Поречье (Можайский район)

Село Поречье Страна РоссияРоссия Субъект Федерации Московская областьМосковская область Муниципальный район Можайский Сельское поселение Порецкое Координаты 55°42′51″ с. ш. 35°32′48″ в. д.55.71417° с. ш. 35.54667° в. д. / 55.71417; 35.54667    Первое упоминание 1596 год Население ↘1138 человек (2010) Часовой пояс UTC+3 Телефонный код +7 49638 Почтовый индекс 143263 Автомобильный код 50, 90, 150, 190, 750 Код ОКАТО [classif.spb.ru/classificators/view/okt.php?st=A&kr=1&kod=46233837001 46 233 837 001]

Поречье — село в Можайском районе Московской области России, административный центр Порецкого сельского поселения. До 2006 года — центр Порецкого сельского округа.

Расположено на берегу реки Иночи, левого притока Москвы-реки, в 38 км к северо-западу от районного центра — города Можайска. Численность населения по состоянию на 2006 год — 1308 человек.

История усадьбы

Согласно писцовым книгам XVI века сельцо Поречье на реке Иночь было «Старинной вотчиной Михаила Иванова сына Протопопова». В 1685 году, часть вотчины, которая принадлежала Богдану Ивановичу Протопопову, получила в приданое его дочь Мавра, вышедшая замуж за стольника — Ивана Михайловича Татищева. Другая часть вотчины, после смерти Петра Ивановича Протопопова перешла к его сыну — Борису Петровичу.

В 1698 году Иван Михайлович Татищев и Борис Петрович Протопопов продали вотчину за 1000 рублей; она стала принадлежать князю Борису Ивановичу Прозоровскому. В 1699 году Прозоровский перевёз в Поречье из Алисавино, старую деревянную церковь Иоанна Предтечи; в 1720 году, уже после его смерти она была заменена новой, вновь деревянной, церковью Рождества Богородицы.

В 1723 году Поречье стало вотчиной Екатерины I (земли князя Прозоровского в Можайском уезде получили также в совместное владение Фёдор Скавронский и его сестра Анна Ефимовская). С восшествием на престол Елизаветы Петровны, она щедро одарила своих сторонников. Один из них, Алексей Григорьевич Разумовский, получил в 1742 году в Можайском уезде Болычёвскую волость, в которую входило и Поречье. Его наследникам вотчина принадлежала до 1818 года, когда Поречье было отдано как приданое дочери графа А. К. Разумовского, вышедшей замуж за графа С. С. Уварова, в роду которого имение оставалось вплоть до 1917 года.

К 1837 году был построен новый двухэтажный каменный дом в классическом стиле с восьмиколонным портиком иони­ческого ордера. Венчал здание полностью застекленный бель­ведер, выполнявший функцию светового фонаря над центральным залом Порецкого музеума. Проект дома принадлежал известному архитектору Д. Жилярди. При наследнике, Сергее Сергеевиче Уварове, дом уже не вмещал новые коллекции и был перестроен: северный фасад обрёл новое парадное крыльцо в духе древнерусского зодчества, в отдельных залах были устрое­ны своды в древнерусских традициях; южный фасад, напротив, олицетворял культуру античной Италии: бал­коны поддерживались атлантами, портик с балконом над южным парковым входом украшался кентаврами, увеличенны­ми копиями с капитолийских, и двумя кариатидами. Между западным флигелем и дворцом был устроен внутренний дворик в стиле старинных итальян­ских патио. Проект хозяйственного двора с постройками, примыкавшего к гостевому флигелю был выполнен М. Н. Чичаговым; А. П. Попов раз­работал проект итальянского дворика и многих малых архитек­турных форм в парке: «Святой источник» с перголой и гротом с образом Спасителя, фонтан «Тритон». В нижнем этаже дома был размещён музей — естественно-исторический, геологический и, главным образом, археологический.

В 1814 году по планам садовода Раше был заложен английский парк в 150 га. Во 2-й половине XIX века он был переустроен под руководством Карла Францевича Тюрмера, который приехал в Поречье в 1853 году. На территории уникальнейшего парка произрастает более 1000 редчайших деревьев и растений. Здесь К. Ф. Тюрмер создал один из первых рукотворных лесов в России — на площади 3000 гектаров были посажены туи, сосны, европейские и канадские ели, лиственницы: более 90 видов местных и экзотических деревьев и кустаников. Около здания Пореченского лесничества был установлен памятник К. Ф. Тюрмеру — глыба из чёрного мрамора.

Последним владельцем Поречья был Фёдор Алексеевич Уваров. При нём в усадьбе продолжала работать оранжерея, селекционировались новые сорта садовых растений, публиковался каталог растений. Посетившего имение Ф. В. Шлиппе «поразили размеры семенных культур».

В 1917 году Прасковье Сергеевне Уваровой удалось организовать вывоз всех музейных экспонатов в Москву и передачу их в Исторический музей. Ранней весной 1918 года были вывезены оставшиеся ценности, в том числе библиотека, насчитывавшая 100 тысяч томов и древнеримский саркофаг. В усадьбе, в восточном флигеле, был организован сырзавод, для которого молоко поставляли с бывшей графской экономии на хуторе, расположенном к северо-востоку от усадьбы. В 1922 году по приказу Н. К. Крупской, в усадьбе был открыт детдом, просуществовавший до начала войны, до 1941 года. До войны, благодаря графским садовникам, жившим в северных постройках оранжереи, в Поречье удивительным образом сохранялась редчайшая коллекция оранжерейных растений.

В годы Великой Отечественной войны село было оккупировано гитлеровскими войсками 14 октября 1941 года и освобождено 22 января 1942 года. Летом 1943 года в западном флигеле усадьбы открыли школу для детей из Поречья и окрестных деревень.

В соответствии с Постановлением Совета Министров СССР № 1327 от 30 августа 1960 года усадьба Поречье была объявлена памятником культуры XIX века республиканского значения и взята на государственную охрану. А в 1968 году усадьба была передана для восстановления и использования под дом отдыха Министерству электронной промышленности СССР. Спустя 4 года здесь был открыт дом отдыха Поречье и детский (пионерский) лагерь «Электрон». Ныне усадьбу занимает закрытый ведомственный санаторий.

Достопримечательности

• Усадьба графа А. С. Уварова (архитектор А. П. Попов)
• Церковь Рождества Пресвятой Богородицы.

• Церковь Рождества Пресвятой Богородицы..JPG

Ссылки

• [www.porechie.info/history.php История Поречья и усадьбы в Поречье]
• [nataturka.ru/muzey-usadba/porechie.html Усадьба Поречье (Уваровых) ]
• [www.spporetskoe.ru/index.php?area=1&p=static&page=istorpos Сельское поселение Порецкое. Официальный сайт]

Отрывок, характеризующий Поречье (Можайский район)

– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.