Порок (персонаж)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Порок (англ. Vice, Luster) — в театральных постановках западноевропейского Средневековья — персонификация греха и Сатаны, который пытается совратить главного героя представления, однако в ходе спектакля к его концу оказывается побеждённым и посрамлённым.

Название Порок, англ. Vice происходит от латинского vitium, обозначающего неудача, несовершенство, дефект. К XVI столетию Порок, как и его вечный противник, олицетворяющий добродетель, становится одним из популярнейших персонажей английской театральной сцены. Он сменяет появлявшегося ранее в различных моралитэ и мистериях дьявола во плоти и служит очеловечиванию такого понятия, как зло, даруя ему различный людской облик. В то же время для его злых дел не существует никакой мотивации, он не конкретизируется на каком-нибудь человеке, но олицетворяет абстрактное Зло. В фигуре Порока виден переходный продукт от средневековой аллегорической к современной характерной роли. Персонифицированный Порок развился на протяжении истории европейского театра в образ порочного человека. Общее понятие «порочный» в современном театре уже не является внешним штампом, который необходимо было создавать искусственно для актёров при помощи «зловещего» грима, спецэффектов или соответствующего костюма. Порочная сущность ныне проявляется по ходу представления исходя из игры актёра, специфики поставленной перед ним задачи. Таким образом, чисто внешние проявления Порока заменяются его внутренним содержанием.

Дальнейшее развитие образ порока получил около 1600 года в шекспировских образах злодеев, таких, как Ричард III и Яго в Отелло. В XVII веке порок представлен в героях комедий Мольера «Скупой» и «Тартюф», в XVIII веке его признанным воплощением на сцене становится Мефистофель Гёте. К концу этого столетия, под влиянием идей Просвещения, в постановках источником Зла начинают признаваться также неравноправные и несправедливые общественные отношения (например, в Дон Жуане).

В конце XIX века усилилась работа над раскрытием внутренней жизни персонажей, их характерных особенностей путём их дальнейшей индивидуализации и разрушения привычного ролевого типажа — в этом отношении много сделал К. С. Станиславский. В то же время аллегорические фигуры некоторое время ещё вводились в театральные постановки и в XIX веке — прежде всего в мелодраму. В XX веке фигуру порочного злодея вводит в свои спектакли Бертольд Брехт.

Напишите отзыв о статье "Порок (персонаж)"



Литература


Отрывок, характеризующий Порок (персонаж)

Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.