v-literaturnyy-dvor Какие ворота ведут в литературный двор?]. Литературная газета (11.10.2013).
  2. Александр Белай. И братья Карамазовы. // День литературы, 2011, № 4 (174), апрель
  3. Сергей Дмитренко. Про Поповых. // Реалист, 1997. Вып. 2. — С. 236.
  4. Ex libris НГ, 21 февраля 2008.

Литература

  • Белай А. Портрет одной прозы // Литературная учёба. 1991. № 5. — С. 126—130.
  • Дмитренко С. Про Поповых // Реалист, 1997. Вып. 2. — С. 220—237.
  • Заровнятных О. Новый реализм // Литературные вести, 2004, июнь. № 77. — С. 2.
  • Казначеев С. Малопьющий либерал Михаил Попов // Кто есть кто в современном мире. 1995. № 4.
  • Калюжная Л. Последний обман или обещание // Литературная учёба. 1995. № 2-3.
  • Калюжная Л., Филимонов А. Поэзия Михаила Попова с двух точек зрения //Лепта, № 23, 1994. — С. 108—115.
  • Костырко С. В поисках литературного процесса // Согласие. 1991. № 2.
  • Люсый А. Коллективный Фигаро // Литературная газета, 2002, № 10.
  • Неверов А. В зеркале «Национального бестселлера» // Труд, 2002, 16 апреля.
  • Ляшева Р. Пир и Пиар // Литературная Россия, 2003, 31 января.
  • Шатурин С. Мучительный поиск родства // Москва, 1997, № 6.

Ссылки

  • [www.rospisatel.ru/popov.htm Произведения] на сайте rospisatel.ru
  • [www.trud.ru/article/05-09-2002/45847_mixail_popov_pytajus_skrestit_uzha_i_ezha.html Михаил Попов: Пытаюсь скрестить ужа и ежа]
  • [www.zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/05/581/42.html Михаил Попов: Писатель ― это солдат]
  • [www.ng.ru/koncep/2011-12-01/7_popov.html Редкая болезнь. Фрагмент романа Михаила Попова «К Чаадаеву».] // НГ EXLIBRIS
  • [royallib.ru/book/popov_mihail/parusa_smerti.html Михаил Попов. Паруса смерти. Роман]
  • [sp.voskres.ru/prose/pop.htm Михаил Попов. Чуб. Рассказ]
  • [lib-rar.com/lib_boks_141859.html Михаил Попов. Фантастический роман «Плерома»]
  • [www.ng.ru/lit/2011-06-16/6_piece.html Михаил Попов «Пристыженные и ошарашенные».] // Независимая газета

Отрывок, характеризующий Попов, Михаил Михайлович

Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.